Читаем без скачивания Огненная дуга - Николай Асанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она обогнула дом и увидела калитку. Рыжеволосый юнец лет пятнадцати натягивал возле калитки просмоленный парусиновый корпус байдарки на алюминиевый каркас. Он удивленно поднял голову, глядя на непрошеную гостью.
Марта слышала, как за спиной ее хлопнула входная дверь, — преследователь торопился. Юнец выпрямился, заслонив спиной выход.
— Простите! — сказала Марта, пытаясь обойти его и открыть спасительную калитку. Парень не двигался.
Марта опустила руку в сумку, висевшую на ремне, переброшенном через плечо. Парень будто понял что-то, распахнул калитку, поднял руки вверх и сказал шепотом:
— Направо открытый люк канализации. Стрелки на стенках показывают направление к реке.
Она проскочила мимо парня и, поворачивая направо, оглянулась. Парень все еще стоял с воздетыми к небу руками.
Открытый люк, огороженный железным треугольником с желтым флажком на вершине пирамидки, находился рядом. Во дворе послышался торопливый разговор, потом раздался удар, что-то упало. Марта нырнула под пирамидку и, ухватившись за скобы в колодце, повисла на руках. Дно было где-то далеко под ногами, и она прыгнула «столбиком», чуть согнув колени.
Грязь из-под ног обдала ее до головы. Она мельком увидела черную, несмываемую стрелку на стенке тоннеля, пригнулась и побежала в темноту, с усилием выдергивая ноги из липкой грязи.
Что значили слова парня? Неужели этот рыжеволосый лодочник понял больше, чем могло подсказать ее внезапное появление, и посочувствовал ей? И все равно опасность еще не миновала. Преследователь, — если он один, — не бросится в колодец, но сейчас, наверное, уже десятки ищеек бегут в разных местах к канализационным колодцам; может быть, и у реки уже разворачиваются машины и с них прыгают приученные к быстрым действиям солдаты.
Темнота стала такой давящей, что Марта не выдержала, зажгла электрический фонарь.
Железобетонный тоннель был невысок, идти приходилось согнувшись. Под разными углами в него вливались другие тоннели, но на углах Марта видела спасительную черную стрелку.
Пока в тоннеле было бесшумно, только булькала вода, чавкала под ногами грязь, бежало впереди световое пятно.
А может быть, гитлеровцы сейчас прочесывают все дома вокруг того, в который она вошла? Вряд ли преследователю могло прийти в голову, что женщина в светлом плаще и в туфельках на высоких каблуках нырнет в ату преисподнюю. Да и кто обратит внимание на открытый канализационный люк? Ведь в нем должны быть люди, зачем бы ему иначе быть открытым и огражденным?
Этот вопрос вдруг поразил ее. Почему, в самом деле, люк оказался открытым? И почему рыжеволосый парнишка знает о стрелках на стенах и о выходе?
Дышать становилось все труднее. Тоннель как будто шел под уклон, грязь на дне становилась глубже и глубже. Вот она уже по щиколотку, вот почти по колено. Но Марта шла и шла, отбросив мысли о том, что можно и утонуть, и думая только о рыжеволосом немецком юноше.
Да, она знала, что Германия не умерла. Но раньше это представление было умозрительным. Конечно, ей приходилось, находясь в немецком тылу, слышать и даже читать о казнях саботажников, знала она и о том, что в немецких концлагерях, наравне с военнопленными, погибают и немцы-антифашисты, но впервые она представила это так отчетливо.
Парень понял, что за нею гонятся. И решил помочь ей. Он, наверно, помогал гонимым не впервые. Сейчас он объясняет, что она угрожала застрелить его и ему ничего не оставалось, как поднять руки. Калитка не на замке, она открыла ее и убежала. Вот все, что он знает.
И как ни трудно ей было сейчас, в этом залитом грязью тоннеле, она с огромной радостью и благодарностью подумала о мальчишке.
И это было чувство странного освобождения.
Когда она встретила лицом к лицу войну, ей показалось, что все немцы поголовно сошли с ума. Думалось, что потребуются чуть ли не века, чтобы снова превратить их в людей: сначала победить, потом снова начать сеять разумное и вечное, что когда-то давало на этой же самой земле такие ростки и цветы человечности, какими были для всего мира Гёте, Гейне, Бах, Кант, Бебель… Трудно было поверить, что в этой стране еще живут такие люди.
Но Германия жила. Фашизм умирал, а человечность оставалась нетленной. И когда фашизм будет уничтожен, эти люди найдут силы для того, чтобы начать строить новое государство, в котором главным средством строительства будет не принуждение, а понимание.
