Читаем без скачивания Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе

— Спорим, его величество едет на своем новом «линкольне», — сказал я Гхошу.

— Маловероятно.

Был 1963 год. Состоялось покушение на Кеннеди. Один наш одноклассник, чей отец был членом парламента, уверял, что «линкольн» когда-то принадлежал президенту, правда, застрелили его в другой машине. У императора автомобиль был крытый и привлекал не изгибами кузова, а чрезвычайной длиной. Ходила шутка, что императору для того, чтобы попасть из Старого дворца на вершине холма, где он занимался государственными делами, в Юбилейный дворец достаточно забраться на заднее сиденье и выйти через переднюю дверь.

Среди двадцати шести машин императорского гаража насчитывалось двадцать «роллс-ройсов». Один был рождественским подарком английской королевы. Я попробовал представить себе, какие еще дары лежали под рождественской елкой монарха.

Мимо проехал «лендровер» — лейб-гвардия, не полиция, — задний борт откинут, в руках у солдат автоматы. Послышалось что-то вроде барабанной дроби, и прямо из воздуха материализовалось восемь мотоциклов, по два в ряду, дрожащий воздух обтекает моторы. На хромированных фарах и крыльях засверкало солнце. В своей черной форме, белых шлемах и перчатках мотоциклисты напомнили мне воинов, свирепых и готовых убивать снова и снова, что лихо скакали на лошадях на праздновании годовщины падения Муссолини.

Земля тряслась, когда могучие «дукати» проезжали мимо, и ясно было, что достаточно чуть повернуть ручку, чтобы целый табун лошадей сорвал мотоцикл с места.

Зеленый «роллс-ройс» его величества был отполирован до зеркального блеска. Специальное сиденье было установлено таким образом, чтобы монарх видел подданных, а подданные — монарха. В грохоте мотоциклов автомобиль передвигался почти бесшумно, слегка посвистывая двигателем.

— На эти деньги можно кормить всех детей империи в течение месяца, — пробормотал Гхош.

Старик рядом с нами опустился на колени и поцеловал асфальт, когда «роллс-ройс» проезжал мимо.

Я хорошо разглядел императора с собачкой Лулу на коленях. Монарх поглядел прямо на нас, улыбнулся в ответ на наш поклон, сложил ладони лодочкой. И проехал мимо.

— Вы видели? — горячо заговорила Хема. — Видели намасте?

— Это в твою честь, — произнес Гхош. — Он знает, кто ты такая.

— Не говори глупостей. И все равно, как мило!

— И чтобы ты сомлела от радости, большего не требуется? Один намасте, и все?

— Прекрати, Гхош. Политика меня не касается. А старичок мне очень нравится.

«Роллс-ройс» повернул к дворцовым воротам. Мотоциклы остановились. «Лендровер» подкатил к самым воротам. Двое залитых солнцем всадников в зеленых брюках, белых пиджаках и шлемах взяли на караул.

Одинокий полицейский сдерживал привычную кучку просителей, поджидавших у ворот. Размахивавшая бумагой пожилая женщина, наверное, попалась императору на глаза. «Роллс-ройс» остановился. Мне было видно, как крохотная чихуахуа царапает коготками по стеклу и трясет головой: собачка лаяла. Пожилая женщина с поклоном прижала бумагу к окну.

Похоже, она говорила, а император слушал. Старушка оживленно размахивала руками, ее тело тряслось.

Машина тронулась с места, но дама не сдалась. Прижимая руки к стеклу, она бросилась бежать за «роллс-ройсом». Когда стало ясно, что за авто ей не угнаться, она закричала: «Леба, леба» (вождь, вождь), поискала глазами камень, не нашла, сняла туфлю и грохнула ею по крышке багажника, никто и глазом моргнуть не успел.

Полицейский поднял дубинку, и вот уже женщина мешком валится на дорогу. Ворота дворца закрываются. Мотоциклисты бросаются вперед и принимаются охаживать дубинками просителей, не обращая внимания на вопли. Пожилая женщина лежит неподвижно и тем не менее получает удар по ребрам. Всадники застыли на месте, их лица невозмутимы, только у лошадей дергается кожа.

Мы потрясены. Двое молодых людей хихикают и шагают восвояси.

Женщина рядом с нами хватается за голову: — Как они могли поступить так с бабушкой? Старик молча сжимает в руке шапку, но видно, как он огорошен.

Мы едем дальше и видим, как мотоциклисты задают взбучку полицейскому. Ему надо было вырубить старушку раньше, пока не открыла рот и не смутила их всех.

Прошло столько лет, я повидал немало жестокостей, и все-таки та сцена как живая стоит у меня перед глазами. Избиение старушки сразу после того, как император тепло нас приветствовал, показалось неким предательством, да тут еще горькое осознание, что ни Хема, ни Гхош не в силах помочь.

На мой взгляд, лупоглазая чихуахуа тоже участвовала в позорном происшествии. Ведь только ей разрешалось ходить в присутствии его величества, она ела и спала куда лучше, чем большинство его подданных. С того дня я по-новому воспринимал императора и Лулу. И уж конечно, я был не в восторге от избалованной собачки.

Если Лулу была собачьей императрицей Эфиопии, то наша Кучулу с двумя безымянными псами относились к плебсу. Имя собаке дал дантист-перс, какое-то время работавший в Миссии. А дать кличку в Эфиопии означает спасти животное. Шерсть у двух шелудивых псов была до того грязная, что невозможно определить их природный окрас. Во время долгих дождей, когда все прочие собаки старались спрятаться, эти двое предпочитали мокнуть, чем нарываться на пинки. Да и вообще, может, безымянных псов была целая вереница, только заглядывали они к нам парочками.

После того как перс-дантист уехал, Кучулу кормила сестра Мэри. А после ее смерти за дело взялась Алмаз.

Выразительные глаза Кучулу были словно черные жемчужины. При всей ее проказливой игривости, в глазах Кучулу крылась неизбывная печаль. Знаю, у собак нет бровей, но, клянусь, у нашей имелись над глазами складки, которые жили своей жизнью. Они выражали опасение, изумление, а порой даже озадаченность. Мимика, прославившая Лорела и Харди[63], два фильма которых мы видели в «Синема Адова». О том, чтобы Кучулу жила у нас дома, и речи быть не могло. Это коровы — животные священные. А собаки — нет.

Мы понятия не имели, что Кучулу беременна, пока не наступил Новый год. Два дня она не попадалась нам на глаза, а перед школой мы ее нашли. Она лежала в сарае за поленницей в полном изнеможении, едва голову могла поднять. Присутствие мохнатых шариков, копошившихся у ее живота, объяснило все.

Мы бросились к Хеме и Гхошу, а потом к матушке, чтобы сообщить потрясающую новость, мы придумали имена. Взрослые не проявили никакого энтузиазма, но мы не заподозрили ничего плохого.

После школы мы вышли из такси у главных ворот Миссии, поднялись на вершину холма и тогда увидели… мы даже не поняли что. Щенки были попиханы в большой пластиковый мешок, горловина которого была надета на выхлопную трубу такси и обвязана веревкой. Потом мы узнали, что таксист увидел, как Гебре возится с приплодом, собираясь утопить, и предложил новый способ избавиться от щенков. Гебре всегда благоговел перед техникой и легко дал себя уговорить.

На наших глазах шофер запустил двигатель, пакет раздулся, и через несколько секунд двигатель заглох. Кучулу, которая еле дотащилась до машины, впилась зубами в наполненный дымом пакет. Щенки, тычась мордочками в пластик, неуклюже возились в поисках выхода. Горе Кучулу было неописуемо, ее охватило отчаяние. Пациенты и случайные прохожие нашли зрелище интересным. Собралась небольшая толпа.

Я оцепенел, не в силах поверить своим глазам. Это какой-то особый ритуал, так полагается поступать со всеми щенками, просто я не в курсе? Я испытующе посмотрел на стоящих рядом взрослых — нет, это не так, судя по всему. На душе у меня сделалось так же тяжко, как у Кучулу.

Шива не нуждался в подсказках. Он бросился к машине и попытался, обжигая руки, оторвать пакет от выхлопной трубы, потом рухнул на колени, разодрал мешок. Гебре оттащил Шиву, тот пинался и размахивал руками. Только увидев, что щенки не шевелятся, брат прекратил сопротивление.

Меня потрясло лицо Генет. Казалось, ей были известны подводные течения, что правят миром, в котором мы живем, она будто знала все заранее. Ничто не могло ее удивить.

Я не понимал, как Кучулу сможет простить нас и остаться в Миссии. Она ведь ничего не знала об ограничениях на численность собачьей стаи и распоряжениях матушки на этот счет. А мы не знали, что Гебре уже не раз выполнял подобные указания и топил новорожденных щенков.

Шива ободрал колени и до волдырей обжег руки. Хема, Гхош и матушка заторопились в приемный покой.

Гхош смазал Шиве ожоги сильвадином и перевязал коленки. Взрослые ни словом не обмолвились насчет щенков.

— Почему вы позволили Гебре так поступить? — возмущенно спросил я.

Гхош даже головы не поднял. Он не мог нам лгать, он просто промолчал.