Читаем без скачивания Игра в обольщение - Дженнифер Эшли

— Не надо говорить таким снисходительным тоном. Я действительно благодарна ему. Джон взял меня замуж, потому что он добрый человек.

— Эйнсли, поверь мне, — Кэмерон одарил ее испепеляющим взглядом, — это была не только доброта.

— Он стал особенно добр, когда моя дочь… — Из глаз Эйнсли хлынули слезы. Все это было так давно, но боль от потери жила в ней до сих пор.

— Мне жаль, Эйнсли, — дрогнувшим голосом сказал Кэмерон. — Мне правда очень жаль.

— Я назвала ее Гэвина. — Эйнсли подняла голову, но сквозь слезы ничего не видела. — Знаешь, каково это было, когда я оплакивала своего ребенка, а все вокруг твердили, что ее смерть — благо для меня: никогда не придется отвечать на неловкие вопросы, почему у моей дочери черные кудрявые волосы, когда мы с Джоном оба светловолосые…

Кэмерон подошел к ней, поднял со стула и прижал к себе. Эйнсли прильнула к его широкой груди и заплакала.

Гэвина была такая красивая девочка. Она лежала на ручках Эйнсли так, как будто точно знала — там ее место. Она прожила один день, один замечательный день, потом стала слабеть и умерла. Теперь она лежит на церковном дворе рядом с родителями Эйнсли.

У него были теплые, уютные руки, и сам Кэмерон — такой высокий и сильный. Мужчина, который вызывал в ней вожделенное томление, сумел успокоить ее, разделить с ней ее печаль.

Эйнсли была готова остаться здесь на всю оставшуюся жизнь: в этой комнате, в его объятиях… Она была бы абсолютно счастлива.

Раздался легкий стук в дверь, и послышался глухой голос лакея:

— Милорд? Ее величество готова принять вас.

— Пропади все пропадом, — прошептал Кэмерон.

Эйнсли хотелось сказать то же самое. Вытирая глаза, она отстранилась от Кэмерона.

— Утром жди меня здесь, — быстро сказал Кэмерон. — В девять часов. Сможешь? И не спорь.

Конечно, он продолжит тот же разговор, потребует ответа, почему она не хочет уехать с ним. Но он имеет право знать это. Эйнсли кивнула.

Кэмерон наклонился к ней, поцеловал — настойчиво, требовательно — и направился к двери, в которую продолжал стучать лакей.

— Да иду я, уже иду.

Кэмерон открыл дверь, заслонив Эйнсли от глаз лакея, вышел и закрыл ее за собой, оставив Эйнсли одну, со слезами на глазах.

На следующее утро без пяти минут девять Эйнсли вошла в гостиную. Кэмерона не было. Прошло десять минут — его по-прежнему не было. Половина десятого — его нет. Медленно тикали часы на камине, низкий колокольный звон отмерял каждые четверть часа.

Кэмерон не пришел.

Когда на часах было почти десять, в комнату вошла служанка. Она подошла к Эйнсли, присела в реверансе и протянула ей сложенную бумажку:

— Для вас, мэм.

С безучастным выражением лица служанка снова сделала реверанс и выскользнула из гостиной.

Эйнсли нетерпеливо развернула плотную бумагу и увидела несколько строк, написанных четким почерком:

«Дэниел никогда не останавливается там, где я прошу его остановиться. Я уехал в Глазго вытаскивать его из неприятностей. Ты победила, мышка. На поезде из Донкастера, после последней скачки „Сент-Леджер“. Проводник будет знать, как меня найти. До скорого свидания».

Эйнсли сложила бумагу кремового цвета, прижала ее к губам и сунула в лиф платья.

Вечером, вернувшись в свою комнату, Эйнсли села и написала длинное письмо. Утром она отправила его леди Элинор Рамзи, адресовав его в ветшающий дом отца Элинор недалеко от Абердина. К письму она приложила сумму, достаточную для покупки железнодорожного билета от Абердина до Эдинбурга, и строго наказала Элинор воспользоваться этими деньгами.

Спустя несколько дней Эйнсли Дуглас и Элинор Рамзи сидели друг против друга за угловым столиком в кафе-кондитерской на станции в Эдинбурге. В этот ранний час в кафе почти никого не было.

Эйнсли давно не видела Элинор, хотя они регулярно переписывались. Их матери были близкими подругами, обе когда-то обслуживали королеву. Королева хотела, чтобы при дворе служила Элинор — она по положению была выше Эйнсли, — но лорд Рамзи слезно молил дочь остаться дома, и Элинор не смогла ему отказать. Отец Элинор отнюдь не был немощным стариком, но Эйнсли понимала: без Элинор он совсем пропадет. И этим, вероятно, объяснялось, почему Элинор, с тех пор как несколько лет назад решительно бросила Харта Маккензи, герцога Килморгана, больше не принимала предложений о браке.

Элинор никогда не говорила, почему она разорвала помолвку с Хартом, хотя Эйнсли, почти не зная Харта Маккензи, все же догадывалась об истинной причине. Харт тогда пришел в ярость и спустя короткое время женился на дочери английского маркиза. Легкая как перышко Сара Грэм умерла, пытаясь родить Харту сына. Ребенок тоже умер. Харт никогда не говорил о Саре и никогда не делал ни малейшего намека на то, что собирается подумать о новом браке. Элинор тихо жила дома, вот и все.

— Спасибо, что приехала, Эл, — сердечно проговорила Эйнсли.

Элинор положила в чай сахар, размешала, поднесла ложечку к губам и облизала ее:

— Не за что, дорогая моя Эйнсли. Поездка в Эдинбург, где можно вдоволь наесться пирожных, для меня самое захватывающее событие года. Весь дом провожал меня на вокзал: повар, служанка, садовник. Даже дорогой папенька оставил свои книги, чтобы проводить нас. Впрочем, всю дорогу он останавливался и собирал все ботанические образцы, какие ему попадались. Они посадили меня в поезд, смеялись и махали носовыми платками. Я чувствовала себя принцессой.

Слушая ее болтовню, Эйнсли отвлеклась от своих мыслей, сразу почувствовав себя лучше.

За последние десять лет отец Элинор, граф Рамзи, финансовое положение которого всегда было ненадежным, медленно скатывался к бедности. Он писал книги на научные и философские темы, и Элинор помогала ему. И хотя эти книги получали высокую оценку ученых, денег они не приносили.

Однако тяжелая финансовая ситуация не изменила открытого характера Элинор и не лишила ее чувства юмора. У нее были превосходные золотистые с рыжим отливом волосы, выглядывавшие из-под вышедшей из моды шляпки, и голубые, напоминающие по цвету дельфиниум, глаза. Она внимательно смотрела на Эйнсли, складывая на тарелку пирожные.

— Итак, ты написала, что тебе нужен мой совет, касающийся одного из сводящих с ума мужчин семейства Маккензи. Но, Эйнсли, дорогая, ты не сообщила, кого именно из них.

— Ой, Элинор, прости. — Эйнсли почувствовала вдруг легкие угрызения совести. — Думала, ты догадаешься, кого я имела в виду. Я не настолько бессердечна, чтобы просить у тебя совета насчет Харта.