Читаем без скачивания Железная маска: между историей и легендой - Жан-Кристиан Птифис

Карл II умер в 1685 году. Известно, что он обратился в католичество лишь на смертном одре, без ведома своего народа. Тайный обряд совершил отец Хадлстон, вошедший в королевские покои через потайную дверь, прикрыв плащом свое священническое облачение, а париком — тонзуру. На трон взошел Яков, герцог Йоркский. Уже перейдя к тому времени в католицизм, он был вынужден согласиться на проведение церемонии коронации по англиканскому обряду. Однако он очень быстро рассорился с протестантами, которые призвали к себе на защиту его племянника, герцога Монмаутского, а затем статхаудера Голландии Вильгельма III Оранского, женатого на одной из его дочерей, Марии. В 1688 году свершилась Славная революция, знаменовавшая собой конец абсолютизма Стюартов. С этого момента переговоры, которые велись в 1669–1670 годах, более не имели ни малейшего значения, и Лувуа перестал дрожать от страха, а его сын и преемник Барбезьё, унаследовавший у него эту должность в 1691 году, вообще не проявлял интереса к «старому заключенному».

Все перечисленные выше косвенные свидетельства позволяют свести концы с концами и подводят солидную базу под гипотезу о слуге, оказавшемся замешанным в секретные переговоры между Францией и Англией, давая возможность, за неимением прямых исторических свидетельств, выстроить систему логического обоснования.

Глава 8

МАСКА И БАЛАГАННАЯ ПЛЯСКА

Если и по сей день еще говорят о тайне человека в железной маске, то, очевидно, причиной тому является отнюдь не темный секрет слуги Эсташа Данже — XVII век знал и других претендентов на эту роль. Причина скорее в том, что человек в маске породил легенду или, вернее говоря, необыкновенный миф с многочисленными ответвлениями, прошедший через века. Этот миф сам по себе заслуживает изучения: он является составной частью той самой «истории ментальностей», изучению которой в последние годы так много внимания уделяют исследователи. Настоящая работа представляет собой своего рода спектральный анализ слухов, их бытования и триумфального распространения вплоть до конца XVIII века.

Первые слухи зародились в Пинероле после прибытия туда 21 августа 1669 года Эсташа Данже. Рабочие, занимавшиеся оборудованием камеры, офицеры и солдаты роты вольных стрелков и обслуживающий персонал были удивлены чрезвычайными мерами предосторожности, принимаемыми начальником крепости, который лично носил пищу узнику изолированной камеры. Уже тогда зародились предположения, что незнакомец является важной особой. «Лучшим доказательством того, что я никогда не говорил об этом заключенном с кем бы то ни было, — писал Сен-Мар своему начальнику Лувуа 31 августа 1669 года, — является то, что одни здесь думают, будто это маршал Франции, а другие говорят, что это председатель парламента».[284]

Действительно ли дело обстояло именно так, как писал Сен-Мар? Во всяком случае, это вполне вероятно, ибо людям и в голову не могло прийти, что король Франции сослал на самую окраину королевства столь малозначительное лицо, как простой слуга. В донжоне Пинероля тогда уже отбывал заключение весьма важный человек, поэтому люди, вполне естественно, подумали, будто и вновь прибывший принадлежит к высшей знати, дворянству шпаги или плаща, является маршалом или председателем парламента. Старые обитатели Пинероля конечно же помнили Жана Жака де Барийона, сеньора де Шатийон-сюр-Марн, председателя Парижского парламента, оказавшегося в заточении по приказу регентши Анны Австрийской и умершего 30 августа 1645 года вскоре после своего освобождения.[285]

В 1670 году слухи вновь стали распространяться, на сей раз в связи с Фуке. В результате заговора Валькруассана и повешения несчастного Ла Форе (события, о которых обитатели Пинероля ничего не знали) Сен-Мар велел укрепить окна апартаментов бывшего министра, установив на них мощные решетки и почти полностью закрыв их сеткой, так что узник мог видеть только небо. За проведением этих работ наблюдали с колокольни собора Сен-Морис. «Многие, — писал Сен-Мар своему начальнику Лувуа 12 апреля 1670 года, — с любопытством спрашивали меня о причинах такого усиления мер безопасности и хотели узнать новости о моем заключенном, тем самым провоцируя меня на то, чтобы я в насмешку над ними рассказывал им небылицы»{51}.[286]

Сен-Мар испытал тогда большое удовольствие, дурача своих собеседников и отмечая про себя, как мало надо, чтобы разбудить воображение людей. Эта история вскоре забылась, но сам Сен-Мар запомнил урок. Что же касается интересующего нас заключенного, то следует иметь в виду, что в донжоне Пинероля никто и никогда не носил маску — ни железную, ни бархатную. Лицо Эсташа, которое неизвестно нам, было, по всей вероятности, самым обыкновенным. Он не был похож ни на Людовика XIV, ни на Мольера, ни на Бофора, ни на Вермандуа, ни на какого-либо иного важного человека при королевском дворе. Лувуа велел тщательно следить за Эсташем и позволять ему исповедоваться, отнюдь не требуя скрывать его лицо.

