Читаем без скачивания Матрица войны - Александр Проханов

Он одолел обморочность. Стоял в толпе, не понимая, что это было. Кто они, эти прозрачные духи смерти, которые налетели на него однажды, у насыпи железной дороги, и теперь, второй раз, в голошении азиатского рынка.

Сом Кыт возник перед ним, внимательно заглянул в глаза.

– Сегодня мы много работали, – сказал он. – Теперь пойдем отдыхать. Позвольте, я угощу вас напитком.

Он повернулся к торговцу соками, что-то сказал. Тот выхватил несколько сочных зеленых отрезков сахарного тростника. Сунул под пресс чугунной, старомодной, с литым колесом, давилки. Пропустил сквозь валки, выжимая в стакан зелено-желтый мутноватый сок. Кинул брусочек льда. Протянул, улыбаясь.

Белосельцев благодарно принял, устыдившись минутной слабости. Тянул сладостно-холодную жидкость, чувствуя на себе внимательный, сострадающий взгляд Сом Кыта.

При выходе с рынка, где дымились маленькие открытые кухни и за столами под тентами люди хватали палочками горячую снедь, он увидел вьетнамских солдат, пивших кокосовый сок. Лица их были худыми, усталыми, форма – линялой, разодранной о сучки и колючки джунглей. Увидели его, зашептались. Один поднялся, спросил: «Советский?» И последовали крепкие молодые рукопожатия, улыбки, кивки. Белосельцев, шагая по городу, все чувствовал на ладонях их радостные, быстрые прикосновения.

Они сидели с Сом Кытом на открытой галерее под звездами, наслаждаясь слабыми, шевелящими листву дуновениями. Маленький столик, чашечки, дощатый пол мерцали и искрились от бесчисленных прозрачных чешуек. Над ними чисто, ясно, словно в мороз, сверкал звездный ковш. Знакомый, он размещался иначе, задрав рукоять дыбом, меняя вид всего неба. Белосельцев смотрел, как дрожит, стекает звезда, заслоняемая черной листвой, и голова слабо начинала кружиться от мысли, что между этой звездой и его дрожащим зрачком протянута бесконечная нить света.

– Как по-русски называется это созвездие? – спросил Сом Кыт. Его лицо в нежных, чуть видимых отсветах обратилось к ковшу.

– Большая Медведица, – ответил Белосельцев, и ему показалось, что в глазах, на лбу, подбородке Сом Кыта крохотными искрами отразилось созвездие. – А по-кхмерски?

– Мама в детстве выводила меня на открытое место под звезды, называла это созвездие Крокодилом.

Белосельцев отказался от привычного образа ковша, от северного имени Медведица. Соединил звезды иными линиями. Над деревьями вдруг засиял серебряный крокодил. Растопырил лапы, изогнул в середину неба хвост, заняв центр, осмысленно распределив по остальному небу другие созвездия.

Они молча смотрели на звезды. Белосельцев старался видеть небо глазами Сом Кыта. Стремился почувствовать, что лилось с неба в душу кхмера, исчислявшего под этими звездами свои поколения.

Там, в небесах, столь непохожих на северное русское небо, тончайшими блестками, сверкающими линиями, жемчужно-нежными туманностями были нарисованы кхмерские храмы, дороги, речные извилины, россыпи городов, деревень, начертания букв, орнаменты тканей, образы кхмерских лиц.

Отпечатались на земной поверхности, обрели живое воплощение, в котором тайно присутствует звездный оттиск.

– Когда нас угнали на каторгу, мы жили в бараке. Ни у кого не было часов. По этому созвездию я узнавал время, будил всех, и мы еще в темноте, в четыре часа, шли на работу.

Он замолчал, продолжая следить за медленным, едва заметным глазу вращением серебряного зверя. Белосельцев ждал. Ощущал тончайшую полупрозрачную преграду между ним и собой, разделявшую две их отдельные жизни. Не знал, что они должны совершить, в чем открыться друг другу, как сложить и сверить свои истины, чтобы, прежде чем расстаться и порознь, под разными небесами и звездами, доживать свои жизни, возникло между ними единство. Чувство их различия и сходства остро поразило его. Несочетаемость, разделенность полупрозрачной стеной – и возможность пройти сквозь нее. Случайность встречи – и скрытый в ней неслучайный божественный замысел.

– Вы удовлетворены тем, как проходит поездка? – спросил Сом Кыт.

– Да, – ответил Белосельцев, – я очень рад, что путешествую именно с вами. Ваши комментарии и советы помогают мне лучше понять, чем сегодня живет Кампучия, в чем ее основные нужды.

– Председатель кооператива, директор завода, верховный бонза – все говорили одно. Кампучии нужно изжить из себя тьму. Надо изгнать из каждого кхмера тьму. Нас посетила тьма. Она есть в мире, есть в каждом из нас. Но иногда она начинает копиться и множиться, разом посещает целый народ. И тогда в народе происходят несчастья. Гибнут города, умирают люди, рушатся храмы. Мы все стали жертвами тьмы. – Он умолк, спокойный, с твердым лицом, высеченным из твердого камня.

