Читаем без скачивания Богословие личности - Коллектив авторов

Если человек анализирует и подвергает сомнению сам себя, если перед ним открываются безбрежные дали такого вопрошания о самом себе, то это означает, что он уже охватил своим взором себя самого и все мыслимые моменты такого анализа или эмпирического самоконструирования, а тем самым утвердил себя в качестве чего-то большего, нежели простая сумма таких анализируемых компонентов его реальности. Именно эта «представленность-самому-себе», это видение совокупности всех своих условий, эта обусловленность показывают, что человек больше суммы своих факторов. Ибо конечная система, образованная отдельными, отличимыми друг от друга элементами, не может находиться с собою в таких отношениях, как человек в опыте своей множественной обусловленности и сводимости на нечто ему чуждое. Конечная система не может представить сама себя в качестве цельности. Конечная система имеет окончательно заданную отправную позицию и, исходя из нее, обладает некоторым отношением к определенному результату (который может состоять всего лишь в поддержании существования самой системы), но не к своей собственной отправной позиции. Она не задает вопросов о себе самой, она не есть субъект. Опыт радикального сомнения и постановки человека под вопрос – это достижение, невозможное для конечной системы как таковой.

Разумеется, было бы недопустимой подменой понимать эту возможность взгляда извне ограниченной системы данных, воспринимаемых порознь, как какой-то особый, отдельный элемент эмпирического человека. Правда, именно так часто поступает схоластическое богословие, когда говорит о духе или бессмертной душе человека так, как если бы то, что под этим подразумевается, было непосредственно помещенным в себе самом и эмпирически ясно выделенным элементом целостности человека; такой подход объясним педагогической необходимостью, но в конечном счете он примитивен. Однако именно в том случае, если мы не согласимся с этим примитивным дуализмом, в сущности, греческой, а не христианской антропологии, а будем знать, что человек как единство всегда существует в виде вопроса, который лишает силы все мыслимые эмпирические частные ответы (не своим позитивным содержанием, а самим радикализмом своего вопрошания), – тогда-то мы встретимся с человеком как субъектом, как субъективностью тех самых множественных объективностей, с которыми имеют дело эмпирические гуманитарные науки. Возможность как-то относиться к самому себе и иметь дело с самим собой – это, с одной стороны, не есть некий элемент наряду с прочими и не может быть таковым, но тем не менее потому-то это и есть реальность, составляющая субъектность человека в противовес вещности того же самого человека, которая также имеет место.

Итак, личностность означает, что субъект обладает самим собой как таковым в сознательной и свободной связи с целым. Эта связь – условие той возможности, чтобы человек в своем индивидуальном эмпирическом опыте и индивидуальном знании относился к себе как к единому и целому, и эта связь – первый горизонт такой возможности. То, что человеческая целостность доверена ему самому, является условием его эмпирического опыта самого себя и в качестве такового не может быть адекватно выведено из этого опыта и его предметностей. Даже если бы человек пожелал, будучи полностью обусловлен чуждыми ему вещами, отказаться от самого себя и, таким образом, объяснить себя всего из чего-то иного, то все равно именно он будет это делать, знать и желать, именно он охватывает сумму возможных элементов такого объяснения и он являет себя как раз не продуктом таких частных моментов, а чем-то иным. Можно, конечно, говорить о конечных системах, которые саморегулируются, а значит, в определенном смысле находятся в каком-то отношении сами к себе. Но у всякой такой системы возможности саморегулирования ограничены. Саморегуляция есть только определенный момент данной системы, и система не в состоянии объяснить представлений целостного человека о себе самом, его сомнений в себе и обдумывания им вопроса вопросов.

Человек представляет себе, ставит под вопрос и тем самым преодолевает свою собственную систему с ее настоящими и будущими частными возможностями, себя самого как целое, и такая практическая данность-самому-себе не может быть объяснена при помощи моделей саморегулирующейся множественной системы, которыми по своей природе ограничены, в сущности, все частные антропологии. Субъектность сама по себе есть невыводимый ни из чего факт бытия, данный в каждом отдельном опыте такого рода как его априорное условие. Опыт субъектности есть трансцендентальный опыт – пока еще в совершенно нефилософском смысле. То, что мы понимаем под личностностью и субъектностью, всегда сопротивляется непосредственному, изолирующему, регионально ограничивающему подходу именно в силу трансцендентальности этого опыта. Ибо предмет такого трансцендентального опыта в самой своей сути выступает не там, где человек имеет дело

предметно с чем-то отдельным и ограниченным, а там, где он в этом процессе представляет собой субъект, а не имеет перед собой «субъект» в качестве предмета. Итак, прежде всего слова «человек есть личность и субъект» означают, что человек невыводим из иного, не восстанавливается адекватно на основе других элементов, которыми можно оперировать; он всегда поручен самому себе. Когда же он себя объясняет, анализирует, обращается к множественности своих происхождений, он вновь утверждает себя в качестве субъекта, делающего это и в таком делании познающего себя как нечто более раннее и исходное, не могущее быть устраненным.

