Читаем без скачивания Руны судьбы - Дмитрий Скирюк

Родригес и Санчес оба были родом из Мадрида, и были полной противоположностью друг другу. Родригес был высокий, седоватый, худой, как скелет, с длинными усами, торчащими вперёд и вверх, как буйволиные рога. усы были его предметом гордости, и он каждое утро их расчёсывал перед зеркалом и долго умащивал душистым воском. Ярый меланхолик, он был страстным любителем подраться, и ещё большим — поворчать. Из пятерых наёмников, которые сопровождали брата Себастьяна в его экспедиции, лишь он один предпочитал табак жевать, все остальные ограничивались традиционным методом употребления. Табак, кстати говоря, они курили местный — серый кнапстер солдатской нарезки, очень горький, сухой и вонючий.

Санчес был поменьше ростом, чуть сутулый, с длинными руками, бочкообразной грудью и заплетённым в косичку конским хвостом на затылке. Приятели за глаза называли его обезьяной. Было ему сорок с небольшим. Из всех его привычек одна вызывала у его спутников особенное раздражение — когда Санчес бывал по-настоящему пьян, он начинал перечислять и вспоминать всех девушек и женщин, с которыми ему случалось провести ночку-другую, всякий раз прибавляя новые подробности. А память и воображение у него были те ещё. К счастью, слабенькое местное пиво не способно было довести его до нужного состояния, и Санчес был сегодня необычно молчалив.

— Не могу дождаться, когда мы наконец поймаем этого щенка, — сказал угрюмо он, подбирая снова и вертя в руках засаленные карты. — С тех пор, как мы за ним гоняемся, padre Себастьян стал сам не свой. Уж эти инквизиторы, как псы: раз вцепятся, потом не оторвёшь. Что в этом мышонке может быть такого страшного?

— Ты дурак, Алехандро, — возразил ему Родригес. — Дурак и сын дурака.

— Почему это я — дурак? — ощерился Санчес.

— Дурак, потому что думаешь, будто с поимкой мальчика всё сразу кончится. А между тем я сам слышал, как Себастьян и этот его ученик из местных говорили об этом. Они ищут вовсе не мальчишку.

— Вот как? А кого же?

— Какого-то другого колдуна, — Родригес выплюнул свою жвачку окончательно, за новой не полез, но вместо этого оглядел своих приятелей и задержал свой взгляд на невысоком мускулистом пареньке, до странности светловолосом для испанца.

— Анхель! — позвал он. — Анхель, бордельная крыса, я к тебе обращаюсь! У тебя там не осталась водки? Выпить хочется, сил нет.

Парень молча вынул из мешка большую кожаную флягу и перебросил её Родригесу:

— Держи, старый cabron[12]. Но следующую будешь покупать ты.

— Mamon[13], — ворчливо усмехнулся тот в ответ и выдернул пробку. Поморщился. — Mildiables[14]! — выругался он, — в этой поганой стране даже поругаться как следует не удаётся: что за удовольствие ругаться, если тебя никто не понимает!

С этими словами он запрокинул фляжку и присосался к горлышку. Усы его задвигались.

Анхель смотрел на него с усмешкой и с неодобрением одновременно. В руке его, меланхолично и бездумно баловал меж пальцами тесак с кривым клинком; острое лезвие посверкивало; пальцы у светловолосого были очень ловкие. Никто не обращал на это внимания — Анхель имел привычку со скуки крутить что-нибудь острое в руках даже за едой. Санчес подшучивал, что Анхель, наверное, не расстаётся с ножом даже в постели, а Родригес пустил среди солдат слух, что новомодную мясную вилку выдумали специально для него. Вилку он, кстати, тоже бросал здорово и метко.

Анхель Франческо Диас был для испанца личностью довольно примечательной. Невысокого роста, с белыми усами и такой белой головой, что, будь он астурийцем, уже одно бы это обеспечило ему дворянство[15].

Он был рождён на юго-западе Испании, в Эстремадуре, на самой границе с Португалией. Туда не докатились мавры в давние времена реконкисты, когда Кастилия и Арагон ещё были отдельными королевствами. Этот город-цитадель в неприступных Пиренеях сумел остаться независимым, когда исламские орды затопили Иберийский полуостров. Все способные держать оружие мужчины из Эстремадура жили и дышали местью и войной, прославив имя своего родного города участием в походах Кортеса и Писарро. Таков был и Анхель. Взгляд его глаз, голубых, слегка навыкате, как у многих горцев, был ясен как безоблачное небо его родины.

Где-то там, в Эстремадуре, в мрачной твердыне Эскориала, в этом дворце-монастыре император священной Римской империи Карл V свил себе гнездо. Оттуда он правил и творил завоевания, там провёл свои последние земные дни, и там же отдал душу богу.

А может, дьяволу.

А может, и не отдал. Нельзя же, в самом деле, отдать то, чего нет.

Но эти мысли менее всего сейчас могли бы прийти в головы четверым наёмникам-испанцам, затерянным среди сырых бескрайних польдеров, болот и сжатых ячменных полей северной Бургундии.

— Так что там, с этим колдуном? — дождавшись, пока Родригес кончит пить, спросил Санчес.

Усач опустил флягу, выдохнул в рукав и потянулся за едой.

— De nada[16] — буркнул он. Подцепил со сковородки сморщенный ломоть яичницы, отправил в рот, прожевался и вытер с усов пересохший желток. — Откуда мне знать, что там с колдуном? Одним колдуном больше, одним меньше, нам-то что? Я просто хочу сказать, что мальчишка — так, мелочь, приманка. Если ты найдёшь его, не убивай, не надо: padre Себастьян водит его на леске, как живца. Он хочет поймать крупную рыбу, comprendes?

— Они ищут знахаря, — вмешался внезапно четвёртый солдат, тот, что прилаживал на место оторвавшийся от нагрудника ремешок. — Brujo rubia[17] из Лисса. Alcalde[18] Гаммельна поймал какого-то бродягу-трубочиста, и тот показался нашему капуцину подозрительным. Padre ловит этого brujo уже третий год, а тот от него прячется, как старый лис. Эй, там ещё осталась водка?

— Me pelo alba[19]! — воскликнул Родригес, перебрасывая ему флягу. Водка булькнула. — Теперь мне понятно, почему он бегает за ним с таким упорством! Я бы на его месте тоже потерял покой. А ты-то откуда это знаешь, а, Мануэль?

— Слыхал, — уклончиво ответил тот, отхлебнул из фляжки, поморщился и перебросил её дальше — угрюмому бородачу-алебардисту по имени Хосе-Фернандес, пятому и последнему испанскому солдату в этом маленьком отряде. Хосе-Фернандес за весь вечер произнёс от силы два-три слова. Он был каталонцем, речь коверкал безобразно, как испанскую, так и местную, частенько путал «б» и «в», а потому в застольных разговорах предпочитал помалкивать, дабы не подвергать себя насмешкам, а насмешников — хорошей трёпке. Зато в карты ему везло безбожно, хотя никому до сих пор не удалось поймать его на шулерстве.