Читаем без скачивания «Теория заговора». Историко-философский очерк - М. Хлебников

Среди писателей-мистиков, произведения которых находят распространение и адептов в России, мы можем встретить как известные и в наше время имена Я. Бёме, Сен-Мартена, Эккартсгаузена, так и авторов, не переживших своей эпохи: Гийон, Мамбрини, Юнг-Штиллинг. Подобные настроения получили естественное своё усиление после Отечественной войны. Как пишет исследователь данной проблематики XIX века И. А. Чистович: «В девизе, принятом им (Александром I. — М.Х.) после этих событий и изображённом на победной медали в память 12 года (не нам, не нам, а имени Твоему), он прямо выражал, что считает себя только орудием, посредством которого действовала высшая божественная сила»{332}. Обратимся к персональному ряду русского мистицизма начала XIX века, чтобы наиболее ясно представить его основные тенденции, которые отличались вполне объяснимой разнонаправленностью.

Наиболее известными мистиками александровской эпохи являются А. Ф. Лабзин и А. Н. Голицын. Первый занимался распространением книг (Эккартсгаузен, Шиллинг, Бёме) и журналов мистического характера, в частности недолгое время выпускал журнал «Сионский Вестник», имевший, несмотря на то, что вышло всего девять номеров, шумный успех в «мистических кругах». Лабзин представлял собой тип чистого мистика, основной задачей которого было «нравственное совершенствование человечества», посредством достаточно вольной трактовки христианства. С совсем иным примером мы сталкиваемся при обращении к фигуре А. Н. Голицына. В отличие от Лабзина, игнорировавшего государственную службу (должность вице-президента Академии художеств являлась, безусловно, синекурой), обер-прокурор Синода и главноуправляющий духовными делами иностранных исповеданий князь Голицын обладал ярко выраженными административными способностями. Сочетание религиозной экзальтированности с практической деятельностью достаточно быстро принесло свои плоды. В 1812, знаковом для русской истории, году в Россию по поручению Английского библейского общества прибывает пастор Паттерсон. Результатом его работы стало учреждение в том же году Библейского общества в России. Членами комитета для управления делами общества избираются, помимо его президента — Голицына, влиятельнейшие лица Российской империи. Это В. П. Кочубей, министр народного просвещения А. К. Разумовский, министр внутренних дел О. П. Козодавлев, С. С. Уваров и др. Членом общества становится и Александр I, оказавший ему серьёзную материальную поддержку. О размерах поддержки Библейского общества со стороны монарха красноречиво свидетельствует одна только сумма помощи, оказанной в 1816 году: 30 тысяч рублей.

Основной идеей общества, помимо распространения экуменических взглядов, декларировалась необходимость «при издании книг священного писания на разных языках держаться текстов, употребляемых по правилам того или иного вероисповедания, без всяких пояснений или комментариев, которые неизбежно носили бы вероисповедный отпечаток»{333}. Неизбежно, что столь активная просветительская деятельность порождала не только желание ознакомиться с текстами Библии, лишёнными конфессиональных комментариев, но и более чем осторожное отношение со стороны весомой части русского общества.

Одними из первых проявлений конспирологических настроений в эпоху царствования Александра I, его либерального периода, становятся два рапорта полковника В. И. Дибича. Оба написаны в 1816 году в Мейсене, первый отправлен фельдмаршалу Барклаю де Толли, второй — начальнику генерального штаба русской императорской армии И. И. Дибичу, родному брату автора. Оба рапорта свидетельствуют об острой социокультурной реакции со стороны умеренно консервативно настроенных кругов российского общества на либеральные веяния той эпохи, сопряжённой с усилением контактов, после войны 1812 года, между Россией и Европой. Подобные контакты имели место, прежде всего, в армейской среде, которую Дибич считает наиболее восприимчивой к различного рода подрывным влияниям. Ситуация же, сложившаяся в европейских армиях, внушает самые серьёзные опасения. Дибич приводит следующий пример: «Офицеры королевской прусской гвардии будто бы также открыто утверждали, что государи не нужны и что состояние мировой культуры настоятельно требует учреждения республики»{334}.

