Читаем без скачивания Пересечение - Елена Катасонова

Нет, с этим они не могли согласиться: их певец пропасть не мог! Вот только при чем тут фольклор?

— Раз есть автор, то уж и не народное? — подзадорила первый ряд Даша.

Ряд кивнул не слишком уверенно: подвох явно чувствовался. А Даша ловко кинула сеть и всех их, мальков, разом поймала:

— Да разве бывают песни без авторов? Песни, плачи, сказания… Кто-то же их придумал, истории о царе Иване и его несчастном сыне, о богатыре змеевиче, о восстании в Твери — самая ранняя из дошедших до нас русских исторических песен… Да, кто-то придумал, напел, рассказал. Но придумал так, что выразил мысли и чувства целого народа или большой его группы, хватило интуиции, таланта, души. И песня пошла гулять по земле, обрастать вариантами, вбирать в себя диалекты, теряя по пути не очень точные строфы, получая взамен новые, точные. Автор забылся, пропал, кто он — уже не имело значения. Из сотен песен осталось несколько, но каких! Потому и до нас дошли. Вот и ваши барды… Они действительно выражают ваши радости и огорчения, ваш взгляд на жизнь, ваши надежды, а потому выражают время. Оно же, время, покажет, какие песни останутся. И то, что останется, смело можно будет назвать фольклором… Горела Русь, летела по ней татарская конница, все сметая на своем пути. Но не умирало искусство. Интересно, вы уже успели заметить, как горе, страдания вызывают к жизни великие творения духа?

Так Даша повернула их вспять, оживших и встрепенувшихся, решив на втором часу сделать такую же перебивку. В перерыве собиралась выпить кофе, да задержал Ерофеев. Длинный и тощий, воинственно сверкая очками, он рванулся к ней сразу, чтобы помешать выйти, потрясая старой лохматой книгой. Согнувшись чуть ли не вдвое, обнимая кафедру выросшими из пиджака руками, утянул в спор, как всегда интересный, выстроенный по его собственной, изощренной логике. Но Даша к логике той привыкла и ерофеевские диковатые идеи любила.

— Володя, — спохватилась она, когда до звонка оставалось минут пять, не больше, — додумаем вместе потом, ладно?

— Да вы послушайте…

— Нет, слушать не буду. — Даша заставила себя рассердиться. — Не могу больше вас слушать. Пять минут осталось, дайте хоть покурить!

Ерофеев расстроился, но Дашу из кольца своих длинных рук выпустил — вместе с кафедрой составляли они тесный загон, — и она вырвалась в коридор, выкурила у окна горькую сигарету — вот и весь ее отдых.

Перед семинаром как была, не накинув даже пальто, Даша сбежала в подвальчик под аркой, чтобы выпить кофе. Кофеварка — пропади она пропадом! — опять оказалась сломанной, пришлось хлебать чай — прохладную бурду неопределенного цвета, отдававшую веником и посудным полотенцем. Даша расстроилась и накричала на семинаре на Валечку Персину, пышную красавицу, безнадежно влюбленную в холодного эрудита Ронкина. Что, в самом деле, за дьявол такой бесконечный: никогда ничего не делает и не знает! Смотрит на своего Ронкина, думает о нем и молчит. А он, как назло, ее даже не замечает. «Ну вот и выучи плачи, — мысленно увещевает ее Даша. — Раз не везет в любви, возьми да и выучи плачи. И поменьше, дуреха, ешь булочек, еще не все потеряно: вон у тебя очи какие! Опомнится твой Ронкин. А ты пока плюнь на все да учись!» Но Валечка абсолютно невосприимчива к телепатии.

— Персина! — раздражается Даша.

Валечка вздрагивает. Огромные бархатные глаза на миг отрываются от жестокого Ронкина, и такая в этих глазах печаль и незащищенность, что Дашино сердце смягчается.

— Вас, Персина, в другой раз спрошу обязательно, готовьтесь, пожалуйста. За семестр не сдали ни одной былины.

Валечка торопливо кивает: рада, что на сей раз оставляют в покое. Ронкин бросает на нее невидящий машинальный взгляд — реакция просто на голос, — и она вспыхивает как сухое деревцо от лесного пожара. Свет плещет из ее очей, рдеют крепкие молодые щеки.

— Дарья Сергеевна, я учу…

— Вот-вот, учите. Алехин, к вам это тоже относится. Алехин! Обратите на меня благосклонное ваше внимание…

— Дарья Сергеевна, я слушаю…

Два законных сачка на курсе. Алехин — сачок прирожденный, природный, лихой острослов и всеобщий любимец. Персина — сачок поневоле: влюблена до обалдения, да еще и глупа, бедняга. С Алехина Даша сдерет три шкуры, ведь может, стервец, учиться, только пока все празднует окончание школы, в восторге, что нет уроков, что он студент и ему не ставят отметок.

— Консультация окончена. Вас, Алехин, прошу задержаться.

