Читаем без скачивания Большой футбол Господень - Михаил Чулаки

Хорошо. Снег за окнами, а в светлых просторных комнатах тепло, пылает камин. И это всё – Его. Впрочем, Он принимал новую квартиру как приятное, но должное улучшение жизни. Небесные Родители пошлют возлюбленному Сыну и что-нибудь получше.

Пламенных последователей сюда не пускали, паломничать приглашали в ДК, где лежала в гробу нетленная Зоя, а Дионисий ездил туда каждый день как на работу. Да не «как», а в прямом смысле – на работу. Ездил в белом «Ауди», принадлежащем Пустынцеву, который сам пересел ради такого случая на более скромный «ситроен». Шофер и пара охранников не только действительно обеспечивали безопасность, но и составляли свиту, которая играла величие Сына Божия. Пятнистые стандартные комбинезоны с них содрали и переодели в синюю униформу ХБС, так что явления Дионисия народу теперь совершались с должной помпой.

В качестве Сына Небесной Четы Он бы хотел, чтобы раздавался у него в голове руководящий Голос, который прямо сообщал бы важные новости и направлял бы, что и как делать. Но руководящий Голос не раздавался, и Дионисию приходилось поступать по наитию. Надо было понимать, что Голос раздавался во времена Его отключений, которые прежде уничижительно называли припадками, но которые суть моменты прямой связи с Родителями Небесными. И ни одно слово, сказанное на Земле ранее – неважно когда и кем – не имеет никакого значения для Него. Последний Завет, провозглашаемый Им, отменяет всё завещанное пророками прежде.

И ещё одно нечаянное, но приятное освобождение испытал Дионисий: освобождение от чисто интеллигентского поклонения художественным авторитетам. Как мальчик, воспитанный в культурной семье, он с детства научен был поклоняться Пушкину, когда его родители ещё не пришли к Богу. Но и придя к Богу, они не перестали поклоняться Пушкину и остальным классикам – почившим и живущим. Родители чтили в разное время истово и бескорыстно то Окуджаву, то Солженицына, то Венедикта Ерофеева, а также Хэмингуэя, Маркеса и Пикассо. А Денис уже сам узнал в школе, что велики и непогрешимы древние Битлы, а ныне полагается поклоняться ну хоть Майклу Джексону, хоть многим другим современным и в особенности музыкальным богам.

Так что с детства в Денисе всегда существовало пусть подспудное, но неотвязное сознание, что существует племя гениев, к которому он, увы, не принадлежит, и которому полагается пожизненно поклоняться.

И вот – нечаянная свобода. Нет больше над Дионисием никакого Пушкина, никакого Майкла Джексона – не существует гениев превыше Него Самого. Надо было освободиться, чтобы понять, что этот вечный гнет давил непрерывно, изматывая как несильная, но неотступная зубная боль. Впрочем, в такой свободе живет всегда нормальный некультурный человек, для которого Пушкин не выше хорошего повара, просто Денис раньше этого не подозревал. А Дионисий – понял и оценил.

Мавру, естественно, тоже перевезли на Моховую, и она принялась носиться галопом по просторным комнатам.

– Твари тоже, значит, там было тесно в коммуналке, – покачал Онисимов блестящей лысой головой.

Правда, с нею сразу возникли сложности: они стала гадить на чистых паркетах новой квартиры. Видимо, она путала лакированные паркеты с гладкой эмалированной плошкой, в которую гадила на старом месте.

Онисимов, приняв стопку, хотел было выбросить нарушительницу чистоты, но Дионисий не позволил:

– Ничего, вон тут сколько вас – приберете. А если кто Маврой не доволен, заставлю за нею языком вылизывать, понятно?

Распоряжаться Он привык – и полюбил. И никто не смел Ему возразить.

Чувствуя высокое покровительство, Мавра наглела, и тайком от Учителя Онисимов её выпускал – погулять. Он надеялся, что Мавра загуляется совсем, но, нагулявшись, она приходила в новый дом, ничуть не жалея о старом, и начинала орать под дверью своим дурным голосом, унаследованным от сиамского дедушки. Приходилось её почтительно впускать, боясь гнева Учителя. Тем более, что Он, угадав тайные происки против своей фаворитки, предупредил:

– А если потеряется будто нечайно, выгоню всех. Прикажу охране по лестнице за ноги тащить!

И Онисимов понял: ведь и на самом деле – прикажет, не усомнится ни минуты. Понял и стал смотреть на юного самодержца со страхом и почтением.

Вечером зашел посидеть у камина Пустынцев, и как всегда спросил, не ожидается ли новое покушение на него? Дионисий и сказал первое попавшееся, сам не зная почему:

– Взорвать тебя собираются в подъезде, но пока ещё день не назначен. Мину для тебя покупают.

