Читаем без скачивания Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй - Аркадий Аверченко

О многих вещах она уже составила себе собственное мнение, которое и выражает со свободой, приводящей в ужас самых «либеральных» людей. Даже меня, тоже не отличающегося особенным консерватизмом, она иногда приводит в сильное смущение. Вообще эта девочка отличается слишком передовыми взглядами, которые могут встретить сочувствие со стороны общества разве только в будущем.

До сих пор она мало интересовалась вопросом о детях, то есть собственно о самых маленьких, так называемых бэби. Только в последние дни у нее проявился интерес к тем крошечным существам, одним из которых так еще недавно она была сама.

Дело в том… Право, не знаю, могу ли я коснуться этой щекотливой темы? Впрочем, что же, в сущности, в ней неприличного? Попробую сказать… Дело в том, что в доме моего шурина случилось одно очень обыденное событие, о котором, однако, принято говорить только обиняками, в особенности в присутствии детей, подростков и девиц, хотя бы и столетних. Говоря попросту, у моего шурина родился ребенок. Мэри — так зовут мою старшую племянницу — умеет всегда появляться там, где ее совсем не ожидают, то есть среди «интересных» разговоров старших между собою, и вдобавок постоянно делает такое невинное личико, что никогда нельзя знать, слышала она что-нибудь из того, чего не должна слышать, или нет.

По всей вероятности, она одновременно с нами узнала об «интересном» событии в доме моего шурина, но в течение нескольких дней ничем этого не выказывала. Мы уж думали, что ей ничего неизвестно, однако в прошлое воскресенье… Нужно вам сказать, что в это воскресенье весь день шел дождь, почему мы все оставались дома, и у нас был только Дик Четуайн, явившийся навестить свою невесту, мою свояченицу Эмили.

Я сидел в столовой за газетой. Эмили с Диком помещались рядом на диване и рассматривали швейцарские виды.

Моя племянница Мэри, или сокращенно Мэй, — как мы ее обыкновенно звали, — сидела на полу, на низенькой скамеечке, и расставляла на другой скамеечке кубики, из которых собиралась строить какой-то особенно замысловатый дом. Минут пять девочка сидела совершенно молча, и я уже готов был спросить ее, не болит ли у нее головка или животик, как вдруг, в то время как ручонки маленькой строительницы создали фантастическую башню, ее тоненький голосок поразил наш слух вопросом, брошенным как бы мимоходом и обращенным ко мне:

— Дядя, кого это Боженька дал тете Энн — маленького бэби-мальчика или маленькую бэби-девочку?

— О каких глупостях ты спрашиваешь, Мэй! — притворно сердитым тоном проговорил я и при другой обстановке непременно расхохотался бы. — Никаких бэби у тети Энн нет.

— А я бы хотела, чтобы была бэби-девочка, — нисколько не смущаясь, продолжала хитрая малышка. — Бэби-девочки лучше бэби-мальчиков. Не правда ли, дядя?

— Может быть… не знаю… строй свой домик и не спрашивай о том, чего никто не знает, — увещевал я ее. — Нехорошо это.

— Что нехорошо, дядя? Бэби?

— Да, да, бэби… Отстань от меня! Не мешай мне читать!

— И бэби-мальчики и бэби-девочки не хороши, дядя?

— Да, все никуда не годятся.

— Никуда не годятся?! Так зачем же их держать?

— Да что же ты не слушаешься меня, Мэй! Я тебе говорю, чтобы ты перестала болтать глупости, а ты все свое!.. Держат этих гадких бэби потому, что они посылаются Богом в наказание большим, чтобы тем поскорее надоела жизнь… Поняла?.. Нет?.. Ну, значит, ты глупенькая, а потому и не можешь понять.

Настала новая пауза. Затем из тех же розовых уст послышалось:

— А дядя Генри знает?.. Он сердится на тетю?

— Что такое, Мэй?.. О чем знает дядя Генри и за что он может сердиться на тетю? — спросил я, делая вид, что не понимаю этих вопросов и пытаясь увильнуть от прямого ответа.

— Знает дядя Генри о том, что тетя Энн завела себе бэби? — уже определеннее формулировала девочка свой вопрос.

— Ну, конечно, знает, если живет в одном доме с тетей, — ответил я, совершенно забыв, что только что отрицал появление бэби у тети Энн.

— И он за это очень сердится на тетю Энн?

— За что? За то, что она захотела завести себе бэби?

— Да, именно за то. Ведь дядя Генри должен будет заплатить за бэби?

— Да, конечно, — подтвердил я почти машинально, придумывая, как бы половчее прекратить эту неудобную беседу.

— Так я и знала… Да, много нужно денег на то, чтобы покупать бэби, очень много. Все так говорят, — с самым серьезным видом продолжала рассуждать девочка, по-видимому, повторяя то, что недавно слышала среди взрослых.

