Читаем без скачивания Светочи тьмы: Физиология либерального клана. От Гайдара и Березовского до Собчак и Навального - Михаил Делягин

Но частичность восприятия отнюдь не исчерпывает феномен «Коха без палочки».

Ум, наблюдательность, эрудиция и чувство стиля (пусть и граничащего порой с блатным) расплющены поразительной морально–этической глухотой и откровенным самодостаточным эгоизмом в удивительно плоское и пошлое, в прямом смысле слова вырожденное пространство.

Строго говоря, это не столько ум, сколько разносторонняя, хаотично нахватанная и запутавшаяся сама в себе эрудиция вместе с чувством стиля, которую Чубайс, — гений железной поверхностности, — путает с глубиной как к совершенно не известным ему явлением. Недаром Кох уже в пожилом возрасте называет себя «Аликом» — уничижительно не из ложной скромности, а из инстинктивной немецкой точности.

Вот как он сам одной элегантной фразой подводит итог собственной жизни и раскрывает её смысл, вполне для него достаточный: «Мне было… противно жить в Советском Союзе. Это меня заставило войти в группу товарищей, которая превратила Россию в… капиталистическую страну, в которой мне теперь жить намного приятней.»

Ограниченность интеллекта Коха ярко демонстрирует фактическое обвинение в соучастии в убийстве Немцова… Ксении Собчак. Это–де принцесса питерского клана, уличив Немцова в трусости, тончайшим психологическим расчетом выманила того из уютного безопасного Израиля в отвратительную Москву, под пули кремлевских киллеров.

После убийства Немцова Кох не только поучаствовал в либеральной «гонке на лафете», вместе с Гудковым– и Собчак–младшими торжественно сообщив белоленточной тусовке о своем трепетном опасении стать следующей жертвой, но и пообещал «очередную волну роста цен» и, соответственно, начало массовых политических репрессий уже в августе 2015 года, удешевление нефти до 20 долларов за баррель (разумеется, из–за политики Путина, из–за чего же еще?) и полный отказ Европы от российского газа уже через пять лет.

Трудно избавиться от ощущения, что ему и сейчас, как во время приватизации, действительно безразлично, что говорить и какую ахинею нести: тогда нужно было «дербанитьп народное имущество и передавать его куски в правильные руки, а сейчас — плевать в правильную сторону: в угрожающе для Запада задумавшуюся о своих правах и интересах Россию.

Правда, нельзя забывать и о том, что в полемике Кох с удовольствием использует и шокирующую оппонента грубость, и по–чубайсовски откровенную наглую ложь (на чем его неоднократно ловил, например, Илларионов).

Прелесть Коха — в его патологической, не сознающей себя и ни на кого не оглядывающейся искренности. Разоблачающей далеко не только его, но и всех его подельников, весь либеральный клан. Подобно немецким солдатам, без тени стеснения перед белорусскими, украинскими и русскими крестьянками раздевавшимися у деревенских колодцев догола, чтобы вымыться на удушающей июльской жаре 1941 года, Кох не считает нужным сдерживать самопроизвольный поток своей искренности оглядкой на чьи–либо мнения и тем более чувства. Его хамское отношение к людям удивительно органично.

Именно благодаря этому он войдет в историю.

В 1998 году в интервью русскоязычной американской радиостанции он радостно, по–детски счастливо смеялся над безрадостным положением России, её унижением и неизбежным, по его мнению, превращением в сырьевой придаток Запада. Сама мысль о том, что Россия не имеет никаких

перспектив и никому не нужна, насколько можно судить, водила недавнего вице–премьера этой Рос- сии в состояние безудержного, неконтролируемого восторга. Возможно, он просто считал трагедию нашей Родины и нашего народа своим личным достижением.

Чубайс не случайно незадолго до этого назвал Коха (по собственному выражению того — «продавца родинки») «истинным патриотом России». Скорее всего, он не лукавил: просто таково либеральное понимание «истинного российского патриотизма».

В январе 2002 года, подтверждая свое отношение к России, выраженное в том интервью, Кох назвал русский народ «так называемым». А впоследствии добавил: «Самым актуальным для России вопросом является то, что инстинкты нашего народа–богоносца самоубийственны.» Для понимания: под «инстинктами» имелось в виду неприятие этнической преступности, именуемое либералами «недостатком толерантности». (Это классический ход либеральной пропаганды: устроив чудовищную социально–экономическую катастрофу, повлекшую за собой вымирание страны, либералы заявляют, что выходом из положения является не прекращение их политики отказа от развития, объективно ведущей к вымиранию населения, а замещение этого населения инокультурными, часто не желающими, а порой и не способными интегрироваться мигрантами.)

