Читаем без скачивания Дневники. 1918—1919 - Михаил Пришвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Аскетическое любовное деяние» (природный или супружеский половой акт). Если встречается такому естественному деянию препятствие, то оно психологически углубляется, и происходит роман, или прелюбодеяние (преступление).
Напряжением неудовлетворенного чувства можно достигнуть того, что в один поцелуй или в одно прикосновение руки можно больше вложить любодеяния, чем в тысячу супружеских половых актов.
Она оказалась немного самоуверенна, эгоистична и нечутка в расценке отношения ее к мужу и меня к жене: ей кажется серьезным только ее отношение к мужу, а мое к жене — просто «не люблю». В наших грубоватых отношениях с Ефросиньей Павловной она просмотрела совершенно то же самое, что есть у нее с мужем. Нет, друг мой, в «ослах» мы с тобою совершенно равны.
Ефросинья Павловна ведет себя по отношению с Соней совсем молодцом, она считает Александра Михайловича человеком серьезным, как сама, а ее и меня за детей, которых в союзе с Александром Михайловичем очень легко к рукам прибрать, на этом, вероятно, она и успокоилась.
4 Сентября. Вчера посеял рожь сам из лукошка. Мужики говорили:
— Вот и посеял, ну что ж, человек все равно, такой же человек.
— Это что, — отвечаю, — в этом все мы равны, а вот если Илья Коршун книгу напишет — удивлюсь!
Не знаю, до чего можно дойти, если так в уединении сосредоточиваться чувствами все на одном и том же лице. (Написать поэму в форме письма: «Ты — весь мой мир».)[129]
Прибавилось на деревьях много прекрасных осенних листьев, кусты бересклета — пурпуровые. Раз я собрал букет и пришел на любимое место в конце соседнего парка на холме, где стоят ели. Там в сырое время я пригнул к земле ветви елей, мы сидели на них и, украдкой от детей, обнимались — помнишь? Я пришел туда с букетом цветов, сидел на ветвях и думал: «Как и какими словами дать тебе знать, что я люблю тебя». Вспоминал тургеневских женщин, выбирал между ними тебя — не было между ними тебя. «Кто же она? — спрашиваю себя и отвечаю: — Она — все».
Милая, нет часу, когда бы я о тебе не подумал, дорогая, нет дела, в котором бы не согревалась во мне память о тебе. Я счастлив, что ты была у меня, и мне кажется, больше ничего мне не нужно. Так на месте твоем я любовно думал о тебе, пришел домой и спокойно принялся за дело. На другой день на твоем месте я нашел забытый прекрасный букет осенних цветов. Я не взял его, напротив, принес еще немного цветов. И теперь каждый день в память твою ношу сюда цветы, хоть немного — один, два, но всегда положу. Милая, веришь ли ты теперь мне, что люблю тебя?
5 Сентября. Реальный идеализм и мечтательный. Ночью бессонною так все представилось как величайшая глупость, которую как можно скорее нужно забыть, и так я себя чувствовал, что все прошло у меня. В полусне проходили всем пансионом благородные девицы Тургенева: Наташа, Лиза, Ася[130], и между ними была она героиней какого-то обратного романа, который начинается любимым мужем в семейном счастье и кончается женихом — возлюбленным, которого некуда деть, нельзя определить, как пережитое уже семейное счастье.
Московская переписка была подготовкой электрической встречи.
Вероятно, она теперь думает совершенно как я: «Если у нее есть смелое чувство и она сумеет сохранить его, то я, конечно, с ней на все пойду».
Опасная позиция: подготовка электрической встречи.
Ясно вижу, что не люблю его, мелочного, неискреннего, с адвокатской «подножкой», и что отношения наши втроем омерзительны, невозможны.
В полдень уже другое настроение: раскаяние, что заставил человека страдать. Правда, если она такая, какой я полюбил ее, то ведь страдать она должна неимоверно.
6 Сентября. Улучу минуту при встрече и спрошу:
— Ты за эти дни ко мне изменилась? нет? не передумала — нет? любишь меня?
Если «да», я отвечу:
— Ну и я тоже, остаемся в тайном браке.
Ты знаешь, что это значит, твое «святая святых»? это значит, ты в брак вступила со мною, и если ты говоришь, что и с ним у тебя то же, — ты в двойном браке, двумужница.
Этот роман развивался совершенно так же, как в Париже (особенно одно ее резкое письмо и отвечающее ему мое настроение покаянное — совершенно то же), но только здесь пошло много дальше, и первый раз теперь я, пережив дальше, понимаю цену первой (парижской) части.
Я зажал в себе свое личное чувство, и от этого все вокруг меня стало светиться, это все я и описывал: мое постоянно встречающееся в писаниях «я» — есть отрицание «я» индивидуального, напротив, у меня описывается «я», уже отданное природе, стихии, и литература моя, как и жизнь, оболочку (для всех) имеет индивидуальности, а внутри оболочки аскет.
Любопытно, что как той, так и этой я угрожал: «Промотаю, разменяю себя», — и при этом представил себе множество женщин в противобор этой настоящей одной. Значит, в любви к этой настоящей одной есть избрание, идеал (Прекрасная Дама)[131]. Когда я так люблю, то мне кажется, я никому не мешаю (ни брату, ни отцу, ни мужу), но беда... в поцелуях: зацелованная Прекрасная Дама — (вихрь двух) — что это такое?
Подруга обыкновенно тут не приходит на помощь: помню, это чувство отказа от земного чувства тогда, в Париже охватило меня, и она любовалась мной в это время, как вдруг... принялась, вся в огне, целовать меня...
И теперь она ищет этого, ценит во мне именно это, а найдя, награждает страстью и не простит, если на эту страсть ее не встретит ответа. Так выходит, что чистота идеала только вкусное блюдо.
Я знаю, что сама Соня плачет об этом, однажды вырвалась у нее такая фраза: «Ни ты, ни я не можем владеть нашим чувством, кажется, приходится взяться мне».
Правда, кто-то из нас должен овладеть этим чувством и сделать так, чтобы мы не вертелись вокруг себя, а вышли бы на путь (тут великая тайна чувства, встречаясь с которой многие наши мужья наивно предлагают женам какое-нибудь занятие в обществе). Соня соглашается на это с улыбкой (учительница!)... кажется, в этом чувстве настоящего ив пассивном сопротивлении внешнему выходу (как у большинства курсисток) и есть ее главное.
Сахновская в борьбе женщины с курсисткою вышла магистром медицины, Соня выходит хозяйкою (правда, в «заготовках» ничего не понимает) — женщиной: она глубоко консервативна (вернее, равнодушна к общественной жизни) и страстно решительна в чувстве.
Если ей удастся взять на себя инициативу выхода из нашего чувственного круга — вот она будет тогда Прекрасная Дама, а если мне удастся — Иван-царевич, впрочем, вероятно, это идет непременно одно рядом с другим.
Солнце то покажется, то скроется, в саду трава-мурава в просветах то вспыхнет изумрудом, то погаснет. Там и тут сад словно дышит — живет светом солнечным и тенью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});