Читаем без скачивания Юные годы медбрата Паровозова - Алексей Моторов

У него был очень зычный, хрипловатый, густой голос. И он мог сказать что угодно и кому угодно. Причем, сколько я помню, никто и никогда не обижался, а сами просто напрашивались и страшно радовались таким своеобразным знакам внимания. Вот только с Любой Мазутиной у Георгия Эдуардовича не задалось, но тут уж такое дело, чего удивляться.

Надо сказать, что до поступления в училище я был воспитан в строгих школьных стереотипах отношений учителя и ученика. Георгий Эдуардович эту устоявшуюся систему поломал в момент.

Помню, как он явился на первый семинар. Большой, грузный человек с рыжей бородой вошел в аудиторию, толкнув дверь ногой, минут через пятнадцать после начала занятия. В одной руке у него был портфель, а в другой – дымящаяся чашка. Бросив портфель на стол, он не спеша подошел к окну, с треском распахнул створки, медленно распечатал пачку “Мальборо” и задумчиво стал курить, прихлебывая из кружки.

Докурив, он обернулся, оглядел нашу притихшую группу так, как будто был немало удивлен нашим присутствием. Потом поправил очки и еще раз внимательно нас осмотрел. Взгляд его при этом стал вдруг усталым и одновременно снисходительным. Так обычно смотрит профессор-психиатр на своих слабоумных пациентов.

– Запомните основное правило выписки рецепта! – произнес он своим неподражаемым хриплым басом. – Главное – не забыть поставить три точки после этих двух букв!

И, подойдя к доске, написал на ней:

RP.:

Когда он с усилием стал рисовать третью точку, мелок, не выдержав, разломился и упал на пол. Георгий Эдуардович посмотрел вниз и произнес отчетливое:

– Бля…

Короче, занятия проходили весьма неформально. Мы гораздо больше обсуждали фильмы, литературу, жизненные ситуации, чем сам предмет. И мои разговоры с Георгием Эдуардовичем начались именно с обсуждения литературы, где-то на третьем занятии.

– Вместо того чтобы постоянно заниматься хрен знает чем и читать полную фигню, – обвинив нас всех скопом в дурном вкусе, начал он, – достали бы лучше “Уже написан Вертер” Катаева в “Новом мире”. О зверствах эсеров в Одессе.

– Да уже прочитали! – реабилитируя разом всю группу, ответил я. – И далеко не в восторге!

– Не в восторге? – удивился Георгий Эдуардович. – Это еще почему? Такого раньше не публиковали!

– Да потому, что Катаев решил всю деятельность ЧК приписать эсерам, – ответил я, – вот и опубликовали! Старый конъюнктурщик. Неохота под конец жизни остаться в памяти автором “Сына полка”! Поэтому и пытается стать прогрессивным и честным. А на полную правду решиться – кишка тонка! Но слог хороший, спору нет!

После чего у нас с Георгием Эдуардовичем завязались отношения тесные, практически приятельские. Похоже, ему в мое отсутствие становилось скучно. Когда у него не было занятий, он частенько вызывал меня поболтать, делая это достаточно бесцеремонно.

Просто заходил в класс и говорил преподавателю: “Я с вашего разрешения Моторова заберу!” Никто никогда не возражал, мне казалось, что его немного побаивались.

Обычно мы шли с ним в учительскую, где лаборантка заваривала нам кофе. Поначалу я испытывал сильный дискомфорт, а потом ничего, привык. Ну еще бы, я же говорил, что был воспитан в школьных традициях. Там ученики не пьют в учительской кофе с преподавателями, не чешут языками на разные темы и уж точно при этом не курят учительское “Мальборо”.

Да тут еще завуч Анна Аркадьевна заходила, смотрела на эту идиллию, в недоумении пожимая плечами.

– Жора, ну что ты со студентом здесь сидишь, чаи гоняешь? – строго начинала она. – У него, между прочим, сейчас анатомия!

– Ань, – не менее строго отвечал Георгий Эдуардович, показывая мне кулак, чтобы я не вздумал убегать. – Запомни! Моторов одно, а анатомия – совсем другое!

Женат Георгий Эдуардович был на известной в то время молодой актрисе, которая обладала выраженной русской, но немного холодной красотой. Поэтому она всю дорогу играла Снегурочек и прочих ледяных внучек. Кроме того, ее в умопомрачительных количествах снимали на рекламные календари “Внешпосылторга”, и карманные, и большие. На них она фигурировала в разнообразных стилизованных русских нарядах, в кокошниках, сарафанчиках, юбочках, сапожках. Карманных календарей с ее изображением у Георгия Эдуардовича был полный портфель, и он часто во время занятий пускал их по рядам.

