Читаем без скачивания Избранное - Владимир Высоцкий

Невзирая на возраст, не вырос!

Но не приняли это в расчёт,

Даже умному это негоже.

Ах, подумаешь — зуб не растёт!

Так другое растёт — ну и что же?

К синяку прижимая пятак,

Встрял второй: — Полно вам, загалдели!

Я способен всё видеть не так,

Как оно существует на деле.

Эх! Нашел чем хвалиться, простак! —

Недостатком всего поколенья.

И, к тому же, всё видеть не так —

Доказательство слабого зренья.

Третий был непреклонен и груб,

Рвал лицо на себе, лез из платья:

— Я — единственный подлинно глуп,

Ни про что не имею понятья.

Долго спорили — дни, месяца,

Но у всех аргументы убоги.

И пошли три великих глупца

Глупым шагом по глупой дороге.

Вот и берег, дороге конец.

Откатив на обочину бочку,

Жил в ней самый великий мудрец, —

Мудрецам хорошо в одиночку.

Молвил он подступившим к нему, —

Дескать, знаю — зачем, кто такие,

Одного только я не пойму —

Для чего это вам, дорогие!

Или, может, вам нечего есть?

Или мало друг дружку побили?

Не кажитесь глупее, чем есть,

Оставайтесь такими, как были.

Стоит только не спорить о том,

Кто главней, — уживётесь отлично.

Покуражьтесь ещё, а потом,

Так и быть, приходите вторично.

Он залез в свою бочку с торца,

Жутко умный, седой и лохматый.

И ушли три великих глупца —

Глупый, глупенький и глуповатый.

Удаляясь, ворчали в сердцах:

— Стар мудрец, никакого сомненья!

Мир стоит на великих глупцах,

Зря не выказал старый почтенья.

Потревожат вторично его,

Тёмной ночью попросят: — Вылазьте! —

Всё бы это ещё ничего,

Но глупцы состояли при власти.

И у сказки бывает конец,

Больше нет на обочине бочки,—

В «одиночку» отправлен мудрец.

Хорошо ли ему в «одиночке»?

[1977]

* * *

На уровне фантастики и бреда,

Чуднее старой сказки для детей,

Красивая восточная легенда

Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.

И кто нырнет в холодный этот омут,

Насобирает ракушек, приклеенных ко дну, —

Того болезнь да заговор не тронут,

А кто потонет — обретет покой и тишину.

Эх, сапоги-то стоптаны! Походкой косолапою

Протопаю по тропочке до каменных гольцов,

Со дна кружки блестящие я соскоблю, сцарапаю

Тебе на серьги, милая, а хошь и на кольцо.

Я от земного низкого поклона

Не откажусь, хотя спины не гнул.

Родился я в рубашке из нейлона,

На шелковую тоненькую, жаль, не потянул.

Спасибо и за ту на добром слове.

Ношу — не берегу её, не прячу в тайниках.

Её легко отстирывать от крови,

Не рвётся — хоть от ворота рвани ее — никак.

Я на гольцы вскарабкаюсь, на сопку тихой сапою,

Всмотрюсь во дно озёрное при отблеске зарниц,

Мерцающие ракушки я подкрадусь и сцапаю

Тебе на ожерелие, какое у цариц.

Пылю по суху, топаю по жиже,

Я иногда спускаюсь по ножу.

Мне говорят, что я качусь всё ниже,

А я и по низам высокий уровень держу.

Жизнь впереди — один отрезок прожит.

Я вхож куда угодно — в терема и в закрома.

Рождён в рубашке — Бог тебе поможет,

Хоть наш, хоть удэгейский — старый Сангия-

мама!

Дела мои любезные, — я вас накрою шляпою,

Я доберусь, долезу до заоблачных границ.

Не взять волшебных ракушек — звезду с небес сцарапаю

Алмазную да крупную, какие у цариц.

Нанёс бы звёзд я в золочёном блюде,

Чтобы при них нам век прокоротать,

Да вот беда — ответственные люди Сказали: —

Звёзды с неба не хватать!

Ныряльщики за ракушками — тонут,

Но кто в рубахе — что тому тюрьма или сума?!

Бросаюсь головою в синий омут —

Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мама!

Но до того, душа моя, по странам по Муравиям

Прокатимся — и боги подождут, повременят.

В морскую гальку сизую, в дорожки с белым гравием

Вобьём монету звонкую, затопчем — и назад.

А помнишь ли, голубушка, в денёчки наши летние

Бросал я в море денежку — просила ты сама.