– Но сегодня ещё не заложили?

– Сегодня не заложили, иди спокойно.

Спокойно после такого предупреждения трудно идти даже сегодня. Хотя утешало, что Светлый Отрок всё видит, держит, так сказать, руку на пульсе.

Мину для Пустынцева, на самом деле, никто ещё не покупал, но вопросы к нему в последние дни умножились. Первый кокаин, который Зина Заботкин выписал за спиной Пустынцева, уже пришел вместе с бананами, и теперь Пустынцев Зине только мешал. Да и долги отнюдь не уменьшились.

Пустынцев засиделся в новой квартире Дионисия. Пылал камин, Наталья подавала детское угощение: кофе с мороженным, куда Онисимов тихонько лил коньяк. Дионисий как домашний мальчик ещё не научился пить, а теперь и не собирался. И вот Пустынцев покорно ел мороженное наравне с крутившимся тут же мальчишкой, Мишей, кажется, его зовут. А коньяка ему Онисимов не предлагал – сохранял над богатым и красивым спонсором хоть такое тайное преимущество.

Согревшись и повеселев, Онисимов прогулялся в глубину квартиры и вернулся, неся на вытянутых руках гитару – так подносят ключи от завоеванной крепости.

– Вот, смотрите, нашёл от старых хозяев. Кто играет?

– Не зря я тебя Оркестром прозвал, – Дионисий снисходительно похлопал Онисимова по спине. – Вот и инструмент отыскал.

Пустынцев протянул руку:

– Дай-ка попробую.

Когда-то он поигрывал в компаниях, но в последнее время почему-то перестал. Видно, компании изменились: с новыми друзьями, вернее, компаньонами, они, если находилось время, катили в казино или клубы со стриптизом, а не собирались по домам.

Он долго и придирчиво настраивал инструмент, и все почтительно ждали. Наконец аккорды зазвучали так, как ему хотелось, он задумчиво пробежался по струнам и запел негромко:

Капризная, упрямая,Вы сотканы из роз,Я старше вас, дитя мое,Стыжусь своих я грез…

Голос у него был негромкий, хрипловатый – как раз на эту комнату, не больше. Но живой голос перед живым огнем звучал как никакой Козин с пластинки.

Пустынцев и сам себе нравился в эту минуту. Как будто отпали последние угарные годы – с сумасшедшими деньгами, фантастическими рисками и дикими страхами, как будто вернулась невинная юность.

Мавра сидела в дальнем углу. Черная шерсть совершенно сливалась с темной обивкой дивана, и только сверкали огромные зеленые глазища, когда на них падали отсветы пламени от камина.

А Пустынцев завел дальше:

Мы странно встретилисьИ странно разойдемся…

Кажется, никто здесь не собирался расходиться, но вечная тоска о разлуках всколыхнула все сердца.

И вдаль идёт усталый караван…

Он и сам стал другим на эти минуты. Он снова был счастлив, снова был бедным и двадцатилетним красавцем, в которого влюблен весь женский курс, потому что учился он на почти чисто женском факультете пединститута. Хорошие были времена!

И Пустынцев закончил бодрее:

И на цыганском факультетеОбразованье получил!

Убрав блюдечки из-под мороженного, Наталья сказала, немного стыдясь своего восторга перед всей этой цыганщиной, когда о душе полагается думать:

– Учитель, я записала твои слова, когда ты учил в Апраксином дворе. Правда, по памяти. Ты поправь, если я что перепутала.

Пустынцев кивнул:

– Правильно. Надо записывать, и будем публиковать. Раз есть Учитель, должно быть и Учение.

Только здесь он чувствовал себя в безопасности, чувствовал себя даже в любви: забылось, что он дает деньги, казалось ему, что любят его просто так, как любили когда-то в семье и в институте – за то, что он ласковый сын и мировой парень.

Дионисий блаженствовал. В таких хоромах Он никогда не жил. Такова сила Его слова, что материализуется в огромную старую барскую квартиру. А что Пустынцев так заворожил всех – так ведь Серёжа пел для Него прежде всего, и многие таланты ещё придут сюда поклониться Ему. И мысль об издании Учения Ему понравилась. Странно, что Он не додумался Сам.

– Записывай и дальше, Натальюшка, записывай. Я продиктую. А потом Сам просмотрю и поправлю, если что не так. Садись сейчас вот, и записывай.

Знакомый припадок сам собой не наступал, но Дионисий понимал, что припадок нужен, что Истины должны быть получены через Откровение, а самый прямой способ соединиться напрямую с Божественной Четой – впасть в припадок, отключить унылое обыденное сознание. Дионисий постарался – и Ему показалось, припадок наступил, сознание хоть на несколько недолгих мигов, но выключалось.