Шли годы, и однажды, в 1681 году, Сен-Мар немножко проболтался. 25 июня того года он писал своему другу аббату д'Эстраде, сообщая о своем предстоящем переводе в Эгзиль: «Под стражей у меня по-прежнему останутся два дрозда, которые находятся здесь и которых не называют иначе как господами из нижней башни…» Простое упоминание в частной переписке о существовании двух таинственных заключенных само по себе было серьезным нарушением предписаний, полученных от Лувуа. Несдержанность Сен-Мара может объясняться сильным недовольством, которое он испытал, узнав о своем переводе в отдаленную крепость, расположенную на самой окраине королевства, в горах, среди вечных снегов.

Словечко «дрозд», по поводу истолкования которого историки извели горы бумаги, также свидетельствует о глубоком разочаровании тюремщика. Следует отметить, что эти два «дрозда» представлялись королю и Лувуа достаточно важными заключенными, однако для Сен-Мара, который постоянно жил с ними, это были совершенно незначительные личности, простые люди, которые так неприятно напоминали ему о своем собственном происхождении. Он, офицер роты мушкетеров, возведенный в дворянское достоинство за верную службу, он, которому была оказана высокая честь выполнять ответственное задание — надзирать за Николя Фуке, виконтом де Во и де Мёлен, бывшим генеральным прокурором Парижского парламента, бывшим суперинтендантом финансов и государственным министром Его Величества, а также за графом де Лозеном, генерал-полковником драгун, капитаном первой роты лейб-гвардии короля, королевским главнокомандующим, губернатором Берри, не мог теперь не печалиться по поводу той роли, которую ему приходилось играть при двух жалких слугах. То, сколь низкого происхождения они были, казалось, бросало тень на его собственный престиж. Какую славу мог он стяжать, охраняя клетку с двумя столь обыкновенными пташками? Эти размышления, должно быть, наполняли его горечью долгими зимними вечерами, которые он проводил бок о бок со своей «высокой и могущественной мадам де Сен-Мар».

Эта горечь усугублялась тем, что упомянутая парочка заживо погребенных не имела права говорить. Даже если он, занимаясь ими, нес важную королевскую службу (по крайней мере он был в этом уверен), никто не смог бы сказать, что он облечен столь высокой миссией, поскольку она должна была оставаться в тайне. И Сен-Мар ощущал свое скорбное пребывание в Эгзиле как наказание за то, что своевременно не обнаружил потайной ход в Пинероле. Итак, Эгзиль — его чистилище!

Эта старинная крепость, стоявшая в стороне от деревни с тем же названием, не располагала к распространению слухов. Помимо самого Сен-Мара и лейтенанта Ла Прада, единственными людьми, имевшими право видеть двух таинственных заключенных, были доктор Перрон из деревни Прагела и аббат Риньон из Пинероля. Последний, лично знавший слуг Фуке, был единственным обитателем этого города, которому стало известно, что они не отпущены на свободу, однако он был связан тайной исповеди. Сам же Сен-Мар, похоже, никогда не говорил о них своему другу Жану Франсуа Лоза, управлявшему от имени герцога Савойского городом Сузой и близлежащей долиной Дуар Рипер. Во всяком случае, этого не следует из переписки последнего с правительственными чиновниками в Турине, на что обратил внимание Этторе Патриа.[287]

Все началось, видимо, в 1687 году на острове Святой Маргариты. С 14 по 25 апреля этого года четверо жителей Прованса, Луи де Томассен-Мазож, советник парламента города Экс, его жена Габриель де Сегиран, его свояченица мадам де Пьеррю и некий аббат де Мован, друг семьи, совершали увеселительное путешествие по морю из Прованса в Геную. 14 апреля они сели в легкую фелюгу в Сен-Тропезе. 18 апреля в пять часов вечера противные ветры вынудили их причалить к рейду города Канн. Желая извлечь из непредвиденного осложнения пользу, мсье де Мазож и аббат де Мован отправились осматривать Леренские острова, которые ранее собирались посетить на обратном пути. Сначала они направились к близлежащему острову Святой Маргариты, где и представились у входа в форт. Первый капитан форта Пьер де Бюсси, сеньор де Дампьер, принял их весьма любезно. Этот жизнерадостный человек пятидесяти лет с тех пор, как начал службу в Провансе, усвоил распространенный в тех местах порок, весьма опасный для военного: он стал слишком болтливым! Без лишних проволочек позволив им осмотреть строения цитадели, он сообщил попутно и самый необычный из секретов: со дня на день ожидается прибытие на остров некоего таинственного арестанта, которого никто не должен видеть. Специально для него оборудуют в башне камеру, непосредственно сообщающуюся с квартирой нового начальника крепости, мсье де Сен-Мара.