Читаем без скачивания Сказочная древность Эллады - Фаддей Зелинский

Но кто-то не спит, чей-то полет едва-едва, но слышится среди глубокой тишины райской песни. Не спит время; полет его тихих крыл сопровождает течение звуков по неподвижности эфира. Время не ждет; земные подвиги кончились, но час небесного настал: достигнут рубеж, отделяющий человеческую жизнь от вечности богов…

Перейти ли? Или отказаться от всего, забыться там, внизу, в тихом сумраке Асфоделова луга? Лучше забыться: он ведь так утомлен…

Чу, что это? Еще какой-то шум. Солнце ли сорвалось с небесного свода? Нет, это пылающая колесница несется на его гору, и в ней двое: Гермес и Паллада. Геспериды прекратили свою песнь; змей проснулся, вся гора проснулась.

Паллада подошла к Гераклу:

— Радуйся, мой брат, и следуй за нами: нас ждут.

Геракл посмотрел на нее утомленным взором и протянул ей руку с яблоками:

— Радуйся, владычица! Но для кого сорвал я их?

— Ты сорвал их для себя; отведай их, побори последнюю слабость! И следуй за нами: нас ждут.

Геракл исполнил ее слова. От первого яблока исчезло его великое утомление, последняя немощь его земных трудов; от второго — сгладились глубокие морщины, изрывшие его чело, окрасилась в русый цвет его седина, блеснули пламенем солнца его очи, и он опять стал таким, каким его познал немейский лев; от третьего — неземная сила и бодрость наполнила все его естество.

Он подал руку Палладе, взошел с ней к Гермесу на колесницу, и они умчались к порогу небес, где Зевс с перуном в руке ждал своего обоготворенного сына.

Что затем свершилось, того никакое смертное перо никогда не возможет описать. Туманы поднялись с земли на небо, заволакивая его снизу: чудовищные образы с ногами в виде змей замелькали в них. Все выше и выше. Вот уже и солнца не видно; мрак окутал землю. Люди жмутся в своих жилищах: настал последний день, — нет, последняя ночь мироздания. Мрак везде, черный мрак. Лишь молнии его изредка прерывают; и при их свете виден Зевс на колеснице с перуном в поднятой руке, а рядом с ним кто? Львиная шкура обвивает его юношеский стан и лук в его руках. И шум стоит повсюду, треск, грохот, лязг. Чаще засверкали молнии: вот Паллада на колеснице, она потрясает своей победоносной эгидой; вот Аполлон, вот Дионис. А снизу взлетает град камней и скал, сорванных с горных вершин. Да это последняя ночь мироздания — Гигантомахия.

Долгая мучительная ночь. Но наконец и для нее наступило утро.

Солнце взошло на востоке и озарило кавказскую скалу, на которой полустоял, полулежал прикованный страдалец веков. У подножия скалы расположились освобожденные Титаны; они страдальцу принесли весть близкого освобождения. Влажная ночь облегчила его муки, но ненадолго: придет освободитель, но еще раньше прилетит мучитель.

Пока его нет, он рассказывает им о своих мучениях — и на надокеанской скале среди сонма приветливых дочерей кругосветной реки, и в преисподней между великими грешниками, снова здесь в кругу гор ледовитого Кавказа. Внемлют Титаны: как теперь изменилась жизнь, как выросло в своей силе и своей смелости человечество! Да, дар Прометея, многоискусный огонь…

Пара огромных крыл заслонила нет: прилетел мучитель; участливая речь умолкла, ее сменили стоны мучимого, жалобы зрителей. Стоны, жалобы — и глухой шум разрываемой плоти.

Но вот новое солнце примчалось навстречу тому прежнему: пылающая колесница показалась в кругозоре скалы. Быстро несется она, но еще быстрее летит пернатая стрела с лука ее возницы. Жалобный клекот послышался с вершины скалы: в последний раз взмахнули исполинские крылья, и что-то тяжелое грохнулось о приморский песок Евксина.

— Ты свободен, Прометей! — воскликнул молодой лучник.

Лук брошен, поднялась палица — и стальная цепь, разбитая, скатилась со скалы на прибрежный песок Евксина.

— Ты свободен, Прометей! — воскликнул владыка палицы, — Вы все, Титаны, отныне гости олимпийской трапезы. Великое примирение наступило!

Золотые столы сияют на ясной вершине Олимпа; их больше, чем бывало раньше: будет общий пир гостей старого и нового мира. Одни ждут, другие подходят; ждет Гера впереди ждущих на пороге светлой обители, а по ее правую руку девственная богиня с золотыми кудрями, воплощенная Младость, прекрасная Геба. А впереди подходящих Паллада; она ведет за руку молодого витязя, того, которого на земле звали Гераклом.

— Радуйся, мною гонимый, мною прославленный, мною вознесенный! — говорит ему Гера. — Отныне ты и мой сын, как супруг моей дочери, царицы юности Гебы!

Она обнимает гостя и прижимает свои губы к его челу. А Геба наливает жениху кубок нектара, напитка бессмертия, чтобы вечной стала та молодость, которую он нашел в роще Гесперид.

