Читаем без скачивания Мифогенная любовь каст, том 2 - Павел Пепперштейн

Девочка кивнула. Парторг начал рассказывать. Речь струилась сама собой, вольная и умная, как река.

глава 21. Орёл

В некие времена людям вдруг надоело работать — они решили прекратить работать, а там хоть бы и голодная смерть. А чтобы не возникало искушения, решили собрать все орудия труда и подарить Орлу. И вот они собрали топоры, прялки, пилы, ножи, веретена, грабли, лопаты, весла, иглы, станки — и все это отнесли Орлу. Орел съел это. Люди хотели уйти, успокоенные, но Орел сказал им, чтобы они принесли также все буквы и все слова, чтобы они больше не мучили людей. Буквы ему еще принесли, а слова найти не смогли: они сразу все попрятались. Так и сказали Орлу: не знаем, куда слова подевались. Тогда Орел съел всех людей. Решив, что слова скрылись в людях. Людей и вещей не стало, и Орел зажил счастливо. Но он ошибся — слова скрывались вовсе не в людях. Когда слова увидели, что Орел постарел и нет в нем прежних сил, слова стали возвращаться. Слово «небо» скрывалось в камне — оно вышло и пошло по полям. Тут слово «мотыга» объявилось, где оно скрывалось — никто не знает. Слово «кочевряжка» откуда-то объявилось. Затем больше: слово «кусок» появилось. Слово «поросль» появилось. А потом и другие слова стали вылезать изо всех щелей. Орлом овладела ярость: ведь его обманули. И он решил уничтожить мир, раз уж этот мир дал прибежище словам. Он собрал свои силы и съел мир. Какое-то время он еще был один в пустоте, а потом умер. То ли силы иссякли, то ли пришел ему срок. И вот мертвый Орел остается быть в этой пустоте, потому что нет никаких существ или сил распада, которые уничтожили бы его труп. А в трупе Орла — все вещи, все люди и все слова. Так и живут внутри. Порой кто-нибудь вспомнит о внешней жизни. Но, как правило, о ней не вспоминают.

Дунаев замолчал, удовлетворенный, чувствуя себя древним сказителем. Ему показалось, руки и лицо у него расписаны краской, волосы его седы и заплетены священными крендельками, а под одеждой на веревочках висят зубья и куриные боги. Короче, он окончательно вошел в роль опытного шамана, сведущего в тайных историях. Девочка по-прежнему внимательно смотрела на него.

— Так и быть, детонька милая, поведаю тебе еще одну сказку, — промолвил он, Пропуская сквозь пальцы невидимую бороду. — Это сказонька будет обо мне. Ты ведь не знаешь еще, кто я. Вот заодно и позднакомимся. В самых началах, детонька милая, был я не одним человеком, а целым полком солдат лихих. Родился я по разным деревням, по разным краям и вразброде жил, пораскинутый в различных местах. Потом собрали меня воедино, совокупили меня в полк, и пошагал я с песней на войну. Но не повезло мне: враги подстерегли меня, и в чистом поле полег я всем полком. Соленое солнышко вставало и заходило, а я потихоньку, не торопясь, сливался с землей-матушкой. Только костоньки долго белели на радость волчкам и светлякам. Потом и они поугасли. Но из жизни так просто не вырвисси. Сильна она, жизнь-то. Взошел я над полем хлебной травою. Собрали меня, на корм пошел — частично людям, отчасти скотине. Потом калом вышел и снова на поле — снова взошел. Снова собрали меня, испекли хлеба. Но Главное-то оседало в остаточках, по сусекам амбарным. Как-то объявились вдруг Дед с Бабой, стали Главное по сусекам мести, по амбарам скребсти — в ком скатали и в печь поставили. Испекся, вынули горячего, поставили у реки — остудится. Тут мимо Заяц пробегает. Причитает. Смотрю — у него к лапоньке Бомба привязана, стучит, будто сердце — вот-вот взорвется. Заяц охает: конец, мол, близок. Я к нему бросился, помогать. Тут оно и ахнуло! Зайчика Сикось-Накось накрыла, всего на притык перевывернуло. Деда с Бабой (их еще Хозяевами Аттракциона называли) в будущее унесло. Волчка в Лепеху сплющило и в Рулон скатало да в перетруханский амбар забросило. Медведя, то есть Мишку Пустышку, деревом раздавило в труху. А меня по кумполу вжарило, колоколами по миру раззвонило, а самого в Дыру, в Заячью Нору кинуло. Упал я под землю — вокруг туннели мраморные, рельсы проложены. Не иначе в метро попал. Всюду дверцы стальные, запертые. Заглянул в одну замочную скважину: там сталинский садик, розы обугленные. Ну, думаю: это Счастье. А мне до Счастья ли теперь? Мне надо бы Дно Всего найти. Раз уж понесло меня в нижние места, надо такое место найти, чтоб ниже уже и не было ничего. Нашел такое место. Хорошее это место. Так и сидел бы там, корочкой хрустел. Но остановиться нельзя. Нельзя. Унесло меня оттуда и принесло к тебе, милая. Потому что не для себя я жизни живу и смертями умираю, а за родную сторонку. Страдает родная сторона. Потому, голубушка, просьба у меня к тебе. Знаю: ты еще дитя молодое, в женский возраст не взошла еще. И не взойдешь. Так и будешь в вечности, как есть, потому что не человек ты, а сущность. Надо мне лишить тебя девственности твоей, вот что. Но не могу я дитя обидеть, поэтому ты сама пойми меня, помоги в этом деле, объясни, чего делать надо. Ты ведь святая: должна о всем позаботиться. Мне же не для любострастия нужно это — война на дворе. Такое получил боевое задание. Понимаешь? Я же вижу, ты все понимаешь. Ты умная. Ну, скажи, согласна ты объяснить, как мне тебя невинности этой лишить, чтоб она была неладна?

