Читаем без скачивания Первая встреча, последняя встреча... - Владимир Валуцкий

— Не сердись, малыш. Все хорошо.

— Конечно. Третий год все хорошо.

Сразу — серьезное, расстроенное лицо.

— Малыш, мы ведь договорились…

— Да ладно, я ничего не сказала.

— Сама проснешься или тебе позвонить?

— Меня разбудят.

— Это кто же тебя разбудит? — в голосе промелькнула ревность.

— Один надежный товарищ.

— Что еще за товарищ? Ты знаешь, каков я в гневе?

— Знаю…

Подходит к дивану, наклоняется, наваливается, душит.

— Р-р-р!.. Страшно?

— Страшно. Иди.

— А вот я не уйду.

Что уходить не хочется — тоже знаю. Это правда. Кому же хочется — в ночь, от тепла, уюта. До чего же мы, Господи, оба несчастные…

— Ну какой у меня может быть товарищ? Конечно, будильник. Иди. — Он целует в щеки, в шею. — Ну уходи… Слышишь? Уходи, уходи, уходи…

Он поднялся, вздохнул. Сейчас рукой тихонько и нежно погладит по щеке. Вот так. И — быстро уходить, пока я притихла. Исчез в передней, вернулся уже в плаще.

— Пока?

— Езжай осторожнее, не торопись.

— Спи, малыш. До завтра!

Дверь хлопнула.

Раньше я от этого хлопка плакала. Уже год не плачу.

Что же, действительно пора спать. Антошка уже давно спит у себя за плотно закрытой дверью. Заглянула к сынуле. Сопит. Нога — из-под одеяла, гуляет сама по себе. Заправила ее обратно — даже не почувствовал. Спит, как зверь бурундук.

Погасить свет в прихожей — идиотский выключатель: надо за веревку семь раз дернуть, пока сработает. На восьмой — гаснет.

Стою в ванной, где колготки развешаны — мои вперемежку с Антошкиными, смываю глаза, гляжу в зеркало на физиономию. Если честно, я отношусь к ней неплохо. Для без малого тридцати — еще вполне ничего. Могла бы, правда, быть немного повеселее…

Зазвонил телефон.

— Да.

— Ольгунька! Ау!

Валя, соседка этажом ниже. Очень веселенькая. В трубке музыка и голоса.

— Ты одна?

— Одна.

— Тогда спускайся к нам. У нас такие люди!

— Я сплю, Валюшка.

— А ты просыпайся и приходи. Подожди…

— Ольга? — это уже мужской голос, решительный баритон. — Ты что там дурака валяешь?

— Сашка, настроения нет веселиться.

— Настроение организуем. И вообще — состав объявлен, замены не принимаются. Подожди…

— Ольгунчик! Ау, мой хороший! Ты спускаешься?

— Валюшка, я уже вся умытая…

— И очень тебе идет! Все ужасно жаждут тебя видеть.

— Кто?

— Исключительно замечательные люди, ты их не знаешь. Ну давай, просыпайся. Лариска уже спускается. — И тихо, прикрыв трубку: — Здесь для нее такой вариант… Между прочим, только что развелся. Ага?

— Хорошо. Зайду на минуточку.

— Ждем!

Только успела снова глаза намазать и что-то натянуть на себя — звонок в дверь. Лариса, другая соседка, этажом выше. Принарядилась — в боевой форме, даже губы накрасила. В руках — сковородка.

— Готова? Ванилин у тебя есть? Валюшка торт печет.

Достаю ванилин, Лариска крутанулась перед зеркалом, оглядывая внешность. Как бы между делом.

— Я лично тоже на полчасика. Завтра день сумасшедший, с утра — в банк, и Сережка расклеился. Спит и чихает, чертенок. В саду сквозняки. А что за люди, не знаешь?

— Говорят, исключительно замечательные. Ну, пошли?

Дергаю выключатель… Лифт, кнопка — на четвертый этаж.

Дверь уже приоткрыта — ждут. Голоса, что-то пригорело на кухне.

— Можно?

— Приветик!

В прихожую выбегает Валюшка. Вся раскрасневшаяся, деятельная, счастливая. Вот кто настоящий малыш, а не я. Мне по плечо. Она у нас с Лариской третий ребенок: Антошка, Сережка и — Валюшка. И в сад вместе ходят, только они — воспитанники, а Валюшка — воспитательница.

Сдаем ей сковородку и ванилин.

— Держи. Что за праздник?

— Мы с игры. Сашка, правда, не играл, но игра была все равно — исключительная! Проходите. Я сейчас…

Обстановка в Валюшкиной комнате спартанская: стол, стулья, тахта — и все. На столе, правда, вино, какие-то яркие заграничные пакетики, коробочки. Трое мужчин, двое незнакомых, третий — Сашка, Валюшкин хоккеист.

— Значит, так, — представляет Сашка, — справа от нас, которая очень красивая, — девушка Оля. Слева, которая тоже очень красивая, — девушка Лариса.

