Читаем без скачивания Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Я увидела, что он вот-вот расплачется от избытка чувств, и улыбнулась:

— Ты стоишь такой жертвы, Леонардо.

— Клянусь, — тихо рассмеялся он, — нас обоих когда-нибудь сожгут на костре за ересь.

— Какая может быть у тебя ересь? — удивилась я. — Тебе только семнадцать лет…

Он отчего-то засмущался и не ответил.

— Ладно, соберу-ка я нам кое-какой ужин, — предложила я, — возьмем тележку, мула…

— Неужели старика Ксенофонта?

— Его самого. Он тебе обрадуется, вот увидишь. И пойдем с тобой за реку. Там, среди холмов, ты и признаешься своей мамочке, какие злоключения ты задумал навлечь на ее голову.

— Как хорошо, что ты приехала, — сказал Леонардо.

Шагая по городским улицам и ведя за собой мула, мы с Леонардо болтали без умолку с той же непринужденностью, к какой привыкли с самого его детства, словно не расставались ни на день.

Леонардо невероятно забавляло то, что Ксенофонт и вправду признал его. Он трепал мула по морде и обращался к нему как к старому приятелю. Я совсем запамятовала, до чего мой сын любит лошадей, даже таких завалящих, как этот, и теперь любовалась на то, как внимательно он всматривается в дряхлое животное, словно изучая его заново: то склонит голову набок, то отойдет немного, будто бы пытаясь удержать в памяти его образ для дальнейшей работы.

Примолкли мы ненадолго, лишь когда приблизились к деловому кварталу, примыкавшему с северной стороны к дворцу Синьории. Мы оба знали, что в его окрестностях — надо сказать, весьма престижных — находится дом Пьеро да Винчи.

Едва мы миновали дворец, я задала Леонардо неизбежный вопрос:

— Ты часто видишься с отцом?

— Не вижусь вовсе, — нарочито легковесно ответил он, показывая тем самым, что ничуть не страдает от отцовского небрежения.

— Он познакомил тебя с новой женой?

— С Франческой? Нет, но поговаривают, что она хорошенькая, как Альбиера, и точно такая же бесплодная.

— Наверное, Пьеро сейчас нелегко, — осторожно проронила я, стараясь не выказать своих истинных чувств. — Потерять за год отца и жену…

Я не стала продолжать, зная о более чем прохладном отношении Антонио к своему внуку. Правда, и тот сполна платил ему отчуждением.

— Как поживает дядюшка? — с искренним интересом осведомился Леонардо.

— Франческо счастлив, ведь никто не отнимает у него ни любимых садов, ни виноградников, ни овец. Это самое кроткое существо на всем белом свете…

— А он знает?

Леонардо имел в виду мой костюм.

— Только дедушка, Магдалена и он, — кивнула я.

Оживленный Меркато Веккьо встретил нас обычными для рынка многолюдьем и разноголосицей. Нелегко было пробираться с повозкой через лотки с фруктами, овощами, рыбой, мясом и сырами, поэтому мы поневоле замедлили шаг. Леонардо то и дело звучно обменивался приветствиями со знакомыми юношами и чуть ли не с каждым торговцем, но мы нигде не задерживались для разговоров или покупок, мечтая поскорее вырваться из городской сутолоки на сельское приволье.

Однако на Понте Веккьо, где чередой выстроились красивейшие во всей Флоренции лавки ремесленников, построенные из камня, мы с Леонардо испытали сильнейшее искушение остановиться и все-таки поглазеть на товары. Здесь задавали тон ювелирных дел мастера. Они выставили на всеобщее обозрение предметы своего искусства: подсвечники, солонки, блюда и кубки с филигранью — подлинные знаки величия для их обладателей.

За рекой к югу простирался квартал Ольтрамо, гораздо менее населенный, чем остальная Флоренция. Мы, не тратя времени, сразу же углубились в невысокие, покрытые зеленью холмы и, отыскав среди них подходящую ложбинку, устроились в ней, словно меж грудей пышнотелой сладострастницы. Ксенофонт принялся с наслаждением пощипывать свежую травку, а мы, обдуваемые легким ветерком, с восхищенным трепетом взирали на раскинувшийся под нами необъятный город. Отсюда даже багровый купол Дуомо казался не больше половинки грецкого ореха, а самые высокие из башен походили на обструганные палочки!

Невозможно выразить словами, каким наслаждением для меня было уединение на природе с любимым сыном. Меня восхищала и его возмужалость, и его уверенность обретения своего места в мире. При расставании я запомнила его неуклюжим, неоперившимся юнцом, который путался в своих непомерно длинных ногах, стеснялся наметившегося на лице пушка и басовито-визгливых ноток в голосе. Он и теперь не утратил отроческой свежести, но весь его облик уже неопровержимо выдавал в нем мужчину. Его голос приобрел глубину и насыщенность, и я ловила каждое слово Леонардо, не в силах оторвать от него глаз.

— Ты никогда не переставала меня удивлять, мама, — задумчиво говорил он, жуя корочку душистого розмаринового хлебца, — но сейчас я просто-таки поражен. Всего два месяца во Флоренции, а уже дружишь с Медичи…

— Благодаря тебе, сынок! С Лоренцо я познакомилась у вас в боттеге.

— Знакомство — это одно, а приглашение на семейный ужин — совсем другое.

— Все прошло просто великолепно, — принялась рассказывать я, с удовольствием припоминая тот вечер, — Сандро Боттичелли показал нам наипрекраснейшую из картин. Я до сих пор под впечатлением той нашей беседы. — Я намеренно перешла на полушепот, хотя нас никто и не мог подслушать. — Это самая прогрессивная семья во всей Италии, может быть, даже в мире, а они тем не менее не боятся обсуждать донельзя крамольные темы. Они разнесли в пух и прах Папу Пия за то, как он поступил с кардиналом Платиной. — Видя, что Леонардо озадачился, я пояснила:

— Он был библиотекарем в Ватикане. Его заключили в темницу и пытали за приверженность к язычеству.

По лицу Леонардо пробежала недобрая тень, и он потянулся за кожаной сумкой, с которой пришел ко мне.

— Я хотел кое-что тебе показать…

Сын вынул из сумки толстый, большого формата альбом в обложке из плотной черной ткани, составленный из множества листов веленевой бумаги, осторожно развязал тесемки — его сильные, красивой формы пальцы действовали с аккуратностью опытной кружевницы — и разложил передо мной.

На первой странице я увидела знакомые этюды собак — дюжины набросков во всевозможных ракурсах. Этюды заполонили весь лист, если не считать пометок между ними, совершенно нечитаемых, хотя я сразу узнала зеркальный почерк Леонардо.

Он с затаенной улыбкой перевернул страницу. На следующей оказался портрет молодой женщины, выполненный сангиной. Мягкий и мечтательный взгляд Мадонны составлял контраст с ее проказливой улыбкой.

Я молчала от переизбытка чувств, глядя на очевидное доказательство того, как многократно возросло дарование Леонардо. Он снова перевернул страницу — на ней оказался всего лишь один миниатюрный набросок, а остальное пространство вокруг него занимал убористый текст.