— Да, немало, — снова машинально подтвердил я, занятый своей мыслью.

— А сколько? Два шиллинга?

— Нет, побольше.

— Побольше?.. Да, говорят, бэби стоят очень-очень дорого… Значит, мне нельзя завести себе бэби, дядя?

— Отчего же? Можно… хоть двух зараз! — с досадой воскликнул я, не придумав более умного ответа.

— Двух? — протянула девочка, сделав большие глаза. — Нет, в самом, деле, дядя? Когда же мне их дадут? Ко дню моего рождения? И кто мне их купит: ты или…

— Ах, будет же тебе вздор молоть, Мэй! — перебил наконец я. — Бэби не куклы; они не покупаются, а сами приходят… Когда ты будешь такая же большая, как твоя мама и как тети, то, может быть, они придут и к тебе.

— Ну, хорошо, когда я буду большой, ты велишь бэби прийти ко мне? — не унималась девочка.

— Хорошо, если ты будешь умная и выйдешь замуж.

— А что значить выйти «замуж»? Тетя Энн замужем?.. И мама тоже?

— Да…

— И тетя Эмили и дядя Дик тоже хотят выйти замуж?

— Да, да… Но вот что, Мэй, если ты сейчас же не замолчишь, то…

— А разве нельзя иметь бэби тем, которые не хотят выходить замуж?

— Нельзя! Но я тебе говорю…

— Значит, у тети Эмили тоже будет…

— Мэй, собирай свои кубики и уходи к маме! Ты надоела мне!.. Ну, живее!.. Никогда ты сразу не слушаешься, гадкая девочка!.. Иди же.

— Ну, что ж, и уйду… Расспрошу о бэби маму… Она мне все скажет, если ты не хочешь сказать. Прощай, злой дядя!

И, вся негодующая, она поспешно выбежала из комнаты.

Вот и скрывайте что-нибудь от детей.

Однако о чем я начал писать этот очерк?.. Ах да, о «чайниках»… Гм… Начал с чайников, а закончил детской болтовней на щекотливые темы.

Впрочем, не беда: в следующий раз начну с детской пытливости и закончу чайниками.

Дорошевич Влас

Чужие жены

Какая женщина откажет себе в удовольствии подвергнуть унижению счастливую соперницу? В особенности, если эта соперница ещё и приятельница! Анна Ивановна, молодая женщина, только что овдовевшая, подала связку писем совсем уничтоженной Марье Петровне.

— Вот. Я нашла их в бумагах покойника.

Марья Петровна взяла письма дрожащими руками.

— Я не знаю, что мне думать о вас… Вы или очень злы, или очень великодушны.

— Не то и не другое. Я просто удивлена.

По губам Анны Ивановны пробежала презрительная гримаска.

— Я прочла ваши страстные излияния… Вот никогда не думала, что покойный Николай Николаевич мог внушать такую пылкую страсть!

Её письма читали! Марья Петровна чувствовала себя так, как будто её публично раздели.

— Вы можете меня презирать или ненавидеть, но я любила вашего мужа. Я горячо, я безумно его любила. Да его и нельзя было не любить! Его…

— Моего Николая Николаевича? Вот не подозревала!

— Он был так мил, всегда любезен, трогательно предупредителен, весел.

— Николай?

— Так остроумен. Умел так говорить, заставлял так смеяться. Часы с ним летели так незаметно!

— Открытия, которые делаются после его смерти! Этот увалень, этот лежебока, этот бука, от которого трудно было добиться слова! Человек с тёплой водой вместо крови!

— Ах, нет! нет! Не говорите! Он так любил, он так умел любить! В нём было столько огня. Он опьянял своею страстью. И он, — он умел заставлять забывать обо всём в мире!..

— Вы… вы, кажется, говорите о Василии Степановиче?

— О моём муже?!

— Ну, да! Вы даёте характеристику вашего мужа, и характеристику превосходную… под которой я готова подписаться обеими руками.

— Вы?!

Они смотрели друг на друга теми взглядами, которыми смотрят одна на другую женщины, полные взаимной ненависти, взглядами, полными настоящих рентгеновских лучей, проникающими в самую душу и читающими там, как в открытой книге:

— Вы?! Вы?!

— Мы квиты. Есть справедливость на свете! Да, да! В то время, как вы, быть может, посмеивались надо мной с Николаем Николаевичем, я — это уж наверное! — хохотала над вами с вашим мужем.

— Вы? В это делали… с ним?

— Уж не хотите ли вы спросить: по какому праву? По тому же самому, по которому вы обменивались вот такими письмами с моим мужем. По праву приятельницы жены!

— Нет, нет… Но променять такого мужа, как покойный Коля… виновата, я хотела сказать, как покойный…