Читаем без скачивания Ленинградская зима. Советская контрразведка в блокадном Ленинграде - Василий Иванович Ардаматский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сеньковскому лет тридцать или около того. Реденькие рыжеватые волосы, посередине аккуратный пробор. Лицо красивое, живое, особенно глаза — серые, стремительные. Он минуты не сидел спокойно, точно его мучил какой-то зуд — все время подергивался, поеживался, трогал лицо, волосы, очень торопился есть. Есипов — медлительный, скупой на движения, со строгим бесстрастным лицом и пристальными, немигающими глазами — жевал медленно, был задумчив.
— В ленинградских музеях вы бывали? — спросил Есипов.
Красивое, желтое в свете керосиновой лампы лицо Сеньковского скривилось в ухмылке:
— Из всех музеев я там хорошо знаю только один — тюрьму «Кресты».
На узком строгом лице Есипова застыло выражение задумчивости, его монгольские глаза смотрели мимо собеседника, а Сеньковский продолжал спрашивать с интересом:
— Значит, все так вот, по-простому: приходишь в этот дом, платишь деньги, и тебе дают бабу по выбору?
— В некоторых домах надо еще, кроме того, заказать вино, закуску… — начал Есипов и остановился, взглянув на проводника — весь ужин он задает ему вопросы о публичных домах: как они устроены, как работают.
— Ну да, ну да, само собой… — поддакивал Сеньковский, с нетерпением ожидая новых подробностей. Но Есипов замолчал.
— Шесть раз ходил без осечки, сегодня седьмой… — начал Сеньковский и остановился, глядя, как Есипов ломает свои пальцы, и, дождавшись, когда тот перестал хрустеть, продолжал: — Только в самый первый раз малость заблудился: шли по заливу, все обходили полыньи и сбились с направления. Должны были выйти к Угольной гавани, а вынесло нас туда, где Нева в море впадает. Ну ничего, маскхалаты закопали в снег, выходим на улицу, гляжу — мать честная! — проспект Огородникова! Место мне знакомое. Ну, идем дальше. Вдруг откуда ни возьмись бабенка — въедливая такая, не дай бог. Кто такие, спрашивает, откуда? Предъявите документы! И форма на ней какая-то: черная шинель, пояс с портупеей на боку. Ну, я ей предъявил финку образца сорок первого года. Хотел ее «наган» взять, а в кобуре-то у нее пусто… Ну, а прибыли как по расписанию.
— За что «Кресты»?
— За что? — переспросил Сеньковский, и глаза его сузились в щелочки. Он катал на столе хлебный шарик и сказал многозначительно, с угрозой: — Прошу обратить внимание, что я не стремлюсь залезать к вам в душу…
Он замолчал ненадолго и продолжал как ни в чем не бывало:
— Что мне в них претит, это их скупость. — Сеньковский оттолкнул от себя тарелку с недоеденными сосисками.
— У нас не свадьба.
— Но и не похороны бедного родственника. — Серые глаза проводника блеснули, как у кошки. — Не гулять под луной идем, ой не гулять…
— Разве вам мало платят?
— Почему? — Сеньковский передернулся всем телом. — А только опять же — завтра вернусь и завтра же изволь в школу, я же тут у них еще и учитель.
Есипов знал, что его проводник числится при Гатчинской школе СД, готовившей будущую администрацию для Ленинграда.
— Кем же вы собираетесь быть там… в городе?
— Начальником уголовного розыска, — ответил Сеньковский и захохотал.
Дверь со скрипом приоткрылась, и пожилой человек в черной эсэсовской форме сказал, показывая пальцем на свои ручные часы:
— Эс ист цайт.
— Пошли, пошли, — проворчал Сеньковский, вставая.
Они вышли на улицу и невольно остановились, жадно вдыхая чистый зимний воздух и глядя на серп луны, летящий в редких облаках над шпилем охотничьего замка. За воротами их ждал вездеход.
Качаясь на ямах, вездеход покатился вдоль замерзшего пруда, мимо чернеющих вдали домиков, выбрался на главную улицу и повернул направо. Еще несколько минут, и Гатчина осталась позади…
Приехали в район, где им предстояло переходить фронт. Вокруг была неправдоподобная тишина и белое безлюдье, не верилось, что где-то тут рядом, в мерзлой земле, затаилась целая армия. Порхал редкий снежок. Из-за белого холма вынырнул часовой. Он в русском тулупе, косматый воротник поднят, примотан шарфом и прижат ремнем автомата. Часовой подошел, внимательно оглядел их и, ничего не сказав, отошел, снова исчез в снегу.
— Погода — люкс, — тихо, словно самому себе, сказал Сеньковский и, отшвырнув окурок, шагнул по еле видной тропинке: — Пошли, земляк…
Немецкие фронтовые разведчики установили, что неподалеку от заметенного снегом железнодорожного полотна находится стык двух русских воинских частей, что он неплотный — там, где линия фронта отрезала клин негустого, низкого кустарника, немецкие разведчики несколько раз проникали в русский тыл и даже выходили к дороге. Сеньковский хотел выбраться как раз на эту хорошо раскатанную дорогу, сбросить там маскхалаты и идти прямо в город. Документы у них были прочные, подлинные, взятые у советских военнослужащих, попавших в плен.
Сеньковский и за ним Есипов уверенно вышли к кустарнику и взяли правее, чтобы по прямой достичь сначала железной дороги, а затем и шоссе. Метрах в десяти от железнодорожного полотна, когда присели в снег перед броском через насыпь, они услышали русскую речь.
— С той стороны снег рыхлый, по пояс, — сказал негромко сиплый голос.
— Ничего, на лыжах пройдем, — отозвался молодой басок.
Сеньковский и Есипов слышали, как поскрипывали лыжи, как дышали люди. Им казалось, что идут прямо на них. Сеньковский сунул руку за пазуху и вытащил гранату.
— Как кину, беги назад, — шепнул он в ухо Есипову и стал зубами вытаскивать чеку. Но не вытащил, замер, прислушиваясь, — лыжники явно уходили в сторону.
— Бог все-таки есть, — тихо сказал Сеньковский и, пряча гранату, встал: — Пошли…
Когда они, подобрав полы маскхалатов, взбежали на железнодорожную насыпь и, не задерживаясь, ринулись в снег по другую ее сторону, где-то невдалеке прострочила длинная автоматная очередь.
— Шевелись, земляк, шевелись, — шипел Сеньковский. Пригнувшись к земле, он бежал легко и быстро, а Есипов, норовя попасть в след проводника, то и дело глубоко проваливался.
Подобравшись к дороге, они легли в снег, сняли маскхалаты и закопали их. Потом минут пятнадцать наблюдали за дорогой. Никакого движения не было.
— Выходим спокойно, не торопясь, как у себя дома, — сказал Сеньковский, вставая. Он отряхнул с себя снег и, не оглянувшись на Есипова, пошел.
В кювете на боку лежала разбитая автомашина. С одной стороны на нее намело сугроб, а с подветренной — образовалась снежная пещера. Здесь они в последний раз присели на корточки и, убедившись еще раз, что дорога безлюдна, вышли. И тотчас услышали:
— Руки вверх! — На другой стороне дороги стояли двое с автоматами.
Сеньковский сунул руку за пазуху, но короткая очередь из автомата подрезала ему ноги, и он, матерно ругаясь, повалился на дорогу. Есипов отпрыгнул в снег