31. НЕИСТОВЫЙ ГЕРАКЛ

В малой хороме царя Еврисфея велась тревожная беседа. Шестидесятилетний хозяин, тщедушный, но живучий, старался всячески охранить от чьих-либо посягательств остаток своей безрадостной жизни. Сыновей у него не было; его законным наследником был Геракл; но он ни за что не хотел оставить ненавистному сыну Алкмены своего микенского царства. Чтобы он не мог питать на него каких-либо надежд, он призвал двух сыновей Пелопа — это были Атрей и Фиест — и пока отдал им во владение подчиненный ему городок Мидею, всем давая понять, что признает их обоих своими наследниками. Именно обоих. «Один против двух и Геракл бессилен», — утверждал он, злорадствуя.

Теперь он совещался с ними о настоящем положении вещей.

Кроме их троих присутствовал еще Копрей, которому царь велел рассказать обоим царевичам о последних словах Геракла.

— Вы видите, — сказал он им, — он решил воспользоваться моей оплошностью и не приносить мне в Микены сорванных им яблок. Но какая судьба постигла его самого? Вероятнее всего, что он погиб от стоглавого змея — такого противника он еще не имел. Но я хочу знать, не известно ли вам чего-нибудь о его участи. Говори ты первый, Фиест.

— Расскажу тебе, царь, что слышал сам от своих сикионских друзей.

— Покинув Тиринф, Геракл отправился в Фивы к своему старому кунаку, царю Креонту. Фивы незадолго перед тем вынесли трудную войну с семью аргосскими вождями, в которой погиб их царь Этеокл, после чего Креонт — всего в третий раз — занял царский престол. А тут стало им угрожать еще новое столкновение с Афинами из-за трупов павших аргосских военачальников, которых озлобленные фиванцы не хотели предавать земле. Тогда именно пришел Геракл; явившись посредником между Афинами и Фивами, он уговорил фиванский народ не противиться исполнению общеэллинского закона; а так как Креонт и подавно не возражал, то трупы были выданы афинянам, которые похоронили их у себя в Элевсине, и война была предотвращена. Обрадованный Креонт выдал за Геракла свою дочь Мегару, и он остался у него как зять и ближайший друг его сыновей.

Еврисфей и прочие удивленно переглянулись. Фиест заметил их недоумение и колко продолжал, косясь на злорадствующего брата:

— Я рассказываю то, что слышал сам: сколько тут правды, это, царь, решит твоя собственная мудрость. Прошло со времени его женитьбы несколько лет; Мегара родила ему троих сыновей, из коих он старшему хотел оставить твое микенское царство, среднему — материнское фиванское, а младшему то, которое он предполагал завоевать в Евбее. В Тиринф он наезжал изредка, чтобы получать твои приказы и исполнять те поручения, которые ты на него возлагал, а затем каждый раз возвращался в Фивы. Но вот ты послал его добывать Кербера; это приключение затянулось, и распространились слухи, что он погиб. Узнал о них и евбейский царь, Лик, потомок того, что некогда и сам правил в Фивах, пока его от царства не отрешили сыновья его племянницы Антиопы, Амфион и Зет.

Чтобы осуществить свои притязания на Фивы, а заодно и отомстить за покушение Геракла против Евбеи, над которой он хотел завоевать царство для своего младшего сына, Лик Младший нагрянул на город Кадма, убил Креонта и его сыновей и сам завладел престолом.

Оставались Мегара с сыновьями и Амфитрион — повторяю, я рассказываю, что слышал, — то есть старик, женщина и дети, как раз те, которых общеэллинский закон велит щадить, Но Лик был прежде всего трусом.

Еврисфей поморщился.

— Он боялся, как бы сыновья Геракла, выросши, не пожелали отомстить за смерть деда и дядьев. Почуяв опасность, семья Геракла бросилась к алтарю Зевса Ограды. Но Лик их и тут не пожалел. Правда, увести их насильственно он не посмел; но он велел обложить алтарь кострами, чтобы их жаром умертвить просителей или заставить их бросить свое убежище. Отчаявшись в спасении, Мегара согласилась отдать на казнь и детей и себя; она просила только дать ей немного времени для того, чтобы обрядить детей для похорон. Лик, обрадованный ее покорностью, согласился.

Одев детей во все темное, Мегара и не покидавший ее Амфитрион вышли на площадь перед домом, чтобы выждать возвращения палача. Но вместо его пришел некто другой: лук, палица, львиная шкура… Они не верили своим глазам, и все-таки это был он, Геракл, их глава и спаситель: оставив пса преисподней в Гермионе, он, встревоженный приметой, прежде всего пришел проведать семью. Мегара бросилась ему на шею, дети прильнули к его хитону, к его рукам — радости не было конца. «Но отчего, — спросил вернувшийся, — дети в трауре?» Отец и жена рассказали ему о том, что случилось в его отсутствие. Разъяренный, он хотел один броситься во дворец, убить Лика да заодно и фиванцев за их трусливое попустительство; ему мерещилась грозная расправа Персея с Полидектом и серифийцами. Не без труда Амфитрион уговорил сына войти с ними в дом: палач, мол, и сам туда придет, чтобы забрать свои жертвы.