Неизбежным последствием данной ситуации является возникновение тайных обществ в армейской среде по образцу европейского масонства. Именно масонство Дибич помещает в центр своей конспирологической теории. Масонство обвиняется в том, что его цели и задачи намеренно скрыты от непосвящённых, за нарочито изощрённой символикой масонства открываются не филантропия и безобидное увлечение мистицизмом, но социально-политическая доктрина революционного толка. Предлагается собственная, Дибича, трактовка масонской риторики. «Он освобождает элементарное тело человечества (государство) от нечистых побуждений (система верховной власти). Душу человечества (дух времени) он просвещает (отдаёт под влияние союзников)».{335}

Рисуется апокалипсическая картина мирового заговора, берущего своё начало в добиблейские времена, что косвенно указывает на инфернальный источник мирового неблагополучия. Участниками мирового заговора становятся: «майосы, жрецы, софосы, брамины, левиты, платоники, иоанниты, франкомасоны, иезуиты, цинцендорфы, обсерванты, сведенборгиане, розенкрейцеры, иллюминаты, азиатские братья, африканские братья, кармелиты, шотландские каменщики и тугенбунд»{336}. Нетрудно заметить, что автор соединяет несоединимое, объявляя заговорщиками непримиримых соперников, например, иезуитов и масонов, или причисляя к последним браминов с платониками. Впрочем, оговаривается некоторое «диалектическое противоречие», выявленное им в генезисе тайных обществ. Оказывается, что в начале существования некоторые тайные общества ставили перед собой достаточно позитивные, даже «нравственные цели». Дибич пишет: «Мир обязан тайным обществам, главным образом, сохранением чистой нравственной философии, основанной на всепрощающей любви к человечеству в такие времена, когда фанатизм, нетерпимость, суеверие <…> увлекали человечество со стези всеобщего благополучия»{337}. В этом моменте своих рассуждений Дибич «предугадывает» логику объяснения генезиса тайных обществ в более поздний период исследования конспирологии.

К сожалению, увлечение конспирологической составляющей приводит к постепенному вымыванию нравственного начала, цели и задачи трактуются всё более туманно и неопределённо, что даёт возможность свободно манипулировать умонастроением и действиями членов тайных обществ. К тому же после пришествия Христа тайные общества, пусть с благими намерениями, пытаются не только дублировать путь спасения, но зачастую противопоставлять себя истинному спасению. Стремясь изменить данную негативную тенденцию, но одновременно учитывая богатый опыт деятельности тайных обществ, Дибич предлагает использовать их для пропаганды вне Европы, там, где христианство ещё слабо или где оно встречает сопротивление.

Ситуация некоторым образом претерпела изменения в начале 20-х годов XIX века, что связано с изменившимися политическими реалиями тех дней. Влияние Меттерниха способствовало определённому «поправению» взглядов Александра, что выразилось в более пристальном внимании к различным полулегальным обществам (масонские, литературные). Большой интерес в этом контексте вызывают документы, относящиеся к деятельности маркиза Ф. О. Пауллучи — генерал-губернатора Лифляндского и Курляндского. Отвечая на письменный запрос князя П. М. Волконского по поводу учреждения в Риге масонской ложи, Паулуччи фактически предлагает собственную интерпретацию «теории заговора». В своих докладных записках он выделяет две разновидности существовавших на тот день тайных обществ. К первым он относит легальное масонство, характеризующееся как объединение, ставящее перед собой цели исключительно морально-нравственного порядка. Отношения с государственной властью у подобных масонских лож строятся на принципах открытости и подчинения. Примером тому служит реакция руководителей остзейской ложи на её запрет. Маркиз пишет: «Я счёл своим долгом пригласить директоров помянутых лож, для дачи обязательств в прекращении работ оных, впредь до нового приказания. С их стороны получено мною формальное заявление, что они поспешили исполнить это приказание, и постараются, чтобы оное сделалось известным только тем, кого касается»{338}. Такое положение дел объясняется, прежде всего, социальным составом прибалтийских масонских лож, включающих остзейское дворянство и местную буржуазию.

Куда больше беспокойства Пауллучи выражает по поводу другой социальной группы — научного сообщества. Здесь он особо выделяет такой крупный научный центр, как Дерпт, аттестуя его как «учёную республику», пропитанную духом либерализма. Особо подчёркивается, что воздействие «учёной республики» сконцентрировано на учащейся молодёжи. «Эта учёная республика, находясь, по организации своей, в полной независимости от губернских властей, образует особое государство, которое, однако, не в состоянии прямо нарушать существующий порядок, но по примеру многих германских университетов, ограничивается подготовкою обучающегося там юношества к восприятию утопических идей»{339}.