Девочка ответила вежливо:

— Постараюсь помочь вам, чем смогу. Я слышала, в таких делах принято сначала бросать жребий. Орел или решка? — Она достала из кармана монету.

— Орел, — ответил Дунаев, не успев ничего сообразить. Девочка бросила монетку, и она упала вниз, на дно лодки, на рассыпанные влажные цветы. Парторг и девочка оба быстро нагнулись, чуть не стукнувшись лбами.

— Орел, — произнес Дунаев.

— Орел, — эхом откликнулась девочка.

Монета оказалась фашистской. Орел держал в когтях свастику в дубовом венке.

Парторг подумал, что они, собственно, ни о чем не договорились: если «орел», то что? Однако, распрямившись, он понял — что.

Лодка теперь скользила по реке, почти касаясь боком полупрозрачной, туго натянутой пленки, которая стояла до небес, распространяясь бесконечно во все стороны, словно тончайшая стена, делящая мир пополам. По эту сторону пленки все было темным: все так же низко висело электрическое небо над ночной рекой, все так же белело платье девочки в темноте. Но за пленкой все полнилось светом. Они неслись по границе.

— Плева, — пояснила девочка. — Это, собственно, то, что вас интересует? Вам, наверное, любопытно, что скрывается за ней. Приглядитесь: она почти прозрачная.

Дунаев повернул лицо в сторону Плевы и увидел Орла. Орел висел сразу за Пленкой и, щурясь, смотрел на Дунаева. Орел был огромен, у него не было краев. И он висел вниз головой в белом потустороннем небе. Он, как летучая мышь, свисал вниз с колоссальной свастики, окруженной дубовым венком. Цепкие когтистые лапы Орла впились в свившиеся жгутом дубовые листья. Крылья он раскинул в стороны, Как самолет.

— Видите, Орел не умер, — сказала девочка.

Дунаев издал резкий «шаманский» крик, приветствуя Орла. Орел ответил из-за Пленки приглушенным, но тяжким клекотом. Господи, как же он был огромен!

Собственно, видна была только перевернутая колоссальная голова Орла, все остальное терялось в вышине. Несколько секунд Дунаев колебался, как ему следует себя вести — как душевнобольному, одолеваемому очередным страшным видением, или как опытному шаману? Усилием воли он попытался удержать состояние «умного шамана». Это ему удалось. Он понял душу Орла — тот был до краев наполнен яростью. Но это была как бы «добрая ярость». Чувствовалось, что Орел любит все, что уничтожает. Дунаев осознал, что если бы не тонкая Плева, стоящая между ними, Орел мгновенно «сжег» бы его своей свирепой любовью. Девочка показала ему, какую цену он должен будет заплатить за ее дефлорацию: устранив Плеву, он встретится с Орлом.

«Ничего. Мы еще посмотрим, кто кого! — подумал парторг. — Он еще не знает нашей любви. Пусть узнает, Орлик, что такое великая и страшная».

Дунаев обернулся к девочке и кивнул — цена принимается. Тут же все стало запрокидываться: река встала дыбом. Пространство перевернулось — под ними теперь летели свинцовые и лилово-черные облака, пронзаемые молниями. Эти облака и молнии сложились в картину битвы за город Орел. Молнии скакали уже не беспорядочно: белые молнии обозначали удары советских войск. Синие молнии «рисовали» в небе движения и контрудары немецких боевых частей. С западной стороны это «нижнее небо» было заполнено тучами холодных оттенков, что означало территории, захваченные неприятелем. С востока теснились тучи, подкрашенные розовым, что свидетельствовало о том, что наступает где-то под покровом грозы рассвет. Это были освобожденные территории. Эти два массива туч были рассечены линией атмосферного фронта, которая неуклонно сдвигалась на Запад. В центре линия атмосферного фронта имела форму зигзага или латинской буквы S — форму, порожденную очертаниями орловского выступа и курской дуги. В районе, где располагался город Орел, вращалась облачная воронка колоссальных размеров, там молнии проскакивали с дикой частотой. Это была зона наиболее напряженных боев на данный момент.