— Павловна, — уточняет Лариска, надменно кивнув мужчине, рядом с которым усадил ее Сашка, — очень подтянутому, в темном костюме и галстуке.

— Герберт… Мартынович…

— Гость из столицы! — объявляет Сашка торжественно, а и комнате появляется Валюшка с подносом, прямо-таки одуревшая от счастья, от любви, от своего торта:

— У Герберта знаете кто отец? Герберт, скажи!

— Ну… Это здесь ни при чем, — нахмурился подтянутый.

— На скамью посажу, — тихо, головы не повернув, бросает Валюшке Сашка. — Мы сами тоже чего-то стоим, верно, Гера? Тоже достойно представляем нашу альма-матер.

— Герберт весь мир объездил! — опять восторженно встревает Валюшка. — В каком ты, Герберт, сейчас городе в Швейцарии работаешь, я забыла?

— Ну, если быть точным, то в настоящий момент не работаю.

— Ничего, старче. — У Сашки в одной руке стакан, другой он хлопает гостя по плечу. — Сегодня здесь, завтра снова в Женеве — ваше дело такое!

— Значит, Герберт Мартынович у нас дипломат? — сурово спрашивает Лариска. — А что же ты, Сашка?

— Чего — я?

— Почему ты не дипломат? Если вы в одной альме матери учились?

Я-то хорошо знаю Лариску: ей обязательно надо с первой минуты самоутвердиться, особенно с незнакомыми мужчинами.

— Потому что Сашенька ушел в большой спорт! — чуть не плача от Ларискиной тупости, кричит Валюшка. А Сашка тоскливо обращается к третьему:

— Веня, объясни девушкам.

Про третьего я еще не сказала: какой-то чудной, в свитере мешком, вид диковатый, неухоженный и даже вроде не очень мытый. Он снял очки, почесал переносицу.

— Видите ли, девушки. В области высшего образования случается много неожиданностей. И жизнь порой поворачивается самым удивительным образом. Действительно, мы все трое учились вместе. В одной столовке в электротехническом трескали сосиски, рубали компот. Надеюсь, не забыл, Гера? А теперь он — москвич, представляет отечественную электронику за рубежом, Сашка с электронной скоростью гоняет по полю шайбу, а я на электронной технике подсчитываю общественное мнение об их деятельности.

Сашка засмеялся, удовлетворенный, и представил:

— Вениамин, научный человек.

Вениамин надел очки, поклонился и прибавил:

— Советский Союз…

Сидим, попиваем вино, едим Валюшкин торт, заграничные сласти, звучит тихая музыка. Посиделки как посиделки, а настроение у меня неважное. Наверное, не нужно было идти, ничуть не развеселили исключительно замечательные люди, скорее наоборот.

И этот Вениамин, Советский Союз, оказался такой болтун. И выпил-то рюмку, а все говорит, говорит:

— …а ведь могла судьба распорядиться иначе, и я родился бы где-нибудь в Лимпопо, и не учились бы мы с тобой, Гера, в одном институте, не ходили бы на Сашкин хоккей, не ели бы этот торт в обществе милых девушек. Вот за это, понимаешь, я и люблю страну, где родился, живу и буду жить. И это не обреченность, а осознанная необходимость — иначе само понятие родины теряет смысл, верно, Сашка?

Очки он то снимает, то надевает, окурки тыкает куда попало — на месте Валюшки убила бы его. А Валюшка сидит, влипнув Сашке под мышку, и слушает — ей все ново и интересно.

— Кто же спорит, — отозвался Сашка.

— Саша… — Валюшка забеспокоилась, увидев, как он, уже заметно смурной, потянулся к бутылке, — еще же не вечер…

— Я тоже не спорю, я просто увлекся, понимаете, а вообще ужасно, по русской привычке хочется спорить, утверждать, опровергать, понимаете, мы так мало спорим, ребята, а жаль… Оля! — поворачивается он к Лариске. — Я призываю вас спорить!

— Ой, давайте! — хлопает в ладоши Валюшка.

— Я согласна, — говорит Лариска. — Если только вас не смущает, что я — Лариса.

— Вы — Лариса. — Ничуть его не смущает. — И это прекрасно! Ведь мы, Лариса, вот так собираемся, говорим на общие темы и расходимся, а ведь нам есть чем поделиться! Ну ладно Герка — он по заграницам от наших обычаев отвык, а мы-то с вами!

Тут Герберт, который словно закоченел в своем костюме с галстуком, вдруг несогласно шевельнулся:

— Это неверное суждение.

— В смысле? — проснулся Сашка.

— Живя, как вы говорите, по заграницам, как раз и начинаешь понимать, что для человека важнее всего.

— А что важнее всего? — спрашивает Валюшка.

— Наверное, простое человеческое счастье, — сказал Герберт и, кажется, в мою сторону посмотрел.

— Верно, — согласился Вениамин, — но пока его нет, простого человеческого, счастье уже и в том, чтобы всласть поспорить, поскулить, поплакаться в жилетку. А особенно — для женщин. Верно ведь, Лариса?