Читаем без скачивания Пробуждение барса - Анна Антоновская

— По твоим словам, Георгий Десятый скоро умирать собирается.

— Кто знает, иногда и не собираются, а неожиданно умирают вовремя.

Орбелиани в полумраке пристальным взором старался проникнуть в мысли Шадимана. Такой человек на все пойдет, и Нестан — его пленница.

— А если не соглашусь, Шадиман? Вернешь в подземелье? Не опасно ли? Могу открыть твое предложение «изменнику». Не умолчу и о тайниках при молельне. Не придется ли царице посетить Ванкский монастырь, а нам поменяться положением?

— Что же, я и это предвидел, князь, — холодно ответил Шадиман. — Если притворно согласишься, или будешь давать ложные сведения, или решишь вернуться в подземелье, предупреждаю, не успеет царица доехать до монастыря, Нестан станет женою моего раба.

Словно ужаленный вскочил Орбелиани, но напрасно дрожащие пальцы искали оружия. Шадиман продолжал спокойно сидеть. Тяжело дыша, Орбелиани опустился рядом.

— Ты победил, Шадиман… Нестан в твоей власти. Я согласен на все.

— Что делать, дорогой, борьба: тебе Нестан дороже чести, мне — наследник, но от Луарсаба увидишь больше благодарности, чем от Баграта.

Орбелиани снова пристально посмотрел на Шадимана, но ничего не прочел на спокойном лице. Шадиман встал, вновь заверил в своем добром чустве к Нестан, обещал переправить ее в Абхазети, передал кожаный кисет и напомнил о необходимости еще раз сегодня увидеться.

Эристави и Луарсаб, углубленные в игру, не заметили возвращения Шадимана. Князь склонился над доской и заинтересовался черным князем, вырвавшимся из окружения телохранителей белого шаха. Вошедший Баака посмотрел с завистью на беспечных игроков и, махнув рукою, вышел.

Встреченная бурчанием Нари, царица поспешила в тайник… О чем говорил Шадиман и почему Мариам вышла из молельни расцветшей — осталось тайной. Нари хранила об этом упорное молчание.

Царица, окруженная ожившим двором, велела позвать гонца. Начальник замка, взяв у Бартома послание к царю, передал Дато, а Мариам, сняв с руки золотой, усыпанный алмазами и бирюзой браслет, надела на руку просиявшего азнаура. Стоя на коленях, он поцеловал край шелковой ленты царицы и поклялся ей в верности.

Царица казалась растроганной, обещала просить царя о зачислении храброго азнаура в метехскую охрану: верному глазу Баака царь верит, а князь, наверно, не будет препятствовать. Снисходительно пригласив Дато к закрытому пиру, царица велела ночью выехать в стоянку царя. Вероятно, такому воину, шутила царица, не страшна темная ночь.

Выйдя из пышных покоев, очарованный, ослепленный и слегка влюбленный Дато решил непременно устроиться при дворе. Вспомнив сказанное царицей, он быстро направился к князю Баака заручиться его расположением.

Баака тонко улыбнулся восторженности неискушенного азнаура, немного удивился щедрости, раньше за царицей не замечаемой, и, позвав старшего телохранителя, приказал только по предъявлении браслета выпустить Дато Кавтарадзе из замка.

Уже месяц сползал за остроконечные башни, серебристою зыбью играя на водах Куры, когда по боковой лестнице, нахлобучив папаху, сошел гонец. Пошатываясь, он опустил в руку слуги, подведшего коня, монету и, подъехав к воротам, бессвязно бормоча, хвастливо протянул руку с браслетом. Старший телохранитель пошутил над обильным угощением царицы, тяжело лязгнули замки, и блеснул мост…

Наутро к Баака прибежал полумертвый от испуга Сотран.

Херхеулидзе во все глаза смотрел на вошедшего вслед за ним Дато. Пожелтевший, едва держась на ногах, Дато с бешенством рассказывал, как после ужина, веселый, он направился к себе за хурджини. В коридоре приоткрылась дверь, и нежно позвал женский голос. Разве мужчина отказывается от такого приглашения? Но едва он переступил порог, как запутался в наброшенной на него бурке. В честной драке Дато никто не побеждал. Дато задорно посмотрел на Баака и кулаком ударил по дубовой скамье. Но пряный запах помутил рассудок, руки онемели, и он, ржавая подкова, ничего не помня, всю ночь провалялся на полу. Утром он окликнул проходившего случайно копьеносца, попросил облить голосу холодной водой и тут с позором увидел себя раздетым и ограбленным. Только послание к царю не взяли… Хорошо, в хурджини нашлась другая одежда… Дато свирепо потряс кулаком: он не уедет отсюда, пока не свернет шеи проклятому вору.

Баака хрустнул пальцами. Орбелиани бежал… И посоветовал Дато сейчас же ехать по назначению и скрыть от всех, что его, молодого азнаура, как мокрого петуха, ограбили в замке царя. Очевидно, кто-то позавидовал подарку, но желающий попасть в метехскую охрану не хвастает таким происшествием.

Дато со вздохом согласился — правда, хвастать нечем, и был благодарен Баака, приказавшему страже молчать о случившемся…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Тбилиси пробуждался. Клубы серо-фиолетового тумана, согнанного увядающей осенью, ползли по багровым деревьям Мтацминда. Падал дождь. Косые полосы окутывали сонный город, перепрыгивали заборы, хлестали в каменные мосты.

Но вот лохмотьями расползлись облака. Порозовело. Стая диких гусей, увлекаемая вожаками, беспокойно перекликаясь, пронеслась за Махатские холмы. Тбилиси пробуждался. Забыты тревоги. Забыт страх — арбы разгружены, вернулись первые беглецы, старухи перебирают в больших чашках рис для пилава…

Дрогнули ставни, запоздалые капельки усеяли подоконники. Отрывисто скрипнули калитки. Щелкая кнутами, потянулись тулухчи, вода хлюпала в пузатых мехах, перекинутых через спины мулов.

Майдан поспешно открыл свои лавки — и сразу гортанный гул навис над площадью.

Засуетились пекари, запах выпеченных чуреков вырвался на улицу. Лавашник с засученными рукавами развесил на веревках хрустящие лаваши, а остывшие сложил пополам и, подложив их себе под голову, заснул на скамье в ожидании покупателя.

Под навесом кузнец загонял гвоздь в конское копыто. У оружейной лавки обтачивали новые кинжалы, а рядом, в лавчонке, чинили старые шарвари и чохи. Прошел мулла в белой чалме, остановился, заглянул в мясную лавку, где деловито развешивали на железных крюках здесь же зарезанных баранов. Через узкую улицу протискивался караван осликов с древесным углем. Черномазый погонщик залюбовался цирюльником, ловко намыливающим голову молодому татарину. Ослики разбрелись под навесы, угощаясь душистой зеленью, искусно разложенной на деревянных чашках. Крики, удары палок возмущенных владельцев оторвали погонщика от увлекательного зрелища. Кулачная расправа, сдобренная отборной бранью, на минуту задержала уличное движение. Караван одногорбых верблюдов, врезавшихся в середину, запутал осликов, лошадей, навьюченных огромными корзинами, и толпы людей, с криками прижимавшихся к стенкам.