Выражая скорбь и сочувствие американцам после теракта в Нью — Йорке 11 сентября 2001 года, Кох вдруг запнулся и без всяких провокаций и наводящих вопросов журналиста задумался над тем, почему же, когда незадолго до того в Москве взрывали дома, у него не было такого сопереживания и такого чувства сопричастности, хотя он в то время находился в Москве. И, искренне задумавшись над этим логическим противоречием, он не менее искренне нашел ответ: просто в Нью — Йорке у него «все улочки родные». А в Москве — нет, и для либерала это нормально.

Точно такое же даже не сознательное игнорирование, а органическая неспособность воспринимать чувства других людей проявляется у Коха и в индивидуальном общении с людьми. Показательна попытка его интервью с Оксаной Робски, приобретшей на короткое время известность несколькими романами о жизни сверхбогатых «новых русских». Подметив ряд психологических и фактических неточностей в её писаниях, Кох пришел к выводу, что она никогда не жила на Рублевке, но явно что–то видела и, скорее всего, является подругой кого–то из рублевских дам, старающейся стать при ней приживалкой. И любезно поведал гостье рублевское прозвище таких, как она, — «жаба».

Робски возмутилась и в гневе ушла, оставив Коха, по его словам (но в этом ему веришь), в полном недоумении: он действительно не мог понять, за что на него было обижаться, когда он умно и эрудированно сказал женщине в лицо то, что, по всей видимости, оказалось правдой!

Одним из важнейших для понимания российских либералов представляется разговор, опубликованный «Форбсом» в августе 2010 года. Не кто- нибудь, а Авен обвинительно заявил Чубайсу и Коху, оправдывавшим залоговые аукционы: «Это полбеды, что вы продали эти предприятия дешево. Так этими аукционами вы сломали представления о справедливости! Вот это — беда. «Чубайс ответил: «Какая трагедия: мы сломали представление о справедливости, которое жило в голове у Авена. Так я это переживу. А представление у справедливости у народа мы сломали еще ваучерной приватизацией. Алик, скажи ему…»

И Алик сказал — главное: «Расставание с советским культом справедливости, Петя, это была плата за рыночные реформы. И за приватизацию, в частности».

«Рыночные реформы» в современном либеральном сознании возведены в самоцель, в культ, насколько можно понять, именно потому, что для либеральных реформаторов они являются простым синонимом личного обогащения и личной власти. Используя этот термин или читая его в высказываниях либералов, не стоит забывать его содержательный перевод.

И, глядя на либеральных реформаторов, даже удалившихся от дел и наслаждающихся отдыхом, часто милых и благообразных, совсем не похожих на гитлеровских мясников или безумных маньяков из фильмов ужасов, не стоит забывать, что эти люди сделали с нашей страной и со всеми нами.

И что они еще хотят сделать — и сделают обязательно, если их не остановить.

Не случайно в один из Дней памяти и скорби Кох заверил нас, что гитлеровский план нападения на Советский Союз и массового истребления нашего народа был не более чем планом «превентивного упреждающего удара, и что Сталин хотел напасть на Европу, а Гитлер его опередил, это был акт отчаяния со стороны Германии».

Кох с пафосом вопрошал (и при каждом удобном случае, похоже, вопрошает до сих пор): «Зачем бессмысленно контратаковали под Москвой…? Почему

не оставили стратегически абсолютно не важный Ленинград?»

Не далее как в июне 2015 года во Львове он воодушевлял приунывших свидомитов: «Терпите и дождетесь развала России».

Похоже, Кох возложил цветы на могилу Банде- ры и разрекламировал это действо в соцсетях не только чтобы больнее оскорбить ненавидимые им страну и народ и еще раз упиться пьянящим чувством безнаказанности, но ив силу своей глубокой близости с выродками, вбивавшими гвозди в головы людей, распиливавших и сжигавших их заживо, насиловавших и убивавших детей на глазах матерей.

Просто он истреблял нас по другим методичкам, — и гордится своей эффективностью.