Вокруг нее зашумела и заплескалась вода. Это была уже живая вода, насыщенная кислородом, свежестью, чистотой. Но ее становилось все больше, она обнимала разведчицу по пояс, по плечи, и женщина остановилась, подняв сумку над водой.
Выключив фонарик, она долго стояла в полной темноте, постепенно привыкая к ней, к плеску воды, ожидая, когда темнота оживет. И темнота ожила. Она медленно-медленно засветилась, и это было похоже на появление рассвета в затемненном военном мире, робкого, неуверенного, но обещающего солнце, тепло и жизнь. Далеко-далеко проявилось светлое пятно зеленоватого оттенка, какой приобретает свет, пройдя сквозь глубокую воду. Это был конец тоннеля, выходящего в реку. И там не могло быть ни солдат, прыгающих с грузовиков, ни собак, которых можно пустить по следу, там была свобода и жизнь.
Разведчица благодарно вздохнула, попятилась назад, вновь включила фонарик и принялась оглядываться, ища нишу, в которой можно было бы отдохнуть и дождаться ночи.
6
Два дня из квадрата 39-Г не поступали сводки.
Сибирцев измучился, похудел, старался не попадаться на глаза подполковнику Масленникову.
Но подполковник, как нарочно, зачастил с вызовами. У него всегда находилось неотложное дело для Сибирцева. И майору приходилось выезжать из штаба, хотя душа его словно бы приросла к маленькой комнате радистов, где бессонные дежурные дни и ночи колдовали у своих приемников и передатчиков.
Вот и сегодня Масленникову понадобилось, чтобы молодой офицер съездил в батальон Сереброва. На наблюдательном пункте батальона замечены некоторые перемены в расположении противника…
Майор вызвал «виллис», а сам пошел еще раз к радистам, постоял перед молчащими аппаратами, оглядел виновато-огорченные лица, как будто дежурные принимали на себя вину за молчание того, чьи позывные так хотел услышать Сибирцев… Позывных не было. Сибирцев вышел из штаба.
Усадив шофера на заднее сиденье, майор сам погнал машину по отличному Шоссе, минуя новенькие мосты, обгорелые танки и самоходки, которые торчали на обочинах, как грубые памятники.
Батальон Сереброва уже две недели находился на переднем крае, и как раз на том участке, который особенно привлекал внимание майора Сибирцева. Батальон занимал угол клина, врезавшегося километра на три за бывшую границу СССР еще во время летнего наступления. Гитлеровцам так и не удалось тогда срезать этот клин, и солдаты Сереброва знали — они уже в Германии.
Сибирцеву показалось, что Серебров еще больше высох и пожелтел. Держался он строго, с достоинством, какого раньше у этого тихого человека не замечалось. Уже по одному тому, как здоровались с Серебровым солдаты, как внимательны были к капитану младшие офицеры, Сибирцев понял, что человек этот, как говорят, пришелся к месту.
— Не по душе мне эта позиционная война! — сердито сказал Серебров, когда они прошли в командирский блиндаж. — Грызи землю зубами, а батальон редеет. И главная неприятность — солдаты не видят, что успели сделать! Если и пристрелили десяток фашистов, так их все равно не учтешь!
Сибирцев отметил, что у капитана прорезывается характер. В резерве он, помнится, никогда так резко не высказывался. А Серебров, найдя доброжелательного слушателя, продолжал:
— Одна надежда, что долго мы тут не засидимся.
Он вопросительно посмотрел на Сибирцева, ожидая, что майор скажет что-нибудь значительное, — ведь он штабист! — и Сибирцев не обманул его надежды, он подтвердил его догадки.
Казалось, ничего значительного в разговоре не было, — так, обычный разговор двух офицеров, которым одинаково надоела позиционная война, — но Серебров сразу оживился.
— Тогда пойдемте на НП… Оттуда многое виднее…
Он довольно долго отдавал своему заместителю разные распоряжения, и Сибирцев уже начал досадовать на дотошного комбата, хотя и знал, что на войне все нужно предусматривать с особенной тщательностью. Сибирцева поразило только упоминание какого-то болотца, рассуждению о котором Серебров и его заместитель посвятили не меньше десяти минут. Но тут Серебров наконец закончил свои инструкции, и они вышли из блиндажа.
На этом участке передовой никогда не было тихо. Очевидно, гитлеровцев очень раздражал небольшой клин, врезавшийся в их собственные поля, а может быть, этот ничтожный клочок отбитой у них немецкой земли заставлял думать о будущем всей Германии? Серебров, выждав паузу между двумя залпами, сказал:
