Читаем без скачивания 460 дней в Четвертой Советской антарктической экспедиции - Игорь Зотиков

Идём по фарватеру. Он сравнительно узкий и часто обозначен плавающими маяками. Хорошо видны белые берега Англии: церкви, строительные краны, дома. Каюта кажется уже не домом, а купе вагона, которое скоро надо покинуть.

Сегодня банный день. В души наконец пущена пресная вода.

Вот так и идёт здесь наша жизнь, сотканная из бурь, страстей и переживаний по поводу самых мелких событий в ожидании самого крупного для всех события за последние полтора года.

Возвращение

Апрельским утром теплоход «Кооперация», казалось слегка накренившийся из-за столпившихся на одном борту двухсот мужчин, медленно подходил к причалу Рижского порта.

На пирсе стояли родные: женщины, дети. Где-то среди них должна быть и моя жена Валюшка. Где же она? Полоска воды между нами совсем узкая. Где же? Узнаю ли? Вот она. В незнакомом пальто. Старое уже износила, наверное. Волосы как-то по-другому причёсаны, чёлочка. По-видимому, сейчас мода такая. Многие с такими чёлочками. Увидела, машет цветами, утирает слезы.

— Товарищи зимовщики, не прыгайте через борт, сейчас спустим трап, — успокаивает через динамик знакомый голос старшего помощника. Но ждать уже никто не хочет. Объятия. Поцелуи в отвыкшие, какие-то чужие губы.

— Ну как ты, роднулька? Вот я и вернулся. Вот и все… Где-то совсем далеко звучат звуки оркестра и речи ораторов.

— Товарищи участники экспедиции, от лица…

Мы их не слышим. Тут на пирсе нас только двое.

— Вот и все, мой милый… — шепчут женские губы. Вот и все… Все ли?

Нет, не все. Мы слишком долго не были дома. У человека есть предел тоски по близким, с которыми он разлучился. Он может переносить разлуку «безнаказанно» (по крайней мере в условиях полярной экспедиции, когда не получаешь писем и не можешь «сойти с дистанции») что-то около семи-восьми месяцев. До этого срока дом у тебя — тот, откуда ты уехал. Вспоминается семья, друзья, и эти воспоминания ещё живые. Иногда они окружают тебя, принося боль, иногда, когда много работы, отступают.

А сколько раз услужливая фантазия в середине зимы вдруг шептала о том, что на Большой земле слишком много мужчин. И как там твоей одинокой, в лёгком платьице над босыми ногами, среди мягкой травы лета… Почему нет телеграмм? Ведь прошла уже почти вечность разлуки. Сейчас самое время вернуться и удержать от какого-нибудь рокового шага, но это невозможно, что бы ни случилось там… Невозможно даже написать письмо, чтобы как-то сгладить взаимное непонимание, накапливающееся от лаконичных радиограмм. Пройдя морзянкой через полмира, отпечатанные на типографском бланке, они теряют душу, которая есть в рукописном письме. Но даже эти короткие весточки бесконечно нужны там. Сколько раз моя жена спасала меня коротким: «Все в порядке тоскую люблю твоя…» Хотя чёрный бес, поднимающийся из глубин души, и говорил, что написать эти слова очень просто, главная информация заключалась в том, что тебя ещё помнят. Но наступает срок, и вдруг ты чувствуешь — стало легче. Сначала даже непонятно почему. А затем по тому, как трудно становится писать даже короткие строки телеграмм домой, по какому-то тупому безразличию, с которым смотришь на фотографии родных, начинаешь понимать: твой дом теперь эта койка, эта каюта, а те, фотографии которых висят на стене, отошли куда-то на второй план. Ты заботишься о том, как учится и чувствует себя сынишка, почему вдруг не пишет жена, но относишься к ним, как к героям какого-то фильма, который тебе очень нравился, но ты смотрел его давно-давно.

Так или иначе, но только здесь, в Антарктиде, большинство из нас узнало, что значит в жизни мужчин женщина, вернее, что такое жить без неё. Когда я получал радиограмму из пяти так много для меня значащих слов, мне её хватало, чтобы читать дня два-три. Каждый вечер после тяжёлой работы, ложась спать, я открывал её и читал минут двадцать, покуривая. Я не стеснялся соседа по койке, он не обращал внимания на меня. Он тоже читал такое же «длинное» письмо своей женщины.

Антарктида — единственный материк, где до недавнего времени никогда не жила ни одна из них, но посмотрите на его карту: горы, безжизненные плато, заливы носят имена этих хрупких созданий.

Это не мечта о сексе или трудность жизни без него. Нет, без этого жить можно. Но проплыв полсвета, увидев красоту тропических закатов и зелёный луч, склонённые над водой пальмы Сенегала и горы Южной Африки, нежно-алые айсберги среди зеленовато-золотой воды Антарктики и коралловые острова Индийского океана, здесь все поняли, что природа не создала ничего совершеннее Женщины. На Большой земле этого никогда не понять, как не понять красоту ромашки на поле, полном ромашек. Только море да ещё полярные зимовки учат этому.

Может быть, поэтому во всех странах и женщины любят моряков…

И ещё один вывод, который я сделал после зимовки. Человек, узнавший что-то важное, чего не знают другие люди, на первых порах не способен жить, как раньше.

В первое время после возвращения из Антарктиды среди старых друзей я чувствовал себя как будто чужим, разговоры, которые велись ими, казались мне подчас нестоящими. Работа, которую я считал раньше важной, вдруг представлялась скучной.

Жена и дом, о которых столько мечталось и при воспоминаниях о которых прибавлялось что-нибудь хорошее и отбрасывалось плохое, оказались такими же, как и были, только жена чуть больше усталая. Младший сынишка (ему, когда я вернулся, было около двух лет) не узнал чужого дядю и заплакал, когда я хотел взять его на руки…

Но воспоминания теперь уже гнали назад, к Великому Братству Мужчин, где все так ясно. Там надо только работать, быть другом и смеяться даже тогда, когда к тому нет причин.

А тут жизнь снова предстала со всеми её противоречиями, конфликтами, которые нередко приходится решать одному.

Ну а о самой Антарктиде? О ней осталось воспоминание как о доме. Холодно? Нет, не очень. В Мирном минус 30 градусов считается холодно. Правда, ветренно. Ветер и отсутствие видимости — главное, что мешает работать в Мирном. Мешает то, что нет хорошего заземления для приборов. Море хотя и близко, но приливы и отливы шевелят края трещин, рвут заземление. Нет ещё достаточно хорошей изоляции проводов, гибкой и не ломающейся на морозе. Но жить и работать можно. Нисколько не хуже, чем в любом другом месте.

А сама работа такая же, как на Большой земле. Постоянная забота о том, что показывают твои приборы: действительное дыхание процесса, «за которым гоняешься», или какую-нибудь «наводку»? Электронное оборудование — хорошая штука, но оно может показывать все что угодно.

Бурение ещё хромает. Глубже 50-60 метров в лёд никак не удаётся углубиться.

Ну а результаты — над ними надо ещё думать и думать… Часто, как это бывает и в любой науке, точки вдруг идут не туда, куда предполагалось. И снова проверки: что это — неправильные измерения или рабочая теория не учитывает чего-то?