Читаем без скачивания История России. Московско-царский период. XVI век - Дмитрий Иванович Иловайский

Когда же волынцы все-таки медлили, польский подканцлер ксендз Красинский воскликнул: «Извольте, господа, идти к присяге!»

«Мы приехали сюда добровольно, по принуждению ничего не делаем», — заметил Вишневецкий.

Польские сенаторы стали убеждать волынцев; те продолжали отказываться. Вмешался сам король и сказал, чтобы их оставили в покое, что тут никого не неволят, но что и он со своей стороны тоже поступит по закону (т. е. отнимет должности). Тогда из среды волынцев выступили два самых знатных человека: воевода волынский князь Чарторыйский и воевода киевский князь Василий Константинович Острожский. Сей последний хотя и уехал было с сейма в числе других литовско-русских вельмож, но далеко не был усердным противником унии. Напротив, вместе с некоторыми своими товарищами он и во время отсутствия продолжал сноситься с королем и уверять его в своей преданности. Так, на одном мартовском заседании краковский кастелян Мелецкий заявил королю, что князь Острожский уехал только по нездоровью, но что он приедет, когда его величеству угодно будет известить его. Он не только приехал, но и по всем признакам значительно повлиял в смысле покорности на других волынских вельмож, в том числе на своего родственника князя Чарторыйского. Теперь, во время пререканий о присяге, Острожский сказал: «Я на слово верю моему государю во всем и нисколько не сомневаюсь, что будет исполнено все им обещанное». Затем он и Чарторыйский припомнили королю службу свою и своих предков. Чарторыйский при сем прославлял свой род, указывая на его происхождение от князей Литовских. После того они принесли требуемую присягу; за ними присягнули князья Богуш Корецкий и Константин Вишневецкий и еще некоторые волынцы и подлесяне. По примеру их, через два дня, принесли присягу трокский воевода Збаравский и подканцлер литовский Волович, как крупные землевладельцы в Подлесье и на Волыни. Таким образом, недаром король щадил знатного литовского вельможу и хотя по настоянию поляков отобрал у него некоторые подлесские имения, но с остальными выждал до тех пор, пока упорство Воловича было сломлено.

Князь Острожский также присягнул пока только в качестве владетеля некоторых имений на Волыни, а не в качестве воеводы киевского. Но вслед за тем, и, вероятно, не без согласия, поднят был вопрос о самом Киевском воеводстве.

Очевидно, беспрепятственные присоединения западнорусских краев к Речи Посполитой сильно разохотили поляков. Поэтому на заседании 28 мая посольский маршал уже указывал королю на какие-то старые привилегии, по которым вся киевская земля принадлежит короне. Точно так же и на заседании 1 июня перемышльский судья Ореховский в своей речи от имени польских послов, между прочим, настаивал на давней якобы принадлежности Польше Киева, Брацлава и Винницы. Король обещал переговорить с сенаторами о Киевском воеводстве. Что же касается Брацлавского воеводства, то Сигизмунд Август прямо объявил его присоединенным к королевству как часть Подолии. На сем основании потребована была немедленная присяга от брацлавского воеводы Романа Сангушка, который только что прибыл в Люблин и представил королю несколько десятков русских пленных и четыре пушки, взятые в битве на Уле. На требование присяги Сангушко отвечал высокопарными словами о заслугах своих предков, о своей преданности государю и в заключение соглашался произнести присягу, как владетель некоторых имений на Волыни и как брацлавский воевода. Только во время этой присяги он, став на колена, просил короля, чтобы тот, «как помазанник Божий, положил на него руку и таким образом снял бы с него первую присягу, которую Роман принес ему как литовскому князю». Король исполнил его просьбу. За ним принесли присягу луцкий староста и кастелян Корецкий, кастелян брацлавский князь Капуста и другие. Знатные люди после присяги немедленно занимали указанные им места в польском сенате; так, Сангушку посадили ниже мариенбургского воеводы, Корецкого под кастеляном Львовским, Капусту под кастеляном равским.

Затем со стороны посольской избы начались усердные петиции королю в пользу присоединения Киева; причем указывали на слишком открытое положение Волыни с востока, то есть со стороны москвитян и татар, откуда она доселе защищена была Киевом, и ссылались на древние летописи, по которым будто бы «сей город трижды был взят и разграблен польскими королями». Однако когда этот вопрос отдан был на обсуждение сената, то нашлось несколько сенаторов, в том числе епископ Краковский Филипп Падневский, воеводы краковский Станислав Мышковский и сендомирский Петр Зборовский, которые возражали против присоединения Киева. Они указывали на большие издержки, которых потребует оборона этого края, и желали издержки эти предоставаить литовцам. После довольно горячих споров мнение сторонников присоединения превозмогло. В заседании 5 июня король через канцлера объявил сейму о присоединении Киева к Польскому королевству. Краковский воевода имел смелость открыто протестовать против сего решения. «Все присутствовавшие были так рассержены и взволнованы, что насилу удержались, чтобы не плевать на него», по замечанию сеймового дневника. Князь Острожский немедля принес присягу в качестве киевского воеводы.

Таким образом, почти вся Юго-Западная Русь и часть Северо-Западной были оторваны от Великого княжества Литовского и присоединены к Польскому королевству. Дело унии наполовину уже совершилось. Вторая половина дела сама собой вытекала из первой; ибо какую самостоятельную силу могло представлять теперь великое княжество, ограниченное собственно Литовским краем и белорусскими землями? По выражению жмудского старосты Ходковича, у Литвы «были обрезаны крылья». А потому дальнейший ход Люблинского сейма представляет только постепенное, неотразимое подчинение литовцев польским требованиям.

Литовские сенаторы и послы по большей части вновь воротились на сейм, ввиду опасности лишиться должностей и имений и ввиду того, что их отсутствие не только не прекратило Люблинского сейма, но, напротив, помогло ему беспрепятственно отнять у Литвы обширные и лучшие области. Уже на следующий день после присоединения Киева, то есть 6 июня, литовцы, по приказанию короля, собрались в замок на совещание с польскими сенаторами. Тут Ходкович от имени товарищей с горечью и гневом упрекал поляков в незаконном отнятии областей у Литовского княжества. Но поляки, уклоняясь от прений, мягко приглашали литвинов приступить к окончанию унии и занять места в общих заседаниях. Посольская изба вздумала было оскорбиться речью Ходковича и 7 июня обратилась к королю с жалобой. Король посоветовал оставить эту жалобу и принять во внимание, что «литовцы не могут не сердиться: у них ведь оборваны крылья». Затем вновь начались пререкания об условиях унии. Так как высшие должности (канцлеры, маршалы, подскарбии и пр.) оставались в Литве нетронутыми, то литвины требовали, чтобы за их княжеством оставлена была и особая печать, чтобы общие сеймы бывали попеременно и в Польше, и в Литве, чтобы