И может быть, и в озеро те ракушки заветные

Забросил я для верности — не Сангия-мама.

[1978]

ИЗ ДЕТСТВА

Аркадию Вайнеру

Ах! Время — как махорочка.

Всё тянешь, тянешь, Жорочка.

А помнишь — кепка, чёлочка

Да кабаки до трёх.

А чёрненькая Норочка

С подъезда пять — айсорочка,

Глядишь — всего пятёрочка,

А вдоль и поперёк.

А вся братва одесская…

Два тридцать — время детское,

Куда, ребята, деться, а?

К цыганам в «поплавок»!

Пойдёмте с нами, Верочка, —

Цыганская венгерочка.

Пригладь виски, Валерочка,

Да чуть примни сапог.

А помнишь вечериночки

У Солиной Мариночки —

Две бывших балериночки

В гостях у пацанов.

Сплошная безотцовщина,

Война, да и ежовщина,

А значит — поножовщина

И годы до обнов.

На всех клифты казённые

И флотские, и зонные,

И братья заблатнённые

Имеются у всех.

Потом отцы появятся,

Да очень не понравятся.

Кой с кем, конечно, справятся,

И то — от сих до сех.

Дворы полны — ну, надо же!

Танго хватает за души,

Хоть этому да рады же,

Да вот ещё нагул…

С Малюшенки — богатые,

Там шпанцири подснятые,

Там и червонцы мятые,

Там Клещ меня пырнул.

А у Толяна Рваного

Братан пришёл с «Желанного»

И жить задумал наново,

А был хитёр и смел.

Да хоть и в этом возрасте,

А были позанозистей,

Помыкался он в гордости

И снова загремел.

А всё же брали соточку

И бацали чечёточку,

А ночью взял обмоточку

И чтой-то завернул.

У матери бессонница,

Все сутки книзу клонится.

Спи! Вдруг чего обломится, —

Небось не в Барнаул.

[1978]

ЛЕТЕЛА ЖИЗНЬ…

Я сам с Ростова, а вообще подкидыш,

Я мог бы быть с каких угодно мест,

И если ты, мой бог, меня не выдашь,

Тогда моя свинья меня не съест.

Живу везде, сейчас, к примеру, в Туле.

Живу и не считаю ни потерь, ни барышей.

Из детства помню детский дом в ауле

В республике чечено-ингушей.

Они нам детских душ не загубили,

Делили с нами пищу и судьбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Я сам не знал, в кого я воспитаюсь,

Любил друзей, гостей и анашу,

Теперь — чуть что чего — за нож хватаюсь,

Которого, по счастью, не ношу.

Как сбитый куст, я по ветру волокся,

Питался при дороге, помня зло, но и добро.

Я хорошо усвоил чувство локтя,

Который мне совали под ребро.

Бывал я там, где и другие были —

Все те, с кем резал пополам судьбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Нас закалили в климате морозном,

Нет никому ни в чем отказа там.

Так что чечены, жившие при Грозном,

Намылились с Кавказа в Казахстан.

А там — Сибирь, лафа для брадобреев,

Скопление народов и нестриженых бичей,

Где место есть для зеков, для евреев

И недоистреблённых басмачей.

В Анадыре что надо мы намыли,

Нам там ломы ломали на горбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Мы пили всё, включая политуру,

И лак и клей, стараясь не взболтнуть,

Мы спиртом обманули пулю-дуру,

Так, что ли, умных нам не обмануть?

Пью водку под орехи для потехи,

Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему — пилав.

В Норильске, например, в горячем цехе

Мы пробовали пить стальной расплав.

Мы дыры в дёснах золотом забили,

Состарюсь — выну, — денег наскребу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Какие песни пели мы в ауле,

Как прыгали по скалам нагишом!

Пока меня с пути не завернули,

Писался я чечено-ингушом.

Одним досталась рана ножевая,

Другим — дела другие, ну, а третьим — третья треть.

Сибирь! Сибирь — держава бичевая,

Где есть где жить и есть где помереть.

Я был кудряв, но кудри истребили,

Семь пядей из-за лысины во лбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Воспоминанья только потревожь я,—

Всегда одно: «На помощь! Караул!»

Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,

А место битвы — город Барнаул.

Когда дошло почти до самосуда,

Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя.

Те и другие были не отсюда,

Но воевали, словно за себя.

А те, кто нас на подвиги подбили,

Давно лежат и корчатся в гробу, —