Читаем без скачивания Курганские - Валерий Карышев

– Ты чего, парень, камеру-люкс хочешь? Смотри, как бы обратно не попросился, в обычную! Пойдем! Поведу тебя на этаж!

Мы стали подниматься по железным ступенькам на второй этаж. Я поднимался и думал: «Неужели меня ведут в "пресс-хату", где будут молотить и опускать? Может быть, нет… Попробуй угадай».

– Что за камера, командир? – обратился я к конвоиру.

– Камера как камера, не соскучишься…

– А что за люди сидят?

– Такие же, как ты – бандюки, наркоманы, всякая шваль, что мы с улиц подметаем…

Вскоре мы поднялись на второй этаж и вошли в большой коридор. В начале коридора дремал такой же милиционер под настольной лампой.

– Не кемарить! – сказал ему конвоир. Тот вздрогнул и посмотрел на нас.

– Время – уже одиннадцать вечера! – ответил он.

– Ты на посту! Ладно, есть у тебя места?

– В шестнадцатой одна шконка свободна, – дежурный по этажу сверился с табличкой, лежащей на столе.

– Ну, давай веди его в шестнадцатую! – сказал конвоир, подтолкнув меня вперед.

Теперь уже другой конвоир довел меня до двери камеры. Я обратил внимание, что камер было не так-то много. Они находились слева и справа коридора, с небольшими окошками в дверях для передачи еды.

Конвоир подвел меня к камере номер шестнадцать. Над каждой дверью висели лампочки вызова конвоиров.

– Ну что, пошли в шестнадцатую, – сказал дежурный по этажу. Он повернул ключ в скважине, а правой рукой отодвинул мощный засов. – Все, входи! Постельное белье, матрас и подушку получишь утром. Сейчас каптерка уже закрыта. Как-нибудь перекантуешься.

– Конечно, – кивнул я и вошел в камеру.

Камера была небольшая, метров шестнадцать-двадцать. Справа и слева стояли два яруса кроватей. Я насчитал восемь слева и столько же справа. Над дверью горела тусклая лампочка, закрытая решетчатым панцирем. С правой стороны стоял так называемый «дальняк» – туалет, отгороженный каким-то драным одеялом. Посредине – небольшой стол с двумя лавочками, привинченными к полу.

Люди спали. На втором этаже, у самой двери, была свободная шконка. Я быстро поднялся на второй ярус и лег, подложив руки под голову. В камере все спали, и никто на меня внимания не обратил.

Я начал размышлять – неужели это «пресс-хата»? Непохоже. Во-первых, потому, что дежурный по коридору смотрел камеры по журналу, то есть выбирал, где у него свободное место. Конечно, я мог предположить, что он делал это для отвода глаз, а на самом деле место уже было заказано специально для меня. Но, с другой стороны, посмотрев на окружающих, я увидел, что это пацаны разного вида. Есть и хлипкие. Нет таких злодеев-амбалов, которые обычно живут в «пресс-хатах». Скорее всего это обычная камера.

Спать совершенно не хотелось. Ну вот, опять я в местах, не столь отдаленных… Что за жизнь такая? Интересно, что с Севкой? Севку тоже, видать, забрали… Жаль, что нет никаких сведений о нем.

Мысли мои переключились на Олесю. Я стал думать, вспоминать о ней. Интересно, знает ли она, что я уже в тюрьме, или не знает? И что будет со мной дальше? Просижу ли я все тридцать суток или выйду на свободу раньше?

Или, может, буду сидеть еще долгое время? Все зависит от Сашки, какие он будет давать показания. Нет, в Сашку я верю! Он ни за что не сломается. Конечно, я слышал, что существуют какие-то препараты, какое-то тайное психологическое оружие, которое может сломать волю человека, заставить его признаться в чем угодно. Слышал, что существует даже что-то типа американского «детектора лжи», только на российский лад.

Но я был уверен, что Сашка не сломается. С другой стороны, странно, почему же нас арестовали? Да нет, чего удивляться? В конце концов, мы были «мечеными» и много раз за нами следили. Но ничего серьезного, как я понимал, против нас сейчас нет, так как в противном случае оперативники вели бы себя по-другому – было бы уже предъявлено обвинение, была бы серьезная статья. А раз я тут по указу о борьбе с организованной преступностью – скорее всего ничего у них нет, просто проверку устроили.

Вскоре все же я уснул. Разбудила меня громкая музыка. Вероятно, наступило время подъема. По всему зданию транслировали передачи какой-то радиостанции. Обитатели моей камеры постепенно стали просыпаться. Кто-то сразу побежал на «дальняк», кто-то начал умываться, кто-то просто потягивался. Трое ребят, проснувшись, начали делать физические упражнения.

