Читаем без скачивания Стальной лев революции. Восток - Иван Евграшин

Селиванов, да и другие солдаты, слушая рассказчика, покачивали головами, а тот все продолжал вспоминать:

— На Базарной площади все чего душе угодно. Мука, мясо, крупы, масло коровье, масло деревянное, овощи, сыры из местных и дальних сыроделен, копчения, свежая и соленая рыба, мануфактура, меха, деревянная точеная посуда, плетенные короба, корзины — все продавалось и покупалось. Э-эх! — Инвалид горестно вздохнул, — Э-эх…

Один из солдат вдруг спросил:

— Ты вот расскажи лучше, а чего это воткинские на вас, ижевцев, обижаются? Говорят — бросили их и ушли под Уфу, слова не сказавши. Врут, аль правда?

Солдатик немного смутился.

— Да уж было дело, дяденька. Пришел нам приказ из штаба про дисциплину и обязанности, а мы-то добровольно с большевиками воевать пошли, вот и начали все возмущаться, что нам угрожают расстрелом и гонят по домам, если не захотим подчиниться. Ну и увел нас штабс-капитан Журавлев в Уфимский корпус.

— А воткинские как?

— Остались на позициях. Приказом тоже возмущались, но не так сильно. Да мы с ними поругались допрежь из-за орудий, еще, когда трофеи захватили, а потом уже начальство наше и ихнее друг на друга орало, что имущество неправильно делят да деньги не так расходуют, в бою огнем не помогают. Чуть до драки не дошло. Потому и ушли, чтобы братскую кровь не проливать.

— Тоже оно верно, — Андрон покачал головой. — Теперь-то уже не разберешь, кто и прав, но могли и предупредить людей, а то выглядит … нехорошо.

Селиванов увидел, как парень напрягся, отвечая на вопрос, и специально не стал употреблять бытовавшее среди воткинцев определение этому поступку собратьев по оружию. Ижевец мог отреагировать как угодно, а оказаться зарезанным в санитарном поезде, да еще и в трех шагах от дома — верх глупости.

— Да чего уж там. Предали мы их. Отец мой так и сказал, после чего собрал всю семью и подался в Новониколаевск.

— А ты чего ж не поехал с ними?

— Остался потому, что это стало бы таким же предательством товарищей, только уже с моей стороны. Отцу так и сказал.

— А он что же?

— Изругал поначалу, потом согласился со мной.

Андрон покивал. По рассказам воткинцев, командование Ижевской бригады никому, даже ближайшим соседям, не сообщило об уходе в район Уфимского корпуса. Ижевцы просто собрались и слиняли со всем скарбом и беженцами, полностью оголив свой боевой участок. Самовольным оставлением позиций незамедлительно воспользовались красные, форсировавшие по льду Каму и попытавшиеся окружить Воткинскую бригаду. Большевикам это практически удалось и только решительные, умелые действия Четвертого Воткинского полка под командованием штабс-капитана Болонкина, задержавшего продвижение красногвардейцев, уже вышедших в тыл бригаде, позволили солдатам и беженцам отступить в район Красноуфимска. Неудивительно, что после всего произошедшего воткинцы на все лады поносили своих бывших соседей.

Ижевская бригада, бывшая в армии Колчака достаточно обособленным соединением, жила собственной жизнью. Обычные солдаты из крестьян несколько сторонились гордящихся своей исключительностью бывших ижевских оружейников. Рабочие часто подчеркивали свою особенность и имели на то все основания. Они действительно сами подняли восстание и теперь добровольно воевали с большевиками, самоотверженно отдавали все силы на борьбу с врагами, несли потери. Напоминая о своих жертвах, с полным правом немного свысока посматривали на мобилизованных. За это их не очень уважали, хотя во время боя нареканий не было. Дрались ижевцы смело, в атаку шли дружно, не прячась от пуль, признавали начальников и выполняли их приказы. Проблемы начинались после боя. Командиры превращались в обычных заводчан, таких же, как все. Кого по имени-отчеству на отдыхе или марше величали, а иных Ванькой, Колькой или Петькой, как привыкли в Заводе. Несколько большим уважением пользовались командиры полков, к которым обращались по занимаемой должности. «Господин полковник» у ижевцев — командир полка или занимающий соответствующий пост, а не чин. Соответственно, вне боевых действий рабочие превращались в практически неуправляемых анархистов. Приказы обсуждались и вызывали пререкания. Караульные, если рядом не находился противник, спокойно покидали вверенные посты, чтобы попить чаю, потрепаться с соседями или погреться. Это не вызывало особого удивления, так как в большинстве своем ижевские рабочие стали солдатами после антибольшевистского восстания в родном городе. Прошедших действительную военную службу бойцов, среди них оказалось немного.

