Читаем без скачивания Собрание сочинений (Том 1) - Альберт Лиханов

Под ногами скрипели кузнечики, и, когда мы поднимались на холм, я всякий раз оборачивался: там, внизу, кузнечики при шорохе шагов умолкали, скрипели только те, что подальше; отсюда же, с высоты, поле иван-чая покачивалось, будто неторопливые морские волны, и тысячи, нет, миллионы кузнечиков в один тон пели огромным хором - сиреневое море покачивалось и пело, пело и покачивалось.

Я улыбался, догонял тетю Нюру, она поглядывала на меня искоса и спрашивала:

- Нравится?

Нравится! Еще бы не нравиться! Я бывал, конечно, в лесу и в поле тоже бывал, когда ездил в пионерский лагерь от маминого госпиталя, но там мы ходили и в лес, и в поле колонной - в затылок друг другу, и то, что я запомнил тогда, совсем не походило на это. Здесь было тихо, и никто не мешал мне смотреть и слушать. И я слушал, и смотрел, и дышал полной грудью.

* * *

- Вишь оконце открытое, - сказала тетя Нюра. - Васька подле него сидит. Поди напугай!

Она сидела на берегу ручья, держа в руках свои стоптанные туфли, а ногами, как девчонка, болтала в воде, так что брызги летели.

- Иди, иди! - подговаривала она меня, и я, оставив свой рюкзак, крадучись пошел вдоль деревни.

У самой избы я согнулся и подкрался к окошку на четвереньках. Я не хотел, чтобы Васька меня увидел сразу. Я только приподнялся, чтобы взглянуть, там ли он и не ошибся ли я домом.

Медленно разогнувшись, я заглянул в окно и увидел Ваську. Он сидел, упершись кулаками в обе щеки, за ухом у него торчал тонко очиненный карандаш, и смотрел Васька прямо на меня.

Он смотрел остановившимся, пустым взглядом и не видел меня. Будто я был в шапке-невидимке. Или стеклянный.

- Вась! - позвал я шепотом.

Он был неподвижен. "Может, спит? - мелькнуло у меня. - Бывает же, люди спят с открытыми глазами".

- Вась! - окликнул я его снова, погромче, но он снова не услышал.

- Василей! - сказал кто-то громко из глубины комнаты. - Готово?

- Готово, - ответил Васька глухим голосом и, видно, очнувшись, увидел меня.

- Хухры-мухры! - пробормотал он удивленно, открыл рот, потом вскочил, с грохотом откинув стул; отточенный карандаш выпал из-за уха, и Васька вылетел как пробка прямо в окно.

- Васька! - кричал кто-то из глубины комнаты. - Васька! Обалдуй!

Но Васька ничего не слышал. Он изо всех сил жал мою руку.

- Ты чо? - басил Васька на всю улицу. - С луны свалился?

- С луны, с луны! - сказала подошедшая к нам тетя Нюра. - А ты отколь думал? - Она засмеялась и крикнула в окно: - Макарыч, примай выручку!

Из распахнутого окна высунулась лысая голова с маленьким носом, похожим скорее не на нос, а на закорючку. На носу, на самом краешке, сидели очки.

- Явилася! - занудным голосом сказал лысатик. - Не запылилася! Ох, Нюрка, Нюрка, как это доперла-то ты: по городу с деньгами таскаться! А ежели обчистят? За жизнь не рассчитаисся!

Тетя Нюра махнула на лысатика своими стоптанными туфлями, которые держала в руке, и ответила:

- Ты, Макарыч, не скрипи-ка, а по такому случаю отпусти Ваську из конторы. Вон к нему друг с городу приехал.

Макарыч пронзительно оглядел меня с ног до головы и спросил тетю Нюру недоверчиво:

- А сколь выручила? - будто от этого зависело, отпустит он Ваську или нет.

- "Сколь, сколь"! - засмеялась она опять. - Все твои, сколь ни на есть.

Макарыч нехотя согласился. Тетя Нюра осталась в конторе, а мы побежали к Васькиному дому.

- Это кто? - спросил я.

- Главбух! - ответил Васька, хмурясь. - Ест меня поедом. То считай, это считай, будто я арифмометр. Арифмометру не доверяет, а мне доверяет, гад такой. Ни на шаг от себя не отпускает, будто я при нем адъютант какой.

- Сам виноват, - сказал я смеясь, - считальщик ты этакий!

Васькин дом стоял на пригорке и выделялся среди других желтыми, еще не почерневшими от ветра и старости бревнами.

- Красивый домина! - сказал я, желая польстить Ваське.

Он заулыбался.

- Отец построил! - ответил он. - Уже война шла, а изба еще недостроенная. Так веришь ли, отец даже ночью работал. Хорошо еще, осенью в армию взяли.

Он повернул круглое кольцо в воротах. Дверь со скрипом подалась, а мы очутились во дворе.

Чудным был этот двор. Он и на двор-то не походил, скорее на продолжение дома: такие же крепкие бревенчатые стены, крыша. И удивительно - двое ворот: одни на улицу, другие, Васька сказал, в огород. Во двор выходило высокое крылечко с крутыми ступеньками. Справа - еще две двери.

- Там сарайки, - объяснял мне Васька, водя по двору, - вот тут дверка в погреб, это ход на сеновал. А теперь айда в избу, да только голову наклоняй.

Я не очень прислушался к Васькиному совету, вернее, просто не понял, зачем мне наклонять голову, и, переступая порожек, звонко стукнулся о притолоку - в голове будто колокола грянули.

- Эх ты! - сказал Васька и притащил мне столовую ложку: - На, приставь!

Боль медленно утихала, и я озирался, все удивляясь. Со стороны дом казался большим, просто огромным, а внутри было даже тесно. Почти пол-избы занимала большая печка с черным огромным ртом. От печки под самым потолком шел деревянный настил.

- Это полати, - сказал Васька голосом экскурсовода. - Там бабка сейчас спит.

Я медленно оглядывал избу - широкие лавки вдоль окон, деревянный, добела скобленный пол, икону в углу.

На одной стене висела стеклянная рама, украшенная узорными цветами. За ней были фотокарточки. Я стал разглядывать их. Среди разных лиц меня привлекло одно: в белой рубашке, на гнутом венском стуле сидит человек и держит в руках гармошку. Мне показалось, где-то я его видел как будто, и я обернулся, чтобы спросить Ваську, но осекся. Конечно, он просто походил на Ваську. Вернее, Васька походил на него.

- Он? - спросил я.

- Отец! - подтвердил Васька и задумчиво объяснил: - Перед войной снимался.

Я вглядывался в простое, такое похожее на Васькино лицо человека в белой рубашке и представлял себе, как это было... Белое поле, сугробы и черные танки, ползущие на наших солдат. Медленно, словно нехотя, солдаты в темных шинелях, которые хорошо видны на белом снегу, поднимаются из сугробов и бегут назад, потому что им ничего не остается другого: против танков нужны гранаты. Но гранат нет, и солдаты отступают. Я не хочу поверить, что еще немного - и их, живых людей, растопчут, словно глину, танки и они умрут где-то там, на сто первом километре. Я думаю, что Васькин отец повернется в последнюю минуту и побежит, вытянув винтовку со штыком прямо на стальной танк, хотя, может, такого никогда и не было. Васькин отец втыкает яростно штык в непробиваемую броню, и Штык от удара выбивает искру...

Я шагнул назад, еще не в силах оторвать глаза от фотографии, и перехватил Васькин взгляд. Он пристально разглядывал меня.

- Слышь, - сказал я Ваське, развязывая свой рюкзак, - слышь...

Волнуясь, я вытащил несколько консервных банок, которые дала мне в дорогу мама, свитер, чистые рубашки, а со дна достал пилотку. Я положил ее вчера первым делом: пилотку мне подарил отец, когда зимой лежал в госпитале. Звездочку он снял и прикрепил на ушанку, а пилотку подарил мне.

- Слышь, - повторил я, протягивая пилотку Ваське: - Держи, это тебе.

Васька взял пилотку, посмотрел, все поняв, на меня и, не улыбнувшись, не сказав ни слова, подошел к зеркалу. Он надел пилотку и опустил кулаки. Я глядел в зеркало на Васькино лицо и видел, как он шевелит желваками.

- А тебе идет, - сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать: я чувствовал - сейчас надо непременно говорить, лишь бы не молчать.

- Идет, - пробубнил Васька.

- Ну, айда на улицу! А то я и деревни-то не видал.

- Айда, - откликнулся Васька, поворачиваясь ко мне. Теперь он был в норме, и желваки у него не шевелились. - Мамку там подождем. Покормит она тебя, тогда на речку сбегаем. Порыбалим.

- Как живешь? - спросил я Ваську, когда мы уселись на крыльце.

- "Как, как"! - ответил он недовольно. - Счетоводю... Разве это жизнь!

- А лошади? - спросил я.

- Лошади, - усмехнулся Васька, - на конюшне... Просился у председателя, да он и слушать не стал. А тут еще этот главбух, гад ползучий...

Васька умолк. Все было и так ясно. Главбух, этот лысый, с очками на носу, - гад ползучий, это действительно, это даже я с первого взгляда заметил. А председатель этого гада слушает и Ваську в конюхи не отпускает. "Но ведь он, наверное, прав, - подумал я про председателя, - зря, что ли, Васька целую зиму учился?"

Звякнула щеколда, пришла тетя Нюра. В руке она держала корзинку, в которой стояла бутыль молока, лежали яйца и помидоры.

- Ну-ка, ну-ка! - зашумела она радостно. - Мойте-ка руки да за стол.

Я мылся и хохотал, брызгаясь вокруг себя. Вода лилась у меня с локтей, заливала штаны, и все это - и плеск и мой смех - покрывал Васькин бас. Я смеялся над рукомойником. Никогда не видел такого: на цепочке подвешена медная кастрюлька с носиком. Чтобы вода полилась, надо взять за носик и чуть наклонить. Но от моих прикосновений рукомойник качался на цепочке, плескал воду, а Васька доливал его, хохоча надо мной.