Читаем без скачивания Перевёрнутый мир - Лев Самуилович Клейн

Когда мне был объявлен последний результат, я похолодел. Этого же не могло быть. Соболева я хорошо знал, он именно таков, каким я очертил его в моей характеристике, не лучше, но и не хуже. Откуда же взялась эта напасть? Потрясение не лишило меня работоспособности и трезвости. Я переписал себе все результаты экспертизы — этих троих и всех остальных. В камере еще и еще раз вглядывался в строки, разрушавшие мою надежду и мою веру. И внезапно просиял: ах ты, черт! Медицинские описания всех троих были практически одинаковы, и только диагноз — разный! Я выпросил у надзирателей большие листы бумаги, начертил сравнительные таблицы, получилось очень наглядно: вот — одинаковые признаки, а вот — разные диагнозы.

Кроме того, я подглядел через кормушку, что надзиратели, молодые ребята, часто сидят за учебниками, зубрят — явно заочники или вечерники. Подозвав, предложил им помощь по иностранным языкам. Помощь была с радостью принята. Я стал делать за них контрольные работы. Взамен я получил в камеру уголовный кодекс и справочники по экспертизе. Убедился, что как раз основных признаков, которые бы подтверждали педерастию, у Соболева нет!

Этот вопрос рассматривался на второй день первого суда. Должно же так случиться, что судья забыл объявить заседание закрытым, то есть недоступным для посторонних (не думаю, что это было сделано намеренно, чтобы меня побольше опозорить; просто он забыл). Зал был буквально набит публикой. Я развесил свои таблицы у скамьи подсудимых, как лектор за кафедрой, и в течение часа показывал и объяснял, что у меня получилось. Только когда публика, поняв суть дела, стала бурно выражать свое возмущение, судья вспомнил, что процесс закрытый, и публику удалили. Но скандал уже принял публичный характер, и надо было принимать меры.

Припертый к стенке, эксперт Беридзе признал, что ошибся. Он предложил переписать свое заключение, но судья сказал, что это невозможно. И тогда новое заключение эксперта о Соболеве было изложено в виде ответа на запрос адвокатов. В этой бумаге (л.421) признавалось, что те особенности, которые оказались у Соболева, не ведут непременно к выводу о педерастии, а могли образоваться от обычных кишечных заболеваний (а Соболев ими болел).

Итак, последняя поддержка обвинения отпала. Как же поступил суд? Суд в приговоре (и первом, и втором) вынужден был признать, что у двоих “выраженные признаки” педерастии “не выявлены”, а у третьего результат неопределенный. Значит, обвинение не подтверждается? Конечно. Но в приговоре сказано не это, а нечто иное. Формулировка звучит так: обвиняемые не признают за собой вину, но экспертиза… “не исключает” ее. Позвольте, но ведь вопрос о том, исключается ли вина, и не стоял! Такая постановка вопроса была бы юридически неграмотной: экспертиза в принципе не в состоянии исключить возможности того, что здоровый человек когда-то был пассивным партнером — ведь следов может и не остаться. Экспертиза вправе лишь подтвердить факт (и то обычно с большей или меньшей вероятностью) или не подтвердить. Требовалось именно подтверждение, а его в распоряжении суда не оказалось. Замена желаемого “подтверждает” тощим “не исключает” — это, конечно, просто очередная уловка Фемиды.

Довершила победную реляцию обвинителей махонькая справочка из специального учреждения. И гласила сия справка, что я состою на картотечном учете как гомосексуалист аж с 1968 года! Эта справка приведена во втором приговоре как безусловное доказательство нашей с Соболевым вины: “Вина их полностью подтверждается справкой инспектора…” — справка стоит на первом месте в перечне подтверждений (далее идут заключения экспертизы и показания свидетелей).

Конечно, бумажка в нашей стране — великая сила. Тем более справка. Что я, человек, против бумажки с печатью! Против справки из… тсс! А только в приговоре ей не место.

Учет потенциальных преступников, вероятно, нужен. Никто не может возбранить любому сотруднику угрозыска или другого ведомства завести учет своих “клиентов” и даже подозреваемых. Но как только эта картотека приобретает официальный характер — выдает другим учреждениям справки и рекомендации, которые как-то ограничивают права и возможности граждан, — так сразу же встает вопрос о законности подобных действий, о нарушении гражданских прав. Как мне объяснили юристы, постановка на учет в такой картотеке производится автоматически лишь после судебных процессов. Если же процесса не было, а были лишь подозрения или неподсудные факты, то постановка на учет производится так: подозреваемого вызывают, знакомят с поступившими на него материалами (заявлениями, актами и т. п.) и предупреждают под расписку о постановке на учет. В 1968 году никто никуда меня не вызывал, не беседовал, никаких моих подписей в картотеке быть не может.

Кто же моему дознавателю капитану милиции Воронкину выдал эту справку? На справке есть и подпись выдавшего ее сотрудника: хранитель картотеки… капитан милиции Воронкин. Сравнил я сроки: 1968 год… Наверное, приурочено к показаниям геолога. Там тоже с этого времени все начинается. Вот какая у нас бдительная милиция: только я начал свою преступную деятельность — и сразу на приколе в картотеке. Только почему же в таком случае за меня не взялись в 1968 году, а ждали 13 лет? И тут уж взялись с таким азартом и остервенением?..

А теперь оставим ернический тон. Поговорим серьезно. Допускаю даже, что справка в самом деле отражает наличие моей фамилии в картотеке, что там записаны какие-нибудь слухи или клеветнические доносы. Какова проверка этих сведений?

Подобная справка вообще не может служить каким-либо доказательством и не должна упоминаться ни в каком приговоре. Ведь в ней речь могла бы идти лишь о подозрении, ибо вину-то именно суд и должен установить. Справка же абсолютно голословна, никаких указаний на конкретные факты (хотя бы на какие-нибудь донесения или слухи) не содержит. Нетрудно догадаться: если бы в картотеке было хоть что-нибудь существенное, оно бы поступило в дело — ведь суду так нужны были дополнительные доказательства! Их так не хватало!

Что же это получается? Вдумайтесь: глухая ссылка на тайное досье приводится в приговоре, да еще как безусловное доказательство! По закону (статья 240 Уголовнопроцессуального кодекса РСФСР) разбирательство в суде должно быть непосредственным и устным. Пленум Верховного суда СССР пояснил: “В основу приговора не могут быть положены материалы предварительного следствия, не рассмотренные в судебном заседании с соблюдением