— Андрон Георгиевич, чего ты его слушаешь? — Подал вдруг голос безногий лет под тридцать солдат, сидящий напротив Селиванова спиной к окну. У мужика вместо ног остались две небольшие культи. — Да барчуки они и есть! Повкалывали бы с утра до ночи за копейки, да поголодали бы, может тогда и не чванились так! Где ж это видано, чтобы рабочий человек жрал от пуза, книжки читал, всех детей выучил, да так чтоб на свою оркестру деньжата водились и времени хватало? Это как зажраться надо, чтобы хлеб по пять лет в скирдах стоял? Токмо у бар так заведено. А этим куркулям все мало! Ни с кем ужиться не могут. То с большевиками за огороды поцапались, то с соседями за трофеи, то приказы им не по нраву. Скажи, какие крали? Этих иуд Колчак-то держит только за то, что солдат мало и воевать некому. Заткнули ими дыру между Уфой и Красноуфимском, где и стреляют-то в неделю раз! Как ты там руку потерять умудрился, курва? Спьяну, что ль?

Парень покраснел так, что казалось — сейчас закипит. Дернулся к ножу, висящему на поясе, но безногий солдат оказался проворнее безрукого, выхватив из-за пазухи револьвер.

— Я из-за вас, блядей, ноги потерял, — громко и злобно зашипел солдат. — Весь фронт тогда чуть не порушили. Правильно воткинские говорят — христопродавцы вы и есть. А будешь трепыхаться, барчонок недоделанный — на ходу тебя отсюдова в сугроб головой высадят. Тут много раненых едет, кто после ухода ижевцев на Каме руки-ноги оставил, как раз отлежаться успели. Ты живой только потому, что спросят за твою, сучонок, пропажу с Андрона Георгиевича, а у нас к нему большое уважение имеется. Человек он хороший. Поэтому сиди и не рыпайся. Уразумел, сопля?

Столяров кивнул, опустил голову и как-то сразу сдулся, бессильно уронив руку с рукояти ножа. У Селиванова, сидящего ни жив, ни мертв, в ожидании выстрела, отлегло от сердца и ему вдруг стало пронзительно жалко молодого ижевца. Андрон, смотрящий на безногого, осуждающе покачал головой:

— В чем парень-то однорукий провинился перед тобой, земляк? Ему и двадцати годов нет, а ты срамишь его, будто он тебе сам ноги отстрелил. Ты револьвер-то прибери. Непорядок это. Не ровен час, придет кто. Не навоевался, что ль? Когда ж лаяться прекратите, да виноватых меж собой выискивать?

Мужик оказался понятливый. Он смущенно крякнул и спрятал оружие.

— Ты прости, Андрон Георгиевич, погорячился я. Виноват. Уже обрыдли эти ижевские. Все баре про них только и болтают, в пример нам, черноногим, ставят. Говорят — смотрите, обманывают вас большевики, не все рабочие за них, у нас тоже есть и воюют с красными жидами добровольно. Иной раз думаешь, что только за это их и держат, да еще и цацкаются, на деле-то людишки дрянные оказались. Нас, черную кость, за такие выкрутасы давно бы перевешали, да перепороли, а этим все с рук сходит.

— Ты, земляк, тоже парня пожалей. Совсем он молоденький. Чаво он окромя станка своего видал-то? Ничего. Сидите ж в одной лодке. Ему, как и тебе, вся жизня теперь насмарку пошла. Ты-то понимать должен, все ж постарше-то будешь, — Андрон дождался утвердительного ответа безного. — Не след так ругаться. Их с Камы-то под Уфу тыщ чуть не сто ушло. Вместе с дитями, бабами, да стариками. А штабс-капитан их вообще ни при чем. Куды ему супротив Мира идти? Там бы и кончили. Вот и пошли ижевские за семьями. Не так, что ль? — Селиванов толкнул поникшего Столярова плечом.

— Так, дяденька. Сто не сто, но тыщ пятьдесят-шестьдесят наберется, а солдат мало. Мой батя говорит, что людям Колчак, Комуч или большевики с Советами — все по сараю. Наши воюют только за Завод. При первой же возможности уйдут в Ижевский и никто не удержит. Сами хотят решать, по какой цене и кому продавать винтовки, а кому шиш, да вот с красными в цене не сошлись. Теперь как бы с Александром Васильевичем Колчаком в цене не прогадать? Думали, что домой скоро вернемся — отобьем свое, и все станет как раньше, а дело оказалось серьезное. На Каме много рабочих и мастеров потеряли. Зачем Завод нужен, если работать некому будет? Собрались старики и порешили уходить всем скопом. Офицерам деться некуда, да они и не командовали. Остальным тоже край — супротив батьки не попрешь. Так ведь, Андрон Григорьевич?

Парнишка немного оживился, почувствовав в Селиванове защитника, и теперь смотрел на него с надеждой.