Читаем без скачивания История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789 - Семён Дмитриевич Ахшарумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем, когда по наведении справки оказалось, что приказ о Мармонтеле еще не получен, де Сартинь сказал ему: «Отправляйтесь ночевать домой, а завтра приходите ко мне к 10 часам».
Само собой разумеется, что Мармонтель исполнил это распоряжение.
«Я встретил у господина де Сартиня, – рассказывает он, – полицейского, который должен был отвезти меня в Бастилию. Господин де Сартинь предложил, чтобы мой провожатый ехал в отдельном экипаже, но я отклонил это любезное предложение, и в одном экипаже мы прибыли в Бастилию. Губернатор со своим штабом принял меня в зале совета, и там я заметил, что данная касательно меня инструкция для меня благоприятна. Губернатором был господин Абади. Прочитав бумаги, врученные ему полицейским, он спросил меня, хочу ли я, чтобы мой слуга остался при мне, но с условием, что мы будем жить в одной комнате и что он должен будет оставаться в тюрьме до тех пор, пока я не буду выпущен оттуда. Моего слугу звали Бюри. Я с ним об этом переговорил, и он сказал, что желает остаться при мне. Тогда слегка осмотрели мои вещи и мои книги и отвели меня в просторную комнату, в которой вся мебель состояла из двух кроватей, двух столов, шкафа и трех соломенных стульев. Было холодно, но тюремщик развел огонь и принес много дров. В то же время мне дали перья, чернила и бумагу, но с условием, чтобы я дал отчет в том, как употребил все листы бумаги, сколько мне было выдано. В то время, когда я собирался писать и устроил для этого свой стол, тюремщик опять вошел и спросил у меня, доволен ли я своей кроватью. Рассмотрев ее, я сказал, что тюфяки нехороши и одеяла грязны. Тотчас же все это переменили. Меня спросили, в котором часу я обедаю. Я отвечал, что обедаю в то же время, когда обыкновенно обедают все. В Бастилии была библиотека, и губернатор прислал мне каталог книг, предлагая выбрать какое-либо из сочинений. Я этим не воспользовался, но мой слуга попросил романы Прево, и ему их принесли. Что касается меня, то мне было чем разогнать скуку. Давно досадуя на презрение, с которым ученые относятся к поэме Лукана[64], которую они не читали в подлиннике, но с которой знакомы только по варварскому и напыщенному переводу Бребёфа, я решился перевести эту поэму прозой более точным и более приличным образом. Эта работа, которая занимала меня, не утомляя головы, была наиболее подходящим трудом для моего тюремного досуга. По этой причине я взял с собой эту поэму и, чтобы лучше понять ее, захватил и комментарии Цезаря. И вот я очутился у пылающего камина, погруженный в размышления о распре Цезаря с Помпеем и забыв о моей ссоре с герцогом д’Омоном. В свою очередь Бюри, столь же философ, как и я, занялся приготовлением наших постелей, расположенных в противоположных концах комнаты, освещенной зимним солнцем, несмотря на крепкую железную решетку в окне, чрез которое я видел предместье Святого Антония. Через два часа после этого я был выведен из глубокой задумчивости сторожами, отворившими двери моей комнаты и принесшими обед. Я думал, что этот обед предназначался мне. Один из этих сторожей молча поставил перед камином три небольших блюда, покрытых тарелками из простого фаянса, а другой разостлал скатерть, хотя немного грубую, но чистую, на одном из столов, который был свободен. Он поставил на этот стол бутылку вина, довольно чистый прибор, положил оловянную ложку и оловянную вилку и хорошего домашнего хлеба.
Исполнив свою обязанность, тюремщики удалились, заперев за собою обе двери моей комнаты. Тогда Бюри пригласил меня сесть за стол и подал мне суп. Это было в пятницу, а потому суп был постный – пюре из белых бобов с самым свежим маслом. Кроме того, Бюри подал блюдо этих самых бобов. Я нашел, что все это очень вкусно. Еще вкуснее было кушанье из трески, немного приправленной чесноком. Вкус и запах были так пикантны, что могли бы удовлетворить самого искушенного гасконца. Вино оказалось не из лучших, но сносное. Десерта не было, но ведь надобно же было терпеть какое-нибудь лишение. В заключение я нашел, что в тюрьме обедают очень хорошо. Когда я встал из-за стола, а Бюри собрался сесть за обед, для него было еще чем пообедать из того, что осталось после меня, вдруг оба моих сторожа входят ко мне с пирамидами блюд.
По великолепию принесенного сервиза, по прекрасному столовому белью, по дивному фаянсу, по серебряным ложке и вилке мы догадались, как ошиблись, но скрыли свой промах. Когда сторожа удалились, Бюри сказал мне: „Сударь! Вы съели мой обед, согласитесь, чтобы я в свою очередь съел ваш“. – „Это справедливо“, – отвечал я ему. Мы рассмеялись, и я думаю, что стены моей комнаты были очень удивлены, услышав смех. Обед был скоромный, несмотря на пятницу. Вот из чего состоял этот обед: превосходный суп, кусок сочной говядины, ножка вареного каплуна, покрытая жиром, жареные артишоки в маринаде, шпинат, чудесная груша, виноград, бутылка старого бургундского вина и самый лучший кофе мокко. Этот обед Бюри съел, за исключением фруктов и кофе, которые оставил мне. После обеда ко мне пришел губернатор, спросил меня, доволен ли я пищей, и обещал мне посылать ее от себя, уверяя, что сам будет отрезать на мою долю и никому не позволит распоряжаться этим. Он предложил мне к ужину курицу. Я поблагодарил его и сказал, что достаточно к ужину тех фруктов, которые остались от обеда. Таков был мой повседневный стол в Бастилии. Из этого видно, с какой снисходительностью со мной обходились или, вернее, как неохотно меня карали для удовлетворения гнева герцога д’Омона. Губернатор ежедневно навещал меня, и так как он имел кое-какие познания по части словесности и даже латинского языка, следил за ходом моей работы, и это доставляло ему удовольствие, но он позволял себе подобное развлечение лишь на короткое время: „Прощайте, – говорил он мне, – я иду утешать людей, более несчастных, чем вы“. Судя по тому, как со мной обходились в Бастилии, я имел основание думать, что меня не долго в ней продержат. Мне не приходилось там много скучать, так как я продолжал свою работу и имел интересные