Я рассматривал обитателей камеры. Это в основном были ребята разного возраста – два пацана лет по восемнадцать-двадцать, трое постарше – двадцати пяти – двадцати восьми. Был один сорокалетний, а еще одному было за сорок пять. Остальные – неопределенного возраста. Практически все русские. Только пара нацменов. Никто на меня особого внимания не обратил, каждый занимался своим делом. Только мой сосед, который лежал подо мной, безразличным тоном спросил:

– Ты чего, ночью заехал?

Я кивнул головой.

– Откуда будешь, из Москвы?

– Нет, не из Москвы.

Больше вопросов он не задавал.

Каждый занимался своим делом, пока не наступило время завтрака. Окошко открылось, и через небольшое отверстие стали передавать сначала алюминиевые миски с ложками, затем кусочки хлеба, по два кусочка сахара. В мисках я увидел какую-то бурду, напоминавшую пшенную кашу с водой. Потом стали подавать металлические кружки с чаем. Но это было только одно название. Чай пах каким-то веником и был светло-желтого цвета. Такое впечатление, что это обыкновенная вода, подкрашенная чем-то.

От первого я отказался, не стал ничего есть. Но многие ели. Некоторые достали свои припасы, которые держали в небольших тумбочках. Харчеваться за столом стали по-разному. Сначала поели четыре человека, затем еще шесть – это были так называемые семьи, группы людей, сбитые по определенному признаку. Каждый харчевался из своего загашника.

Затем наступила очередь тех, кто не имел возможности питаться продуктами из продовольственных передач. Они стали есть тюремную баланду. Я отказался от всей пищи, только взял воду без сахара. Выпил несколько глотков, остальное вылил. Кто-то, глядя на меня, улыбался.

После завтрака дежурный собрал посуду, началось время уборки. В камере были дневальные – двое шнырей. Они взяли веники, какие-то тряпки, стали подметать и мыть камеру. Один занялся чисткой «дальняка», другой протирал полы. После уборки раздался крик:

– Двенадцатая камера, на прогулку! Шестнадцатая – готовиться!

Наступило время прогулки. Минут через двадцать я заметил, что конвоир, идущий по коридору, стучит ключом по камерам, мимо которых проходит. Это был какой-то условный знак. Но что он означал – я не знал.

Наконец дошла очередь и до нас. Конвоир выкрикнул:

– Шестнадцатая, на прогулку!

Раздался скрежет поворачиваемого ключа и отодвигаемой задвижки. Дверь открылась. Мы всей камерой вышли в коридор. Каждый держал руки за спиной.

– Всем стоять! – сказал конвоир. Когда все вышли, он снова закрыл камеру на задвижку и скомандовал: – Вперед!

Мы, шестнадцать человек, пошли по коридору. Вскоре подошли к лестнице. Вновь конвоир остановил нас, пошел вперед, открыл своим «вездеходом» очередную дверь, и мы попали на лестницу. Затем снова остановились. Конвоир закрыл входную дверь, и мы стали подниматься наверх. Наконец мы оказались на крыше. Там стоял еще один конвоир. Увидев нас, он открыл дверь. Мы вышли.

Тюремный дворик находился на крыше, разделенной на многочисленные одинаковые квадраты. Каждый из них был огорожен специальной стеной. Прогулочный дворик представлял собой площадь немногим больше нашей камеры – около двадцати четырех квадратных метров. Сверху была решетка. С правой стороны – небольшая лампочка, вероятно, для зимнего времени.

Каждый стал ходить вдоль забора. Кто-то стоял, разговаривал, кто-то закурил. Впечатление складывалось, что мы просто вышли на свежий воздух. «Интересно, – подумал я, – а как же тут гуляют зимой? Наверное, снег лежит, погода плохая, дождь идет… бывают ли тогда прогулки или нет?» Но я отогнал эти мысли. Что я, в конце концов, только о тюрьме думаю? Надо думать о свободе!

На прогулке я внимательней разглядел обитателей камеры. Те, которым было двадцать пять – тридцать, держали себя более уверенно. Вероятно, многие из них были тут не впервые. Особенно выделялись те, у кого на руках были татуировки: у кого-то солнце с лучами, у некоторых – просто имена или клички.

Вскоре нас вернули в камеру. Когда мы вернулись, каждый занялся своим делом. Кто-то стал читать книгу, кто-то – газету, несколько человек просто уселись в кружок и стали рассказывать разные случаи. Я сидел один.

Неожиданно услышал, как кто-то из парней крикнул:

– Гришка, «малява» пришла!

Гришка, молодой человек лет двадцати, быстро соскочил со шконки, достал из-под нее какую-то палку, напоминающую колено удочки, и быстро просунул эту палку в тюремное окошко, ловким движением поймав веревку. На веревке была привязана небольшая трубочка, связанная с двух сторон ниткой. Гришка быстро развернул ее и крикнул: