Читаем без скачивания Не пытайтесь это повторить - Надежда Первухина

— Особые приметы.

— У него иногда появляются крылья. Большие и из золотых перьев. Его поэтому зовут Златоперый.

— А вообще-то как имя его?

— Лекант.

— Л-е-к-а-н-т. Что ж, будем искать. А ты сама-то что ж в такое непотребное время в непотребном виде шляешься?

— Я от горя. Он пропал, и вот…

— Ну ты не грусти. Хочешь, в кафешку сходим? Я тебя коктейлем угощу.

— Мне нельзя ничего водосодержащего. Я же умертвие.

— А, ну да. Ладно, я скажу ребятам, чтобы они тебя до дому проводили. Мало ли чего.

— Ну спасибо.

Когда я в сопровождении милиции появилась дома, у мамы чуть не случился нервный срыв. Милиция ушла, откозыряв, мама напилась корвалолу, а папа сказал:

— Мы требуем объяснений.

И я рассказала, как мы попали на бал к губернатору, как освободили Елену Нейс, как все запуталось и как пропал Лекант.

— А теперь отпустите меня, — жалобно попросила я, — Я буду спать.

Я сбросила с себя платье и туфли и, сжавшись калачиком под одеялом, попросила всех богов, какие только есть, вернуть мне Леканта.

Боги не услышали меня. Лекант мне даже не приснился.

На следующий день город гудел от двух новостей: пропал губернатор вместе со своим приближенным — колдуном Котохой — и Елена Нейс ошеломила Щедрый актом неслыханной щедрости (простите за тавтологию): она на свои средства решила провести в нашем городе Фестиваль русского романса. Такого у нас не было никогда!

Но я не особенно вслушивалась в эти сообщения. Меня больше всего волновал Лекант. Но волнуйся не волнуйся, а на работу идти надо.

Я натянула джинсы и рубашку, самые скучные и траурные, какие только у меня были, и пошла в музей.

Здесь все было по-прежнему. Бродили экскурсии, девочки из отдела систематизации чинно сидели за компьютерами. Я прошла в свой отдел, и первым, кого увидала, оказался Дима Санников.

Выписался, значит. Это, конечно, хорошо, вот только мне сейчас совершенно не улыбается перспектива с ним разговаривать.

— Привет, — сказал он мне.

— Привет, — кивнула я. — Выписали тебя, значит.

— Да.

— Ну и как самочувствие?

— Не жалуюсь. Тийя, я…

— Что?

— Я хотел перед тобой извиниться.

— За что?

— Ну за то, что повел себя тогда так глупо. Разозлился, обиделся… Я еще не понимал, что любимую девушку надо завоевать, а не просто предложить ей руку и сердце.

— И ты решил меня завоевывать? — с непроницаемым лицом спросила я.

— Да.

— Димка, ты просто сумасшедший. Я ведь не люблю тебя.

— Зато я тебя люблю. Это все уравновесит.

— И ты не отступишься?

— Не отступлюсь.

— Тогда тебе грозит участь пополнить золотой фонд городских сумасшедших.

— Ничего. Может, сумасшедшим я тебе больше понравлюсь. А теперь рассказывай.

— Что? — Я чуть не села мимо стула. Вовремя опомнилась. — Что рассказывать?

— Про своего возлюбленного. Я хочу знать, чем он так тебя привлек. Кстати, где он?

— А откуда ты про него знаешь?

— Да весь музей жужжит о твоем новом парне с синими глазами.

— Он не новый. Он первый и единственный. Ясно?

— Ясно. Так где же он?

И тут я не выдержала и расплакалась — сухим бесслезным плачем.

— Он пропал. Исчез, и все. Стал как пламя и…

— Миленько. — Димка по-хозяйски положил мне руку на плечо. — Не кисни, Тийя. У тебя есть я.

Я сбросила его руку со своего плеча:

— Знаешь, эта перспектива меня вовсе не радует.

Дима посерьезнел:

— Тийя, дай мне шанс. Хоть маленький-маленький шансик на то, что я сумею тебе понравиться.

— И что же ты собираешься делать? В процессе завоевания моего сердца?

— Я собираюсь пригласить тебя в театр.

— Я не люблю наш драматический театр. Мне не нравится основной состав.

— А я и не предлагаю тебе драматический. Мы пойдем с тобой на премьеру студии "Маска". Они как раз сегодня дают драму Надежды Колосковой "Орифламма".

— Что?

— "Орифламма". Не "Орифлейм", конечно.

— Я знаю, что такое орифламма, не дура. Все-таки музейный работник.

— Эта пьеса о Жанне д'Арк. Тебе ведь нравится французская история.

— Нравится. Уговорил. Идем смотреть пьесу. А пока садись за свой комп и не мешай мне работать. У меня каталог органических редкостей запущен так, будто в нем сто лет никто не разбирался. Мне за это влетит.

— А знаешь что?

— Что?

— Говорят, режиссер этой "Маски" великий волшебник. И у него роли часто играют не живые люди, а привидения.

— Ну становится все интереснее. Ладно, Дима, я пойду с тобой. Но только не вздумай потом тащить меня в какой-нибудь ресторан.

— Почему?

— Я на особой диете.

Остаток дня я провела за каталогом, хотя мысли мои были далеко. Пальцы стучали по клавиатуре, глаза пялились в экран, а на самом деле я превратилась в один сгусток боли и тоски с воплем: "Где ты, Лекант?!"

Наступил вечер. Я позвонила своим родителям и сказала, что иду с Димой Санниковым развеяться в театр. Мама осторожно переспросила насчет театра, но я твердым голосом дала ей понять, что она не ослышалась.

Театральная студия "Маска" располагалась в фешенебельном районе нашего города. Здесь было полно кафе, ресторанов и богатых магазинов. И заправляли тут гномы.

— Слушай, — спросила я Диму, чтобы хоть как-то заполнить исходящую от меня мертвую тишину, — а в театре тоже играют гномы?

— Нет.

— Просто я подумала, что раз это гномский квартал…

— Тут арендная плата ниже. Вот Валерьян Борисыч и снял здесь подвал под студию.

— Мы идем в подвал?

— Да. Там знаешь как здорово!

— Не сомневаюсь.

Наконец мы остановились у кованой двери. Возле нее маячил охранник.

— Ваши билеты!

Дима протянул ему билеты.

— Добро пожаловать на премьеру!

Дверь перед нами распахнулась, и я увидела кабину лифта.

Мы вошли в нее, дверь за нами закрылась. Лифт поехал вниз, и ехал долго.

— Какой же глубины этот подвал? — изумилась я.

— Не знаю, — пожал плечами Димка. — Известно только то, что его гномы выкопали.

Лифт остановился. Двери разъехались в стороны, и перед нами бледно-серой дырой замаячил коридор, украшенный факелами с люминесцентными лампами. Мы медленно пошли по нему. Здесь было много паутины, к стенам привалились скелеты в лохмотьях, и вообще антураж был самый что ни на есть готический. Коридор закончился дверью. Но перед ней стояло кресло с высокой резной позолоченной спинкой, а в кресле сидел весьма пожилой и представительный вампир. То, что он вампир, а не зомби или оборотень, было ясно по его глазам и шикарному камзолу, расшитому черными и белыми шелковыми нитками.

— Приветствуем вас, маэстро, — произнес Дима, изящно кланяясь и слегка подталкивая меня к тому же. Я не стала чваниться и поклонилась. А когда подняла голову, то увидела, что никакого кресла и сидящего в нем вампира нет и в помине. Просто видение.

— Это главный режиссер театра, — почти благоговейно сказал Дима. — Вернее, его привидение. Он здесь всех так встречает. Надо ему поклониться, и тогда двери в зал откроются.

— Замечательно. Только смотрю, что-то никто особо не ломится в эти двери на просмотр спектакля. Не сказала бы, что "Маска" популярна среди местного населения.

— Популярна, популярна. Просто все уже внутри. Мы запаздываем. Идем.

Дима толкнул двери руками, и те легко распахнулись. Меня сразу накрыл шум сотен перешептываний, легкого смеха, покашливания, шуршания бумаги. В зале было темно, поэтому я не видела, сколько именно там людей, но чувствовалось, что немало. Я также уловила запах полудюжины зомби и пришла к выводу, что театр действительно популярен. Ни одного среднестатистического зомби не заманить на какое-нибудь общественное мероприятие, они до безумия стеснительны. А уж если пришли на спектакль, значит, оно того стоит.

Мы с Димой, пару десятков раз извинившись, пробрались на свои места и сели. Полуосвещенная сцена была прямо по центру перед нами. Она не закрывалась классическим занавесом, видимо, это был еще один признак модерновости театра.

— Сейчас начнется, — возбужденно сказал Дима и взял меня за руку. — Ой, Тийя, а почему у тебя такие руки холодные?

— Потому что я мертвец, если ты помнишь, — ледяным тоном сказала я и отняла у него свою руку. — Во мне нет крови, которая согревала бы организм. Надеюсь, сей факт внушит тебе здоровое отвращение ко мне. А то ты мне уже все уши пропирсинговал своей любовью.

— Что сделал?

— Проехали. И где же актеры?

Тут на сцену, словно отвечая на мой вопрос, вышла девочка лет шестнадцати, одетая во все белое, словно рождественский ангел. И прочитала:

На знамени моем — ГосподьИ лилий полевых невинность.Скажи мне, страждущая плоть,Что ты еще сумеешь вынесть?

Турель, Патэ и Орлеан,Я с вами — кровью, пылью — с вами.От Господа мне голос дан,И знание мое, и знамя.

Дай Бог мне в эту землю лечь,Случайным рыцарем убитой.Как жаль, что королевский мечМне не поможет в этой битве.

Покуда час мой не пришел,Не сыгран акт последний драмы,Я буду видеть белый шелкМоей небесной орифламмы.

И — девушка растаяла.