Читаем без скачивания Ты не виноват - Дженнифер Нивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот это комнатка так комнатка у тебя, Джош Раймонд! – Я стараюсь, чтобы голос мой прозвучал нейтрально, потому что зависть – очень нехорошее чувство, оно съедает человека изнутри. И мне совсем нет надобности стоять вот тут и переживать по поводу того, что, похоже, у моего сводного брата имеется полный набор конструктора «Лего». Надо напомнить себе, что мне почти восемнадцать, и у меня самая сексуальная девушка. При этом даже не так важно, что ее родители не хотят, чтобы мы с ней продолжали встречаться.
– Нормальная, – отмахивается он, перебирая что-то в огромном ящике, похожем на сундук. И только теперь я замечаю, помимо всех остальных игрушек – поверите ли? – две старенькие палки с лошадиными головами, сиротливо стоящие в углу. Одна лошадка черная, другая серая. А ведь именно на этих конях я скакал сам, когда был еще младше Джоша Раймонда. Тогда я был Клинтом Иствудом из одного из тех фильмов, которые так любил пересматривать папа на стареньком телевизоре с совсем не плоским экраном. На том самом, который, кстати сказать, исправно служит нам до сих пор.
– Какие клевые лошадки, – говорю я. Я называл их Скаут и Полночь. Он снова поворачивает голову, два раза моргает и заявляет:
– Нормальные.
– А как их зовут?
– Никак.
Мне хочется забрать у него этих лошадок, вернуться в гостиную и огреть ими по голове папашу. Потом я испытываю желание забрать их с собой. Я бы заботился о них каждый день. Я бы скакал на них по всему городу.
– Откуда они у тебя? – интересуюсь я.
– Папа принес.
«Никакой он тебе не папа, – так и хочется сказать ему. – Это мой папа. Пойми это и намотай на ус. У тебя есть где-нибудь свой папа, и хотя мой не такой уж и хороший, но другого у меня нет».
Но потом я внимательнее вглядываюсь в этого ребенка, его худенькое личико, тонкую шейку, костлявые плечи. Ему семь лет, но он кажется мне очень маленьким для своего возраста, и я вспоминаю себя. Я помню, что это такое – быть маленьким мальчиком. И еще я хорошо помню, как это – расти в обществе такого папочки.
– Ты знаешь, – начинаю я, – у меня тоже когда-то были такие лошадки. Конечно, не такие хорошие, но все равно очень симпатичные. Я назвал их Полночь и Скаут.
– Полночь и Скаут? – Он переводит на них взгляд. – Отличные имена.
– Если хочешь, можешь ими воспользоваться.
– Правда? – Теперь он не сводит с меня своих совиных глаз.
– Конечно.
Джош Раймонд, наконец, находит заводную машинку, которую искал все это время, и мы выходим из его комнаты вдвоем, при этом он берет меня за руку.
Мы возвращаемся в гостиную, и отец улыбается мне своей дежурной улыбкой, как будто мы с ним – старые добрые приятели.
– Тебе надо будет как-нибудь привести сюда свою подружку, – говорит он, как будто между нами никогда не происходило ничего плохого, и мы с ним всю жизнь были закадычными друзьями.
– Не получится. Она по воскресеньям занята.
Представляю себе разговор отца и мистера Марки.
«Ваш малолетний преступник похитил нашу дочь. Не исключено, что сейчас она лежит где-нибудь в канаве». – «И что может произойти? Пусть он и преступник, и эмоциональный урод, и вообще полный отстой. Надо сказать спасибо вашей дочери, сэр, потому что больше мой сынок никому не нужен».
Я вижу, что отец подыскивает нужные слова.
– В другой день тоже можно прийти, правда, Розмари? Просто приводи ее сюда, когда вам будет удобно. – Сейчас у отца отличное настроение, и от этого Розмари вся светится, улыбается и согласно кивает. Он хлопает рукой по подлокотнику своего кресла. – Значит, приводи ее сюда, и мы поджарим отбивные на гриле, самые настоящие, с бобами, разведем огонь из веточек. Все для тебя.
Я еле сдерживаюсь. Только бы не взорваться прямо здесь и сейчас. Нужно казаться маленьким и спокойным. Я начинаю считать с огромной скоростью.
К счастью, игра опять возобновляется, и это отвлекает отца. Я сижу в гостиной еще несколько минут, потом благодарю Розмари за угощения, прошу Кейт довезти Декку домой, добавив, что с ними я увижусь позже.