– Вот, посмотрите на мою благоверную! – с гордостью говорил он. – Только, чур, не тырить!

Самое интересное, никто не удивлялся, почему такая красавица стала его женой.

А Люба Мазутина нашего фармаколога сразу невзлюбила. Заявила для начала, что у нее бронхит, и каждый раз устраивала дикие вопли по поводу раскрытого окна, лишив Георгия Эдуардовича традиционного перекура во время занятий. Потом разоралась, что и кофе пить при студентах неэтично.

– Вы, – сказала Люба, – еще шашлык при нас есть начните, чего стесняться!

Георгий Эдуардович потихоньку начал звереть.

Ну а затем она написала, как всегда у нее водилось, во все инстанции, что вместо того, чтобы давать знания по такому, безусловно, важному предмету, как фармакология, преподаватель только тем и занимается, что рассказывает двусмысленные истории из своей личной жизни и хвастается молодой женой. И вдобавок распространяет среди студентов ее многочисленные фотографические портреты, которые являются, по сути, настоящей порнографией.

Поднялся жуткий хай, и в результате нашей группе фармакологию стал читать невероятно занудный Андрей Федорович по кличке Эфедрин. Мы все считали, что на этот раз Люба переборщила, и попытались устроить ей обструкцию, но ее это мало трогало. Она праздновала победу.

И когда Георгий Эдуардович заглядывал из коридора в приоткрытую дверь аудитории, вероятно пытаясь определить, где он сейчас должен вести семинар, Люба, легкомысленно покачивая ногой и вперив в него насмешливый взгляд, подмигивала:

– Георгий Эдуардович, зайчик, ну что же вы! Заходите, смелее!

Георгий Эдуардович скрипел зубами, наливался кровью и спрашивал с ненавистью:

– Мазутина, у тебя все с мозгами в порядке? Какой я тебе зайчик!

Люба с мягкой улыбкой, продолжая болтать ногой, отвечала радостно:

– Какой? Беленький такой, с ушками. А с мозгами у меня-то все в порядке, а вот насчет вас не поручусь!

Георгий Эдуардович, понимая, что ввязываться в дискуссию с Любой себе дороже, лишь бессильно рычал и сильно хлопал дверью.

Иногда мы с ним напивались. Происходило это так. Он вызывал меня, обычно с последней пары, заводил в укромное место, вручал объемистую сумку, раскрывал бумажник и, протягивая рубль, говорил:

– Значит, так, Моторов, вот тебе рубль, быстро беги в магазин и купи что надо. Бутылку водки, бутылку сухого, бутылку крепленого. На закуску сыра там, колбасы, венгерских огурцов-помидоров в банке. Обязательно пару бутылок боржоми. Пачку кофе, яблок, апельсинов. Если на Погодинке еще “Мальборо” осталось, возьми блок. Ага, чуть не забыл, себе и девкам – что-нибудь к чаю. Да, и самое главное – всю сдачу до копеечки принеси! Как это тебе мало? По миру пустить хочешь нищего педагога?

И, очень довольный собой, с хохотом, выждав паузу, протягивал уже из другого бумажника крупные купюры.

У него действительно было два бумажника. Один – для мелких купюр, другой – для крупных. Причем денег было в обоих кошельках стабильно много, что меня всегда удивляло. Зарплата у преподавателя в медицинском училище была небольшая.

Я часа два бегал по магазинам, затем возвращался и передавал нагруженную сумку секретарю директора Тане. Вечером, когда училище пустело, мы закрывали дверь на замок и приступали. В приемной директора Таня с подругой накрывали на стол и приглашали нас с Георгием Эдуардовичем. Начинались наши вечерние посиделки вчетвером.

Говорил почти всегда один Георгий Эдуардович. Ему здорово удавались миниатюры – причем такие, с которыми по понятным причинам он не мог выступить перед всеми студентами. А еще его коньком был жанр матерного анекдота. Во время перекуров он подкалывал себе инсулин.

– Жить нужно весело, Моторов! – подмигивая, говорил Георгий Эдуардович, доставая шприц из стерилизатора. – Вот мне осталось-то всего ничего, лет десять, не больше!

Он ошибся ровно вдвое. Его не стало через пять лет.

Ну понятно, что с таким весельем уж точно было не до того, чтобы учить фармакологию. А когда семинары начал вести Эфедрин, я и вовсе перестал посещать данный предмет. Видимо, в знак протеста.

И тут перед летней сессией выяснилось, что я по фармакологии не аттестован. Быть неаттестованным еще хуже, чем иметь двойку. Но, говоря начистоту, предмета я не знал. До экзамена оставалось всего несколько дней.

Георгий Эдуардович каким-то образом прознал о моих неприятностях и сам тогда поймал меня в коридоре.