Читаем без скачивания Бабочка на штанге - Владислав Крапивин

Папа тоже был здесь, в прихожей. Он не любил женских выкрутасов в разговорах. Объяснил прямо:

— Нехорошие новости. Не у нас, у Глеба Яковлевича, но все равно. Мы же товарищи…

— Какие новости?!

— Не кричи, — сказала мама. — Такие новости, что он просит немедленно выкупить машину…

— Ну и что? — с облегчением выдохнул я. — Ну и выкупим. Деньги-то пришли…

— Да… — сказал папа и зачем-то сел на круглый табурет у вешалки. — Но, как говорит Заратустра, есть в жизни множество причин… Дело в том, зачем ему понадобились деньги так срочно…

— Рэкетиры прижали? — боязливо спросил я.

— Не говори глупости! — вскинулась мама. — У Глеба Яковлевича заболела жена. — Неожиданно и очень тяжело. Лечение возможно только в Германии. Деньги нужны немалые…

Я даже разозлился:

— Ну и в чем дело-то? Получит за машину, отдаст на лечение…

— Мудрое суждение, — сказал папа. — Только это не выход. Сумма получается в два раза меньше той, что нужна…

«Ну, а мы-то что можем сделать?» — чуть не сказал я. В самом деле — что? Но я не сказал, потому что вдруг вспомнил:

— Но папа! Ты же говорил, что Садовский давно в разводе!

Родители вдвоем посмотрели на меня, будто на маленького. И молчали с полминуты. Папа выговорил:

— В разводе или нет, а она все равно живой человек. И не совсем чужой для него…

— И кроме того, — услышал я будто со стороны мамин голос, — она ведь мама его сына. Глеб в нем не чает души… Помнишь мальчика Яшу… то есть Ясика, который восьмого марта играл на флейте?

Конечно, это все было не случайно! Это какое-то сплетение энергетических (или антиэнергетических!) полей. Или разных судеб! Или кармы (или как это называется?).

Я даже не удивился. Будто чуял заранее: должно случиться что-то такое.

Еще бы я не помнил мальчика Ясика! В этот миг я будто сам превратился в него. И не просто в него, а в того Ясика, который услышал, будто у него не стало мамы. Что на свете может быть страшнее?

Ясик уронил флейту и стоял, опустив руки…

Если бы не было на свете никакого Ясика, я конечно, все равно сказал бы то, что сказал в тот раз. Это я знаю твердо. Но стоявший перед глазами Ясик сделал решение быстрым и единственным. Все, конечно летело к чертям, но зачем пудрить друг дружке мозги?

— Так в чем дело-то? — спросил я.

— Не понимаю… — сказал папа.

— Прекрасно понимаешь, Не продавай машину, вот и все…

— Да, но…

— Деньги отдай Садовскому, а машину пусть он продаст кому-нибудь еще. Вот и будет нужная сумма…

— Люблю четкость формулировок, — сказал папа. Опустил голову и стал шевелить носками домашних туфель.

— Клим, ты это всерьез? — негромко спросила мама.

— Господи, а что еще можно сделать? — сказал я.

Папа исподлобья взглянул на маму. С какой-то невысказанной фразой. Мама — на него.

— Ну вот… — выдохнул папа. Сел прямо, расправил плечи. Я понял: они с мамой уже обговорили этот вопрос. Им нужно было только мое мнение.

Мама вдруг шагнула ко мне, повернула спиной, прижала к себе. Я макушкой коснулся ее подбородка. Мама кашлянула и проговорила:

— Все-таки у нас неплохой сын. Да, Аркаша?

— Временами… — сказал папа. Тоже кашлянул и отвернулся.

Мне вдруг стало тошно. От стыда. Они что, считают меня благородным, самоотверженным, великодушным? Тьфу… Я же просто боюсь! Боюсь за флейтиста Ясика, за его маму… За свою маму: вдруг и с ней однажды случится что-нибудь такое же страшное?..

Ну, нельзя же уступать страшному, если есть хоть какой-то способ защиты!

Я хотел тут же высказать это, но вдруг почувствовал, что в горле будто деревянная затычка. С занозами. А мама неожиданно сказала:

— Но есть одна опасность…

— Какая? — спросил папа с непонятно веселым любопытством.

— Все знакомые… и незнакомые… объявят нас сумасшедшими. Если узнают…

Я проглотил занозистую затычку:

— Не все… — Потому что подумал: Глеб Яковлевич Садовский не объявит. Ясик не объявит. И мама его тоже… И еще вспомнил почему-то людей из кафе «Арцеуловъ» — плечистых пилотов, очкастых авторов космических идей, водителей с дальних трасс…

И Ринка, не объявит, и Чибис, и все люди из поселка Колёса…

Папа встал.

