Читаем без скачивания Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник) - Александр Чичерин

Мы все находились в страшном волнении, сердца наши бились сильно, приближалась минута, когда Париж должен нам сдаться, а генерал Сакен со своим корпусом находился позади нас на целый день ходу, чтобы противостоять Наполеону, который, узнав о нашем наступлении на Париж, спешил форсированным маршем, чтобы напасть на нас с тылу. Опасались, чтобы он не подошел раньше, чем его столица будет в наших руках, и Бог знает к какому результату все это могло привести. За это время государь принял несколько парламентеров, и в то время, когда, казалось, государь теряет терпение от этих переговоров, прискакал адъютант с рапортом, что Монмартрские высоты заняты корпусом графа Ланжерона.

Действительно, немного раньше 4 часов пополудни мы видели, как авангард графа Ланжерона под командой генерала Рудзевича,[250] построившись колоннами для атаки, брал приступом Монмартр, последнюю позицию, еще удержанную французами. Мы видели, как французы бежали и прислали парламентера, чтобы сдаться. Государь, сияющий от радости, сел на лошадь, поздравил нас со взятием Парижа, и могущественное «ура» разнеслось по нашим рядам. Мы прошли мимо их величеств и направились через Беллевиль, мы расположились на бивуаках, упираясь левым крылом к Беллевилю. Много парижанок вечером посетило наш лагерь.

Париж

19 марта. [Четверг. ] Торжественное вступление в Париж.

Радость мешала нам спать; мы были готовы много раньше, нежели это требовалось; наши колонны построились уже давно, когда государь прибыл, чтобы стать во главе войск. Вступили ровно в полдень.

Шли в таком порядке: флигель-адъютанты государя; государь, король прусский, принцы, фельдмаршалы, главнокомандующий и др.; 3-й армейский корпус; австрийские гренадеры; 2-я русская гвардейская дивизия; прусская гвардейская пехота; 1-я гвардейская дивизия и вся кавалерия; артиллерия. Вступили через предместье Сен-Мартен. Толпа любопытных увеличивалась по мере нашего движения, она нас встречала, выражая неподдельную радость, крича: «Да здравствует Александр! Да здравствует король прусский! Да здравствуют Бурбоны!». Но можно ли верить всему этому? Эти же самые еще вчера кричали «Да здравствует Наполеон!». Дойдя до бульваров, мы ими следовали до Гранд-Мебля, и через площадь Революции мы вступили в аллеи Елисейских полей. Здесь монархи остановились, и пока их осаждало население, мы прошли мимо их величеств.

Парижане были, действительно, поражены этим зрелищем. Их уверяли, что только маленькая заблудившаяся колонна наших войск направилась на Париж, а они увидели грозную армию великолепной выправки. Пройдя мимо, наш полк остановился во Вдовьей аллее, где оставался до 8 часов вечера. Затем на ночлег полк отправился в казармы. Преображенский полк заступил в караулы у государя, государь разместился в отеле «Талейран»; один батальон преображенцев окружил отель, а два других заняли Елисейские поля.

Мы же, упоенные радостью, нашли плохого трактирщика недалеко от наших казарм, он доставил нам в самые казармы скверный ужин, который, однако, мы истребили мгновенно вследствие больших трудов в течение дня.

20 марта. Пятница.

Наш полк заступил в караулы у государя. Он построился в боевом порядке на площади Революции, и в ожидании прибытия его величества играла наша музыка. Знаменитый гимн Генриха IV[251] произвел очень сильное впечатление на зевак, собравшихся, как водится, вокруг нас; уже появились у многих белые перевязки на левой руке, как у нас; в то время, когда оба монарха показались перед нашими шеренгами, восторг толпы усилился, и те же самые крики, что и накануне, раздались снова. Мы прошли церемониальным маршем, 1-й батальон направился в отель «Талейран», а два остальных – на Елисейские поля; третий стал бивуаком с правой стороны, а второй – с левой. В этот раз пообедали на славу, и, не рискуя очень отдаляться от наших позиций, мы не могли бродить по улицам. Вечером, однако, мне удалось немного прогуляться в Пале-Рояль.[252]

21 марта. Суббота.

Наш полк поднялся рано. Офицерам отвели квартиры в городе, а солдатам – императорские казармы на набережной Мальакуар. Мне отвели квартиру на улице Круа-де-Пети-Шав у г-на Бурдэ.

Воспользовавшись этим первым свободным днем, я отправился смотреть Отель инвалидов.[253]

Я осмотрел новый мост, Триумфальную арку,[254] отделяющую Тюильрийский дворец со стороны площади Карусель и церковь Нотр-Дам.

Временное правительство провозгласило низвержение Наполеона и подданных его Бурбонов.[255]

22 марта. Воскресенье.

Я отправился осмотреть Пантеон,[256] здание, которое Наполеон не успел закончить; уже видны под сводами, составляющими основание, гробницы Вольтера, Руссо[257] и других знаменитых людей Франции. Новый Пантеон очень близко расположен от Сен-Женевьев, самой древней церкви в Париже, построенной в царствование короля Клодвига.[258] Затем я отправился в Ботанический сад; здесь я видел зверинец, в котором содержатся почти все породы известных животных. Я не мог видеть зоологический кабинет, так как он обыкновенно бывает открыт только три раза в неделю.

Выйдя из Ботанического сада, я прошел через Аустерлицкий мост и, следуя все время бульварами, таким образом, обошел весь город. Эта большая прогулка меня нисколько не утомила. Я еще гулял некоторое время в Тюильрийском саду, где было много народа, и к 6 часам вечера возвратился домой обедать с моими хозяевами, предупредительностью которых по отношению ко мне я не могу нахвалиться. Семья их состояла из старухи-матери г-жи Бурдэ, она занимала второй этаж и сходила очень редко, из г-на и г-жи Бертен, их детей – Алексея, Генриха и дочери Адели – и, наконец, брата г-на Бертена Александра Бертена, которые продолжительное время были в эмиграции в Германии.

Сейчас же после обеда я ушел из гостиной, чтобы идти во Французский театр.[259] Обе комедии разыграны в совершенстве. Государь присутствовал на спектакле и, выражая одобрение исполнителям, вынуждал публику аплодировать, на что Париж так восприимчив. Особенно бурные и единодушные аплодисменты раздались в антракте, когда на спущенном занавесе появился древний французский герб – цветы лилии,[260] нарисованные на листе бумаги.

«Да здравствует Александр, наш избавитель! Да здравствует король!» – раздалось тогда со всех сторон, и шляпы с белыми кокардами вошли в моду. Сенат, хранитель прав, объявил официально, что он больше не признает Наполеона.