Читаем без скачивания Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров - Борис Камов

Естественно, что это я убрать не согласился. Василькова растерянно сказала:

— Тогда идите к Сергею Николаевичу. Пусть он решает.

Заведующий редакцией С. Н. Семанов прочитал рукопись. Как пишущий человек он мне посочувствовал, но как администратор заявил: «Сам этот вопрос я тоже решить не могу. Я должен посоветоваться».

Советовался долго, потому что его непосредственный начальник, заместитель главного редактора Хелимендик (имя и отчество я, к сожалению, забыл) хотел познакомиться с рукописью сам.

Хелимендик прочитал.

— В целом ему понравилось, — обрадовал меня Семанов. — Но про абзац с доносом решительно заявил: «Ни в коем случае».

— Тогда я пойду к Хелимендику, — заявил я Семанову.

— Он вас не примет. Авторов он не принимает, — четко оповестил меня о моих авторских правах Сергей Николаевич.

Я стал звонить Хелимендику. В любой час — утренний ранний или вечерний поздний — завораживающий девичий голос, узнав, кто спрашивает, любезно сообщал: «Товарищ Хелимендик взять трубку не может».

Тогда я выяснил, к которому часу Хелимендик приходит на работу. Явился рано поутру, когда уборщицы еще мыли коридоры. Выяснил у них, что недоступный для простых советских авторов товарищ Хелимендик уже находится в своем кабинете. Минуя встрепенувшуюся секретаршу с обворожительным голосом, я проник в начальственное логово…

В обыкновенной комнате с убогой фанерной мебелью я увидел очень молодого, симпатичного парня в старательно отглаженных брюках и свежайшей рубашке. Так гладить брюки умели только в студенческих общежитиях. Я понял, что у Хелимендика в Москве, скорее всего, еще нет даже квартиры.

Когда я назвался, хозяин фанерного святилища покраснел, смутился, то есть повел себя совсем не так, как положено грозному и недоступному начальнику.

Не кривя душой, он похвалил рукопись. А по поводу абзаца с доносом повторил: «Ни в коем случае».

Тогда я, глядя ему в глаза, произнес фразу, которой горжусь до сих пор:

— Гайдар, — заявил я ему, — в 1937 году, рискуя жизнью, не побоялся написать целую повесть. А мы с вами, его читатели, в 1970-м боимся об этом даже сказать.

Хелимендик покраснел еще больше и пообещал:

— Я посоветуюсь с Ганичевым.

Валерий Николаевич Ганичев был директором издательства. Он отличался известным свободомыслием, которое оказывалось возможным благодаря поддержке из очень серьезных кабинетов в ЦК партии.

Читал он рукописи и книги быстро. Меня пригласили к нему для короткой беседы. Ганичев не без гордости заявил:

— Абзац ваш про донос оставляем.

Я был потрясен и от души его поблагодарил. На обратном пути зашел к Хелимендику — поделился радостью. Забежал к Семанову. Он ответил что-то невнятно-загадочное. Естественно, я поспешил обрадовать и успокоить Юлию Валерьевну.

А через несколько дней Василькова позвонила:

— Ваш абзац снял цензор.

Я бросился к Ганичеву. Он принял меня, но был печален.

— Сначала не пропустил издательский цензор. Я позвонил председателю цензурного комитета. Он тоже с кем-то советовался. Не разрешили. Другие ваши абзацы разрешили. А этот — не позволили.

У кого на полках еще стоит моя книга «Гайдар», выпущенная в 1971 году, пусть откроет 306-ю страницу и сам убедится — все изрезано.

А в 1938 году абсолютно трезвый, ясный духом, полный бесстрашия и боли за судьбы сирот А. П. Гайдар намеревался заявить открытым текстом родной большевистской партии и любимому советскому правительству: «Аресты хороших людей по ложным доносам плодят детей — опасных преступников».

Самого А. П. Гайдара арест и смерть за попытку такого заступничества не страшили.

Гайдар согласился с Бобом Ивантером, что печатать повесть с доносом нельзя. Риск очень велик. Пострадает не только он, Гайдар. Могут пострадать и другие люди. И Аркадий Петрович пошел на хитрость. Он задумал книгу с двойным сюжетом — внешним и потайным, «подводным».

Внешний сюжет был выстроен занимательно и драматично. Отца мальчика здесь тоже арестовывали, но за растрату. Сережа оставался один — вокруг него образовывалась пустота. И он покатился вниз. Сначала Сережа попал в общество мелких уголовников, а затем в компанию настоящих врагов народа, которые работали на заграничную разведку.

История заканчивалась относительно благополучно. Сережа догадывался, кто такие его мнимый дядя и Яков. Желая помешать им скрыться, Сережа стрелял в них из найденного пистолета.

А в финале досрочно (что случалось крайне редко) из заключения возвращался отец, то есть конец получался благополучно-счастливым.

Таков, повторяю, был внешний, маскирующий сюжет. Но «Судьба барабанщика» волнует и сегодня. События книги перемежаются воспоминаниями Сережи об отце.

Из этих коротких лирических эпизодов Гайдар выстраивал второй, по сути главный, «подводный» сюжет. В повести «Судьба барабанщика» Гайдар воспроизвел атмосферу и нарисовал портрет Убийственного Времени.

Вчитайтесь и вслушайтесь. Эти строки писались в 1937–1938 годах, когда десятки тысяч квартир в Москве были запечатаны страшными белыми полосками со штемпелем: «Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР. Для пакетов».

Повторяю: строки, как и вся повесть, предназначались для немедленного опубликования.

«Но тревога — неясная, непонятная — прочно поселилась с той поры в нашей квартире, — вспоминал Сережа. — То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь по ночам под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы отца…»

Произошел арест. Гайдар нарочно рассказал, что случилось это днем, когда Сережа был еще в школе. Как выводили отца из квартиры, как сажали в «воронок», видел весь дом. А когда арестовывали мнимых врагов народа, увозили их ночью. Гайдар для чисто внешней маскировки как бы отделял одни события от других.

«Прощай! — думал я (то есть Сережа. — Б. К.) об отце (после суда. — Б. К.). — Сейчас мне двенадцать, через пять будет семнадцать, детство пройдет, и в мальчишеские годы мы с тобой больше не встретимся».

Жизнь загнала Сережу в угол. Рядом не оказалось ни одного человека, к которому можно было бы кинуться за помощью. И Сережа в минуту отчаяния воскликнул: «Будь проклята такая жизнь, когда человек должен всего бояться, как кролик, как заяц, как серая трусливая мышь! Я так не хочу!»

Народная мудрость предостерегает: «В доме повешенного не принято упоминать о веревке».

Число осужденных и расстрелянных уже исчислялось в стране миллионами. А садистский ум Великого Инквизитора додумался до того, что суды и казни советские люди, «строители коммунизма», обязаны были встречать одобрением и массовым уличным ликованием.

Между тем, в повести «Судьба барабанщика» Сережа «такую жизнь» проклинал.

На самом деле «великую сталинскую эпоху» проклинал исключенный из большевистской партии писатель Аркадий Гайдар. С присущей ему дерзостью и бесстрашием он собирался перехитрить сверхбдительных сотрудников Главлита (так стыдливо именовали цензуру). Гайдар планировал печатать новую повесть в массовых изданиях для детей. Принадлежали эти издания Центральному Комитету ВЛКСМ.

Хитрость удалась. Положение спас внешний сюжет. Повесть выглядела, как история мальчика, который остался один, попал в дурную компанию, но осознал, что перед ним враги, и вступил с ними в неравный бой. Он защищал Родину.

Стараниями Боба Ивантера «Судьбу барабанщика» без проволочек разрешили печатать в «Пионере». Единственная проблема заключалась в том, что в журнале от сдачи рукописи в набор до появления номера проходило три месяца.

А слух о новой, приключенческой и остро патриотической повести Гайдара мгновенно разлетелся сначала по Москве, а там и по стране. Долго ждать выхода «Барабанщика» никто не желал. Прежде всего, комсомольское начальство. А поскольку выпуск всей печатной продукции для детей был отдан ЦК комсомола, то с полного согласия Ивантера был выстроен такой график обнародования «Барабанщика»:

• «Пионерская правда» (она самая оперативная, из номера в номер);

• «Пионер» (в двух или даже трех номерах);

• отдельная книга в Детиздате.

Тут же появились претенденты на художественное воспроизведение повести. О готовности читать «Судьбу барабанщика» заявило руководство детской редакции радио. Телевидения тогда еще не существовало. Детская радиоредакция была на весь Советский Союз одна. Чуть позднее предполагалось сделать инсценировку для очень популярного «Театра у микрофона». Это была уже редакция взрослая.

Большой отрывок «Барабанщика» попросил малоизвестный журнал «Колхозные ребята». А из Одессы пришла телеграмма-молния. Тамошняя киностудия была готова в ближайшее время приступить к съемкам одноименного фильма. Оплата за сценарий — по высшей категории.