— Позвоню Глебу. А то ведь бывает… теряя минуту, теряешь судьбу…

— Так говорит Заратустра, — ляпнул я.

Папа нагнулся, сдернул туфлю, делая вид, что хочет запустеть ею в меня. Я хохотнул и присел. Папа уронил туфлю, сгорбился и ушел из комнаты.

Мы с мамой молчали. А Лерка вдруг капризно спросила:

— Мы, что ли, значит, никуда не поедем, да? — Она, конечно же, крутилась рядом.

— Ну, почему же, — осторожно утешила мама. — Придумаем что-нибудь. Можно поехать на поезде, только чуть позже, во второй половине августа… Наскребем на билеты.

— А на машине, значит, нельзя?

Мама хотела погладить ее по голове.

— Лера, но ты же слышала, что случилось… У дяди Глеба такая беда…

— Ну, не у нас же, — заявила рассудительная сестрица.

Я почувствовал, что взорвусь, как петарда.

— Валерия, — очень сдержанно сказал я. — Да, не у нас… Вот представь, купили мы машину. Съездили в Крым, катаемся на ней по городу. Иногда берем покататься Глеба Яковлевича. Вместе с сыном. Едем по зеленым окраинам… Справа — цветущие луга, слева — благоустроенное Парамоновское кладбище…

— Клим… — предупредила мама.

— Мама, подожди… Глеб Яковлевич Садовский просит папу: «Останови ненадолго, мы с Ясиком навестим могилку его мамы…» И они идут, а мы ждем в машине. В той самой, которая могла бы спасти маму Ясика, но мы не захотели…

Я думал, она дрогнет. Может, заморгает или хотя бы шмыгнет носом. Но Лерка сказала прежним тоном:

— Ну и что?

Я потер уши (они почему-то захолодели). Я попросил:

— Мама, ты иди, пожалуйста, в комнату… Ну, пожалуйста. На минутку…

И… мама послушалась.

Я в правую руку взял оброненную папой туфлю. Левой рукой развернул Валерию, ухватил ее за куцый подол адидасовского платьица и вляпал подошвой по малиновым колготкам!

Лучше бы я вляпал по фугасу!

Лерка взорвалась яростным ревом! Ее сроду пальчиком не трогали, а тут… Она рванулась из комнаты, вылетела из квартиры, вернулась, сунула ноги в сандалетки и, хлопая подошвами, умчалась вниз по лестнице.

Я сразу обмяк. Ушел к себе, сел на тахту, привалился к спинке — будто театральная кукла, у которой обрезали нитки.

Мама и папа возникли в комнате.

— Что ты с ней сделал?! — отчаянно сказала мама.

— Треснул ниже поясницы.

— Всего-то… — хмыкнул папа. Но мама по нему и по мне прошлась гневными глазами:

— Она такая впечатлительная девочка!

— И стервозная, — уточнил я. Потому что слегка пришел в себя.

— Вы оба изверги, — сообщила мама. — Где теперь ее искать? Надо позвонить ей вслед…

Но Леркин мобильник валялся на подоконнике.

— Нигде не надо искать, — решил папа. — Побегает и придет. Первый раз, что ли? Постоянно шастает со своими дружками.

В самом деле, сестрица не раз гуляла допоздна с приятелями — близняшками Катей и Наташкой и со стриженным смирным Борькой. Скорее всего, и сейчас пошла к ним: искать утешения и прятаться от нас. Назло…

Так мы сначала и решили. И делали вид, что ничего не случилось. Было около семи вечера, на улице еще яркий солнечный свет. Чего тут беспокоиться? Я сидел в своей комнате и притворялся, что читаю Мичио Накамуру (Ринка отдала мне эту книгу насовсем). И каждым нервом прислушивался: не возвращается ли сестренка?

Злости не осталось ни капельки. Наоборот… Ну, какая же я сволочь! Поднял руку на такую кроху!.. Ну, правда, не совсем кроха, девятый год уже, вроде Вермишат, но ведь на них-то я даже не сердился никогда, хотя случалось, что они тоже вредничали. А на собственную сестру… Больше не замахнусь ни разу! Даже голос никогда не повышу! Лишь бы вернулась скорее… Великий ВИП, сделай так, чтобы ничего с ней не случилось!