Но я не тороплюсь домой, а веду машину просто вперед. Без карты, без конкретной причины. Я еду час за часом. Сначала на север, потом на запад, потом сворачиваю на юг и, наконец, выбираю направление на восток. Гаденыш набирает скорость больше ста сорока километров. На закате я уже возвращаюсь в Бартлетт, решив срезать путь через центр Индианаполиса. Я закуриваю уже четвертую сигарету подряд. Еду я очень быстро, но мне все равно не хватает ощущения скорости. Внезапно я понимаю, что начинаю ненавидеть свою машину за то, что она так тормозит, когда мне нужно ехать вперед, только вперед, и при этом ехать очень быстро.
Никотин уже начинает раздражать мое горло, которое и без того болит. Меня тошнит, поэтому я сворачиваю на обочину и дальше иду пешком. Я сгибаюсь пополам, положив ладони на колени. И жду. Но меня почему-то никак не вывернет наизнанку. Я бросаю беглый взгляд на дорогу, простирающуюся впереди, и бегу по ней. Я бегу, как сумасшедший, оставляя машину позади. Я бегу с такой бешеной скоростью, что мне кажется, будто легкие сейчас разорвутся, но я все равно продолжаю наращивать скорость. Я сильно рискую, потому что и мои легкие, и ноги в любой момент могут подвести меня. Я не могу вспомнить, запер ли машину. Боже! Как же я ненавижу свой мозг за то, что он забывает подобные события. Теперь я только и думаю о том, запер ли я дверцу или нет, и от этого начинаю бежать еще быстрее. Я не помню, куда дел свою куртку и была ли она сегодня вообще на мне.
Все будет в порядке.
Я буду в порядке.
Ничто не разрушится.
Все будет в порядке.
Все будет хорошо.
Со мной все хорошо. Хорошо. Хорошо.
Я появляюсь с противоположной стороны города, меня окружают фермы. Спустя некоторое время я прохожу через целый ряд коммерческих теплиц и оранжерей. По воскресеньям они закрыты, но мне попадается одна, похожая на частный магазинчик. Чуть поодаль от оранжереи стоит двухэтажный фермерский дом.
У подъезда к дому выстроились грузовики и легковушки, внутри слышен смех. Я задумался над тем, а что случится, если я сейчас просто войду внутрь и сяду там, как у себя дома. Я осторожно стучусь во входную дверь. Я тяжело дышу. Нужно было бы, конечно, немного выждать, пока не нормализуется дыхание, но нет. Наверное, все же я не могу ждать, так как у меня дело безотлагательное. Я снова стучусь, на этот раз громче.
На мой стук дверь открывает женщина с белыми волосами и добрым круглым лицом, похожим на пончик. Она все никак не может перестать смеяться после разговора, который ей пришлось прекратить. Она щурится в щелку, потом открывает дверь пошире, потому что мы находимся в деревне, да еще и в Индиане, а тут незнакомцев не боятся. Это один из пунктов, почему мне все же нравится здесь жить. Мне очень хочется обнять ее за то, что у нее такая теплая и чуть смущенная улыбка, пока она пытается припомнить, не доводилось ли ей видеть меня раньше.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – отзывается она. Я пытаюсь представить себе, как выгляжу со стороны: раскрасневшееся лицо, без пальто, вспотевший и задыхающийся, жадно хватающий ртом воздух.
Я пытаюсь поскорее успокоиться.
– Мне очень неловко беспокоить вас, но я ехал домой и случайно заметил вашу оранжерею. Я понимаю, что вы сегодня закрыты, и у вас сейчас гости, но мне хотелось бы узнать – нельзя ли мне подобрать несколько цветков для своей подруги. Положение у меня критическое.
На ее озабоченном лице появляется несколько морщинок.
– Критическое? Ой, миленький ты мой…
– Вероятно, это было громко сказано, и мне действительно неудобно тревожить вас. Но сейчас зима, и еще неизвестно, когда наступит весна. А она достойна хороших цветов, хотя ее отец терпеть меня не может. Я хочу, чтобы она поняла, что я думаю и испытываю сейчас, и что сейчас время не погибать, а жить.
К ней подходит мужчина, внимательно разглядывая меня. За воротник рубашки у него заткнута салфетка.
– Вот ты где, – обращается он к женщине. – А мы удивляемся, куда же ты запропастилась. – И он понимающе кивает мне.
– У этого молодого человека просто самое настоящее критическое положение, – объясняет она.
Я заново рассказываю о своей ситуации. Она смотрит на него, а он на меня, потом она зовет кого-то из комнаты, попросив перемешать сидр, и мужчина выходит наружу, салфетка начинает развеваться на холодном ветру. Я следую за ним, засунув руки в карманы, и мы идем к теплице, возле двери которой он снимает с пояса связку ключей, которые, как правило, бывают у дворников.
Я болтаю и болтаю, не в силах остановиться, бесконечно благодаря его и обещая заплатить двойную цену и даже пообещав потом прислать фото Вайолет с этими цветами, возможно, с фиалками, сразу после того, как я вручу их ей.
Он кладет руку на мое плечо и говорит: