Читаем без скачивания Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов» - Питер Найт

Вместе с тем (по крайней мере, в книге) долгое время сохраняется вероятность того, что все это только параноидальные фантазии, героиня даже соглашается пойти к психоаналитику. Постоянно пересекая границу между метафорическим и фактическим, Левин играет на том, что проблему трудно описать с точки зрения заговора. Роман оставляет читателя, столкнув его с практически не разгадываемой головоломкой: если в реальном мире за пределами романа никакого заговора против женщин, организованного Ассоциацией мужчин, нет, то почему же все выглядит так, будто он существует? Роман не столько предлагает основанное на фактах объяснение тому, откуда у женщин берется ощущение клаустрофобии и паранойи, сколько указывает на недостаточность традиционных объяснений.

В таких книгах, как «Тайна женственности» и появившихся вслед за ней многочисленных романах о «сумасшедших домохозяйках», стилистика заговора зависает между буквальным и метафорическим. Однако за то время, которое минуло с эпохи этих протофеминистских экспериментов, черты заговора в популярных феминистских текстах превратились в констатацию факта. В конце 1960-х годов отдельные феминистски настроенные авторы были заинтересованы не только в том, чтобы выразить свои психологические переживания, но и представить связное описание Того, Что Происходит На Самом Деле. Задача заключалась не столько в том, чтобы обозначить проблему, сколько в том, чтобы назвать угнетателя. Заговор и относящиеся к нему тропы стали предметом спора между различными феминистскими объединениями, выяснявшими, кого или что нужно винить в угнетении женщин. Чаще всего назывались три потенциальных виновника, выявленных в результате анализа эпохи: отдельные мужчины; женщины, ставшие сообщницами мужских организаций; «система». В конце 1960-х годов эти возможности были четко сформулированы, чему способствовало, например, формирование, дробление и изменение программ радикальных феминистских объединений, обозначавших точки расхождения в своих манифестах. Такие объединения, как «16-я бостонская ячейка» и «Феминистки Нью-Йорка», предпочитали рассуждать об ограничивающем женщин и интернализованном угнетении, используя такие выражения, как промывка мозгов, слежка за самой собой, проникновение, соучастие и двурушничество. Подобная терминология подходила для объяснения того, почему женщины соответствуют закрепившимся стереотипам, выставляющим их покорными и испытывающими чувство неполноценности.

С другой стороны, так называемая «проженская» линия открыто отвергала подобные вдохновленные идеей заговора психологические рассуждения в пользу «внешних» факторов и тем самым снимала вину с отдельных женщин. Так, «Красные чулки», группа, отделившаяся от «Радикальных женщин Нью-Йорка» (NYRW), в своем манифесте 1968 года объявила, что «женщины подчиняются не в результате промывания мозгов, не по глупости или по причине психического расстройства, а из-за непрерывного, ежедневного давления со стороны мужчин».[267]«Проженские» объединения, подобные «Красным чулкам» утверждали, что если женщины, как кажется, сотрудничают со своими угнетателями, то лишь потому, что они вынуждены идти на такой компромисс-соучастие против воли, ибо им надо как-то выживать. В своем манифесте «Красные чулки» заявляли:

Были предприняты попытки переложить бремя ответственности с мужчин на учреждения или самих женщин. Мы осуждаем эти аргументы, считая их отговорками. Институты сами по себе не угнетают. Они лишь инструменты в руках угнетателя.

Таким образом, «Красные чулки», по сути, стремились заменить абстрактный и метафорический язык, выстраивавшийся вокруг промывания мозгов, подробным и точным определением врага. Следуя этой логике, если женщины верили во что-то другое, они тем самым играли на руку своим угнетателям.

Но чем были чреваты эти споры вокруг образа патриархата, так это возрастающим подозрением по поводу того, что в женские объединения проникли настоящие двойные агенты. Так, например, когда осенью 1968 года NYRM стала распадаться, некоторые старейшие ее члены, чувствуя, что их бывшие боевые подруги, по сути, оказались умышленно деморализованы, заговорили о присутствии в их рядах агентов-провокаторов и двойных агентов. Вот что сказала об этих собраниях в своем интервью в конце 1980-х годов Патриция Мейнарди, одна из ведущих членов NYRM, затем принимавшая участие в создании «Красных чулок»:

Движение ширилось, а вместе с ним росло и количество женщин, чья преданность движению за освобождение женщин была слабее. Было такое чувство, что эти женщины должны были сделать так, чтобы ничего не случилось. Я бы ничуть не удивилась, [узнав] что там были агенты и реакционеры.[268]

Так что радикальные феминистки столкнулись с возможностью, что сами собрания, на которых обсуждается кажущийся метафорическим заговор патриархата, стали объектом самого настоящего заговора ЦРУ и ФБР. Когда в 1973 году пережившие реорганизацию «Красные чулки» заявили о себе вновь (после нескольких лет молчания), они направили свои усилия на осуждение, по их мнению, либерального заговора с целью подчинить радикальное феминистское движение. Желание облечь то, что пошло не так в 1960-х, в новый язык персонализированного заговора дошло до своей кульминации, когда «Красные чулки» стали обвинять Глорию Штейнем и журнал Ms. в том, что они сотрудничают с ЦРУ.[269] Таким образом, рассуждения о буквальной слежке в рамках COINTELPRO (тайной правительственной контрразведывательной программы) не без труда сосуществовали с более метафорическими — можно даже сказать, в духе Фуко, — представлениями о социальном господстве как форме оборачивающегося соучастием надзора за самой собой.

Многие авторы феминистских текстов этой эпохи оказываются в ловушке: с одной стороны, им хочется развить новую терминологию, а с другой, они чувствуют необходимость и дальше использовать язык и идеи старой, в большей степени буквальной и обвиняющей мужчин формы политического активизма. Проблематичные отношения с языком заговора складываются в рамках развернувшегося в 1960-е годы широкого фронта борьбы за подходящую для феминизма терминологию. Если одни женщины пытались уничтожить все следы изобличающей мужчин политической лексики, то другие находили сатирическое применение этому языку. Возникновение в конце 1960-х годов таких объединений, как WITCH (Женский международный террористический заговор из ада) и «Лавандовая угроза», привнесло долю юмора и анархического беспорядка в обострившуюся ситуацию. Появление летом 1968 года WITCH, организованной Робин Морган и Флорикой из NYRM, отчасти можно считать ответом на успехи радикально настроенных хиппи. Одной из первых акций WITCH, к примеру, стало наведение «порчи» на Уолл-стрит, подобно тому, как годом раньше Эбби Хоффман разбрасывал деньги на Нью-Йоркской фондовой бирже. В го же время создание WITCH и выбор названия*,[270] хоть и иронически, но серьезно намекали на «Заговор», то есть «Чикагскую семерку», группу активных радикалов, представших перед Комиссией палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности за то, что они якобы спровоцировали беспорядки на съезде Демократической партии в Чикаго в 1968 году. Эта комиссия вновь оказалась в центре внимания — впервые после эпохи маккартизма — в связи с попыткой правительства суровыми методами разобраться с радикальными хиппи, которые становились все более агрессивными. Указывая на то, что по этому делу комиссия не вызвала в суд ни одну женщину (среди вызванных в суд были Эбби Хоффман и основатель Международной молодежной партии Джерри Рубин), Рос Баксендэлл из WITCH задавалась вопросом: «Почему нас, настоящие подрывные элементы, истинных ведьм, ни в чем не обвиняют?»[271] В этом вопросе звучит и требование, чтобы исключительно мужской клуб «подрывных элементов» отнесся к женщинам всерьез, и в то же время убежденность в том, что (в конечном итоге) «метафорический» заговор феминизма окажет более разрушительное действие, чем позы этих мачо, которых Баксендэлл назвала «мальчишеским движением». В этом смысле риторика и доводы WITCH становились уничижительной насмешкой над маниакальной одержимостью заговорами, характерной для новых левых, противников феминизма, и одновременно скрытым подтверждением того, что правительство вновь обратилось к репрессивной политике, прикрываясь «заслоном против заговора» в случаях вроде суда над Чикагской семеркой. Хотя большая часть их уличных акций состояла из забавных шуток, WITCH быстро заявила более серьезным тоном, что «ВЕДЬМЫ должны назвать вещи своими именами или, скорее, мы должны назвать торговые марки и бренды».[272] Таким образом, шуточные рассуждения о заговоре не без труда уживались с серьезными намерениями.

Возникновение «Лавандовой угрозы» — похожая история о том, как в конце 1960-х годов происходила пародийная подгонка риторики заговора к нуждам феминизма. В 1970 году группа лесбиянок-феминисток выступила с подрывным протестом на Конгрессе по объединению женщин, воспользовавшись многими из обвинений, звучавших в адрес лесбиянок со стороны либеральных феминисток и женщин, не участвовавших в феминистском движении. Они назвали свое объединение «Лавандовой угрозой» в ответ на замечание Бетти Фридан о возможном проникновении лесбиянок — «лавандовой угрозе» — в женское движение. Сатирически подкрепляя обвинения в свой адрес, лесбиянки-феминистки в своей первой резолюции заявили, что «Женское Освобождение — это лесбийский заговор».[273] Появление «Лавандовой угрозы» способствовало реальному воплощению демонологических страхов феминисток вроде Фридан, уверяя, как гласил один из их лозунгов, что «Я твой самый худший страх / Я твоя лучшая фантазия». Так что в начале 1970-х годов такие объединения в рамках феминистического движения, как WITCH и «Лавандовая угроза», направили риторику заговора против инициаторов этого движения (и революционеров-мачо, и либеральных феминисток), смешав метафорическое и буквальное.[274]