Надо бы, вообще говоря, домой, мама ждет не дождется — Даша везет продукты, — однако грешно оставлять Алехина в блаженном неведении. Минут пятнадцать гоняет она его по фольклору, с веселой яростью доказывает, как здорово он ничего не знает. Худенький, белобрысый мальчишка огорчен ужасно, по озорной детской мордочке разлито недоумение: он-то думал, все у него в ажуре.

— Советую готовиться к зачету, не к Новому году, — злорадствует Даша. — Смотрите, Алехин, протащу по всему курсу.

«Ну чего привязалась?»— ясно читается в ответном взгляде.

— Да-да, так и будет, — отвечает Даша на этот выразительный взгляд, расшифровать его — труд невелик. — На пощаду не надейтесь, можете ведь учиться…

Алехин польщен: тщеславен и горд, как и положено маленькому мужчине, остро нуждается в поощрении, за лестную оценку его возможностей готов все на свете Даше простить. Может, и позанимается, постарается доказать, чего стоит, а ведь стоит чего-то, очень, паршивец, неглуп.

Ох уж эти первокурсники, чуть постарше ее неуправляемой Галки! Есть, конечно, с производства, есть после армии, но детей, сразу из школы, все-таки больше. Интересно с ними, только выматывают ужасно…

Хрустит под сапожками снег, вертится в голове дурацкая песенка, идет, приближается Новый год — любимый, волшебный праздник. Еще один год позади, стрелой летит время, бабий век — сорок лет, а ей скоро сорок. Зыбкий, неверный возраст: обманчивое ощущение легкости. Вроде набираешь еще высоту, вроде есть куда подниматься — дел и планов невпроворот, — но впереди, вот он, рядом, маячит уже перевал, и в самых темных твоих глубинах тикает, отдаваясь болью во всем теле: скоро, скоро спускаться, медленно, шаг за шагом, только не пугаться, не смотреть вниз, чтобы не рухнуть разом…

Даша толкает стеклянную дверь метро. Клубы теплого пара вырываются ей навстречу. Она привычно сует запотевшие сразу очки в сумочку. В поезде — подарок судьбы: освобождается место, да еще в уголке. Даша садится, ставит на пол тяжелую сумку, вынимает книгу. Нет, читать не хочется, очень устала.

Здесь, в метро, в чистом светлом вагоне, москвич чувствует себя дома. Даша вынимает пудреницу, скептически изучает себя в зеркальце. Серые утомленные ушедшим днем глаза, ресницы черные и густые, в углах рта морщинки, но лоб чист и высок, овал лица еще четок. Нет, пожалуй, она ничего. Правда, Даша с мороза, а он красит женщину, да еще освещение: оно в метро милосердно, оно нормальное, теплое, не то что в кафе — голубой мертвый свет, который будто в издевку кто-то назвал дневным.

Даша закрывает глаза и погружается в свои мысли. На Новый год она, как всегда, пойдет к Свете. Света, Женя, еще кто-нибудь. Надо купить шампанское и коньяк, надо курицу, даже, пожалуй, две, но это домой, маме. Бросить их в морозилку и все — можно жить безмятежно.

В Новый год Даша сунет курицу, обложенную картофелем, в жаркую пасть духовки, и та, пошипев, поскворчав, выдаст всем троим праздничный ужин. Галка, естественно, удерет, но поесть-то перед уходом надо? У дикой ее ватаги, кроме красного дурного вина, бутербродов да дешевых конфет, наверняка ведь ничего не будет. А потом уйдет и Даша — благо Женька со Светой живут, по московским понятиям, рядом.

Екатерина Ивановна, попивая чаек, посмотрит до часу шумный, переполненный людьми новогодний концерт, изученный заранее по программе, выслушает с двух сторон поздравления — от Даши по телефону, от Гали по возвращении — и, уложив внучку спать, ляжет спать сама.

А Даша будет сидеть со старыми, студенческих времен, друзьями, слушать музыку, разговаривать, смеяться и вспоминать…

2

Стремительный поезд нес ее на другой конец Москвы, в обжитой теплый дом, а в доме том ждали ее мама и дочка и еще пес — умнейший дворняга по имени Тошка.

Екатерина Ивановна ждала потому, что соскучилась и спешила сообщить новость: срочно велела позвонить Света; Галка — потому, что нашла наконец пальто — в подростковом магазине, в «Машеньке»— вельветовое и с погончиками, о котором мечтала все лето, осень и треть зимы. Надо немедленно ехать в магазин: пальто модное, разберут, хотя теперь не сезон, но придет же когда-нибудь и весна! Тошка задумчиво лежал у порога, свернувшись в клубок, прикрыв пушистым хвостом нос — по случаю грядущего снегопада, — и ждал тоже. Особым своим чутьем Тошка знал совершенно точно — вот-вот Дашины шаги приблизятся к двери, щелкнет ключ в замке и он радостно метнется навстречу, будет прыгать и взлаивать, визжать как щенок, носиться по коридору, ко всем приставать, всех покусывать от волнения за ноги. Он устроит такой веселый переполох, что соседи сердито застучат в стенку.