Перевод с немецкого Вадима Витковского

Юрген Мольтман

Человек и Сын человеческий[427]

Тема этой книги не только человек, но и Бог. До сих пор темы Бога мы касались только в свете негативной критики со временных доктрин о спасении, построенных на опыте и образах человека. В этой последней главе будут изложены критерии, которые привели к этой критике.

А. Бог как критика человека

Современное антропоцентрическое познание мира основывается на том, что человек есть критерий Бога. С Ренессанса и Просвещения начался век антропологии, антропоцентрический век. Однако в современном эмфатическом смысле антропология предполагает богословие, утерявшее свою силу, и понимает себя как наследницу этого богословия. Одним из центральных мифов человека Нового времени является миф о том, что «Бог умер! И мы убили его!» (Ницше). Тайной богословия оказывается антропология. Не человек есть образ Бога, а боги суть образы человека. Не человек – творение Бога, а боги созданы страхом и стремлениями человека. В своей критике религии Людвиг Фейербах дал очень красочное описание этого взгляда современного человека[428]. Он по менял местами субъект и предикат и тем низвел все Божьи атрибуты до человеческого субъекта. Сознание бесконечности есть не что иное, как бесконечность сознания. Познание Бога – просто самопознание человека. Бог – это желаемая проекция человека, самого в себе расщепленного. Он, так сказать, является лучшим «Я» человека, которое тот противопоставляет себе и которому по том поклоняется. Как может человек прийти к себе? Только путем признания своих религиозных идеалов собственными проекция ми, присваивая их и принимая их снова на себя. Тогда он уже больше не расщепленный человек, перенесший свое лучшее «Я» на небо, а человек в единстве с самим собой, который реализует свое лучшее «Я» на земле. В своих негативных замечаниях Фейер бах выступал против религиозных образов человеческого страха. В своей критике он следовал ветхозаветному запрещению образа: «Не делай себе кумиров и никакого изображения… Не поклоняйся им и не служи им» (Исх 20:4–5). Он взял древнюю традицию негативного богословия: «Что такое Бог, мы не знаем» (Фома Аквинский). Однако его собственная позиция была религиозной: «Новая философия превращает человека, включая и природу, (…) в единственный, универсальный и высший предмет философии, превращая, следовательно, антропологию (…) в универсальную науку». «Человек с человеком – единство «Я» и «Ты» – есть Бог»[429]. Фейербах признавал все предикаты Бога, но только перенес их на человека и человечество. Если, как полагал Фейербах, тайна богословия есть антропология, то тайной его антропологии является антропотеизм (обожествление человека). Из этого он сделал вывод, что «политика должна стать нашей религией, но это возможно лишь в том случае, если в наших взглядах есть то высшее, что превращает политику в религию». Но если политика должна стать религией, то что же он тогда критиковал в религии? Если удаление богов с неба религии приводит к обожествлению человека на земле, то что же тогда такое антропология? Если развенчание Бога делает человека Богом для себя же самого, то нечего говорить об антропологии. Бог умер и должен быть погребен. Но если наследник становится на Его место, то он уже не человек, а сам Бог, хотя, может быть, сначала только «Бог в процессе становления» (Р. Гароди). Несостоятельность современной антропологии, построенной на идее наследственного богословия, заключается именно в его богословском и религиозном наследии. Как тотальный человек, как идеальный человек, как человек возможностей или человек решения человек должен сам совершить то, что он не может совершить. Обожествление человека не делает его более человечным, а скорее, наоборот, делает его бесчеловечным. Антропология, которая в современном постхристианском контексте намеревается быть наследницей богословия, упускает из виду не только реального Бога, но также и реального человека. Так как она соединяет Бога и человека в единое целое, она не может уже сказать, о ком она говорит.