– Тьма не ушла. У таиландской границы продолжают стрелять. Возможна новая большая война с вовлечением великих держав. И тогда по этим землям снова двинутся армии, в небе снова загудят американские бомбардировщики, и ковровые бомбежки могут повториться. – Белосельцев произнес эти фразы, думая о железной дороге, о длинной, уходящей к горизонту линии, пропадавшей среди синих холмов. Не укутывал, не упрятывал этот образ в мишуру маскирующих мыслей, открывал их ясновидящему оку Сом Кыта. Чутко вслушивался в молчание кхмера, созерцавшего огромное, серебряное, разместившееся в небе существо. Ждал, когда ясновидец угадает его потаенные мысли. Подаст знак, что мысли угаданы.

– Тхом Борет спрашивал меня, не интересует ли вас железная дорога.

– И что вы ему сказали?

– Я сказал, что вас не интересует дорога.

Они замолчали, слушали свисты цикад. Над черным деревом, надетый на незримую ось, вращался серебряный зверь. Они многое сказали друг другу. А то, о чем промолчали, было им обоим известно.

Простились, пожелав друг другу спокойной ночи. Проходя в свой номер, Белосельцев заглянул в озаренное окно. Там слышался смех. Шофер и солдаты охраны, полуголые, выгнув гибкие спины, играли на кровати в карты.

Белосельцев улегся под полог, в мягкую душную призму неподвижного, охваченного кисеей воздуха.

Он перебирал впечатления дня. Услышанное о дороге, о сроках ее восстановления, о ремонте моста и депо. Эти данные он не записывал. Аккуратно укладывал их в незримый сейф, где уже хранились сведения о состоянии насыпи, о стыках, о шпалах, о коричневой, нагретой солнцем стальной колее. И одновременно пытался понять таинственные переживания и видения, коими полнилась его душа, – тот стеклянный вихрь, промчавшийся над его головой, не успевший схватить его в свои прозрачные, как смерть, объятия. Женское, лунно-белое колено, вызвавшее в нем мучительную нежность и боль, словно его одарили на миг этим счастьем и теперь готовы отнять. Серебряный крокодил, всплывший вдруг из черных бездонных глубин, распростерший над ним свои лапы.

Он пережил знакомое, посещавшее его состояние. Будто он, живущий ныне, ввергнутый в войну и политику разведчик, озабоченный множеством мелочей, сиюминутных ускользающих данных, лежащий в этом маленьком душном номере, имеет двойника. Когда-то, в детстве, в московском утреннем солнце, когда мама входила в спальню, несла ему нарядную цветную игрушку, он и этот двойник были едины. Но позднее личность его раздвоилась. Одна половина пустилась в странствия по военным дорогам, в яростной напряженной борьбе, среди грохотов и затмений мира, вдоль этой насыпи в джунглях. А другая движется над ней в высоте, среди белых облаков и видений, обретая загадочный опыт неизъяснимых знаний и чувств, созвучных бессловесной молитве. Эти два двойника, пройдя по огромным кругам, встретятся в старости. Сойдутся, узнают друг друга, сложат воедино свой опыт, обретут полноту.

Глава девятая

Накануне они уговорились совершить путешествие на Оку, к ней на дачу. И теперь спозаранку он готовился к странствию. Спал тревожно и чутко, предвосхищая своими мечтаниями предстоящую поездку. Запрещал себе думать о том, что сулила ему эта поездка. Гнал прочь грешные, жаркие видения, оставляя среди них только те, где было ее прелестное лицо, милые, любимые губы, немигающие, изумленно-прозрачные глаза. Но среди утренних сборов и приготовлений присутствовало постоянное, волнующее ожидание того, что должно случиться. Там, на Оке, на неведомой даче, в старом доме среди вишневого сада, оно непременно случится. И это восхищало и пугало его. Он не обманывал себя – он этого желал. И оно, еще не случившееся, наполняло весь огромный предстоящий летний день сладостно-мучительным, чудесным ожиданием, радостной тревогой, стремлением поскорее ее увидеть. Убедиться, что и она тоже ждет и желает.

Эта однодневная поездка была для него не менее важной, чем его прежние военные странствия, когда в последние дни в Москве, среди инструкций и сборов, завершающих указаний и встреч, начиналось таинственное перестраивание души, направляющее все мысли и чувства к неведомой земле, где лежат дороги, по которым он должен проехать, существуют повороты, ущелья, чащобы, где, быть может, его ожидает засада. Чьи-то крепкие смуглые руки сжимают ружейный ствол, и в обойме покоится пуля, медно-красная, утяжеленная свинцом, острая, как жало. Пробьет его сердце, перемелет мышцы и кости. И в момент, когда это случится, в небе будет стоять высокое белое облако, на вершине горы будет розоветь прозрачный ледник и над нищим кишлаком с цветущим гранатовым деревцем будет виться сизый дымок.