Читаем без скачивания Сатиры в прозе - Михаил Салтыков-Щедрин

— Патрона своего защищаете, почтеннейший!

— Нет, не патрона защищаю, а сужу дело по существу!

— Несть власть, аще не от бога! — вздохнув, сказал архивариус Пульхеров и как-то тоскливо заглянул в следующую комнату, где на большом столе, в симметрическом порядке, красовались графины с различными сортами водок.

— Против этого не возражаю, но не могу от себя не заметить, что и в Писании не похваляются глупые девы, погасившие светильник; в настоящем же случае градоначальник наш едва ли не уподобился означенным глупым девам.

При этих словах в залу трактира вошло новое лицо; при появлении его собеседники значительно переглянулись, как будто бы всех их озарила одна и та же мысль. И действительно, вошедший был не кто иной, как учитель глуповского уездного училища Корытников.

— Иван Фомич! милости просим побеседовать! — радушно пригласил Столпников.

Корытников был еще молодой малый, только что преодолевший трудности гимназического курса. Поселившись в Глупове с недавнего времени и имея слишком ограниченные средства жизни, он вообще редко показывался в обществе; но на этот раз почему-то нашел нужным изменить своей обычной нелюдимости и, войдя в трактир, обнаружил особенную потребность к душевным излияниям. Он выступал какою-то смелою, бойкою поступью, и все его молодое лицо как будто светилось улыбкою.

— Что, господа, не о сегодняшнем ли нумере газеты рассуждаете? — спросил он.

— Вообще о гласности, — отвечал Наградин, — желательно бы знать мнение ученого сословия на этот счет.

— А что? ловко статейка написана? — спросил Корытников, которого, по-видимому, более интересовало впечатление, произведенное статьею, нежели отвлеченные рассуждения о последствиях гласности.

— Нечего сказать, лихо откатал неизвестный! — отозвался Благолепов.

— Угодил в самое рыло! — повторил Столпников, которому, очевидно, понравилось это выражение.

Корытников, смеясь, пожал Столпникову руку.

— Я, господа, так рассуждаю, что настоящее время — самое благоприятное для гласности! — сказал он, становясь в позу и незаметно впадая в дидактизм, — для России наступает, так сказать, эпоха очищения. Потребность очищения чувствуется повсюду; она разлита в воздухе; она проникает все слои нашего общества; она до такой степени присуща всем нам, что если я, например, встречаю на улице подлеца, то не могу воздержать себя, чтоб не высказать ему во всеуслышание, что он подлец!

— Не будет ли слишком шибко? — возразил Попков, сомнительно посмеиваясь.

— Нет, это будет только священною обязанностью со стороны каждого гражданина, сознающего свой долг в отношении к обществу! Я убежден, что если все мы будем так действовать и мыслить, то очевидно, что подлецам, негодяям и тунеядцам невозможно будет существовать на свете! Единодушия, милостивые государи! единодушия требует от вас страждущее общество, и вы сами изумитесь, как скоро и как естественно воцарятся на земле добро и истина!

— И подлецов будут по рылу бить! — воскликнул Благолепов, весело подпрыгивая.

— А учителя и архивариусы будут господствовать! — задумчиво заметил Пульхеров, почесывая себе коленки.

Все засмеялись.

— Позвольте, господа! — отозвался Наградин, — заключение Ивана Фомича хотя и нельзя признать безусловно верным (ибо подлецы бывают телосложения различного, и не всякий из них допустит сказать ему в лицо слово истины!), но вместе с тем нельзя и отрицать, что обличение, выраженное в форме легкого нравоучения, несомненно должно принести пользу. С этой точки зрения я не могу не радоваться, что и наш родной Глупов нашел своего дееписателя.

— А что? ведь ловко статейка написана?

— И ловко, и благоразумно… нет недостатка в словесных украшениях, но нет и излишеств…

Корытников, при такой похвале, весь вспыхнул от наслаждения.

— Одним словом, — продолжал Наградин, — если неизвестный сочинитель скрывает себя в лице вашем, то позвольте приветствовать вас и поздравить с успехом!

Наградин протянул руку Корытникову, а за ним и все прочие бросились поздравлять его. Со всех сторон посыпались восклицания и радостные возгласы; причем Столпников не преминул в третий раз сказать: «Угодил в самое рыло!» Один Попков смотрел как-то сумрачно и исподлобья.

— Вы угадали, господа! — сказал Корытников взволнованным голосом, — автор статьи, вызвавшей ваше сочувствие, действительно я! Но не могу не оговориться при этом, что я действовал в этом случае не сам собою; я был не что иное, как орудие, выразившее общую потребность! Повторяю, господа, времена созрели! Умолчи я, несомненно нашелся бы другой, который, быть может, еще с большею резкостью выразил бы чувства общего негодования! Так или иначе, но кара была неизбежна — таков непреложный закон общественной Немезиды!

— Это справедливо! — выразился Наградин, как бы давая тем почувствовать, что и он не прочь бы попытать счастия на поприще гласности.

— Стой, братцы! — воскликнул Благолепов, — уж коли на то пошло, так и я… тово… решился!

— Ура! — загремели присутствующие.

— Давеча прочитал я статью Ивана Фомича, и вдруг как будто свыше меня озарило! Думаю: катать так катать… чем наша изба хуже городнической!

— При тебе? — лаконически спросил Наградин.

— При мне-с, — отвечал Благолепов, робея.

— Послушаем, — сказал Наградин.

Благолепов вынул из бокового кармана бумагу, откашлялся и совсем было приступил к чтению, но вдруг смалодушествовал и застыдился.

— Валяй! — поощрили присутствующие.

Благолепов начал:

«У нас судья очень хороший человек. Тучности столь необыкновенной, что даже когда в кресле сидит и ничего не делает, то и тут, по времени, столь запыхается, как бы верст тридцать не кормя сделал. А фанты и он вынимать мастер».

Автор остановился.

— Продолжай! — сказал Наградин.

— Все-с, — отвечал смущенный Благолепов.

— Недостаточно, — сказал Наградин.

— Отделки мало, — отозвался Корытников, — мысль есть, но не мешало бы, так сказать, округлить ее, чтоб она являлась не в наготе, а окруженная приличными атрибутами!

— У меня еще другое есть написано-с! — проговорил Благолепов.

— Послушаем, — произнес Наградин.

«У нас заседатели хорошие люди»…

— Это можно изменить-с, — сказал он, вдруг остановившись.

— Ничего, продолжай! — сказал Наградин.

«У нас заседатели хорошие люди. Придут в суд и ковыряют в носу, доколе секретарь не сунет в руки докладного и не заставит резолюции переписывать. Один на днях начал с оборота листа переписывать и сим образом весь докладной перепакостил…»

— А ведь это истинное происшествие! — прервал Наградин, снисходительно улыбаясь.

«…и сим образом весь докладной перепакостил. Другой, дабы избежать надзора секретаря, почасту выбегает из присутствия в сторожевскую и услаждает свой вкус неприхотливой беседой со сторожами и приводимыми арестантами. Прелюбопытно это видеть, как они сидят на своих местах, уткнувшись в докладные, и, держа перья всеми пальцами (на манер малолетних), пыхтят и отдуваются, машионально списывая резолюции с заготовленных нарочито лоскуточков, меж тем как мысли их заняты совсем не отправлением суда, а предстоящими щами и кулебякой!»

— Тут есть уже факт, — сказал Наградин, между тем как присутствующие единодушно смеялись.

— И все-таки голо! — отозвался Корытников.

— Помилуйте? отчего же-с? — возразил Благолепов, несколько обиженный.

— Обработки мало!

— С этим, конечно, нельзя не согласиться, — сказал Наградин, — но в сравнении с первой статьей успех заметен.

— По мнению моему, обе статьи следовало бы соединить в одну, и тогда, с помощью некоторой переработки, может быть, что-нибудь и выйдет! Если автор дозволит, это можно сейчас же.

И так как Благолепов не возражал, то через полчаса, благодаря Корытникову, статья явилась на суд публики уже в следующем обновленном виде:

«В настоящее время, во всех концах России, все, даже самые отсталые люди, начинают сознавать живую потребность в суде правом и нелицеприятном. И действительно, что может быть святее, что может быть естественнее этой потребности? Но наши глуповцы и тут умудрились выделиться из общей массы, жаждущей возрождения! Справедливо гласит русская пословица: «Не бойся суда, а бойся судьи»; мудрость этого изречения нам приходится испытывать на боках наших! Как бы вы думали, чьим рукам вверены у нас весы Фемиды? Я не буду ни слова говорить о личных качествах наших «судей праведных»… Бог с ними! Быть может, все они хорошие семьяне, подают нищей братии, неуклонно исполняют христианские обязанности — все это остается при них! Но способны ли они, но имеют ли они право судить подобных себе? — вот вопрос. Для разрешения этого вопроса, позвольте мне представить вам портретную галерею наших «судей праведных». Предупреждаю: не ищите в этих портретах остроумия — ищите одну истину, одну голую истину! Судья отличный человек: тучен до того, что даже когда, ничего не делая, сидит в креслах, то и тут, через каких-нибудь полчаса, так запыхается, как будто не кормя во весь дух тридцать верст проскакал. Не дурные люди и заседатели: придут в суд и слоняются из угла в угол, покуда секретарь почти насильно не засадит их за докладной и не заставит резолюции переписывать. Казалось бы, работа не головоломная, но и тут бывают смехотворные случаи. На днях один заседатель, переписывая с черновой довольно длинную резолюцию, занимавшую две страницы, что бы вы думали ухитрился сделать? Начал с оборота листа, а кончил началом! И это бывает сплошь да рядом! А другой заседатель, чтоб избежать надзора секретаря, беспрестанно, как школьник, бегает в сторожевскую, где проводит время в разговорах с сторожами и арестантами. Вообще довольно любопытно заглянуть в наш суд и видеть, как наши «судьи праведные» сидят за докладными и, пыхтя и потея, бессознательно списывают резолюции с листочков, на которых они предварительно пишутся секретарем, между тем как мысль их «далече отстоит» от предмета их занятий и поглощена исключительно щами и кулебякой, ожиданием которых уже с утра раздражено их воображение. Таков состав нашего суда! Можно ли после этого удивляться, что если бы не почтенный секретарь суда Р. Е. Н., то у нас не только правого, но и никакого суда не было бы. А фанты вынимать и наши судьи мастера!»