Читаем без скачивания Кингсблад, потомок королей - Синклер Льюис

35

До дому было всего три минуты ходьбы. Вестл, доверчиво взяв его под руку, шла молча до самой их двери и только там заговорила естественно, без гнева и без нарочитой сдержанности:

— Милый, почему ты не сказал мне раньше? Я бы постаралась понять и помочь.

— Я хотел. Это папа поторопился, не дал мне даже сообразить, что я скажу. Но ты и теперь можешь мне помочь. Главный вопрос — должен ли я признать это открыто? Ведь это правда!

— Тише. Помолчи. Я знаю, как ты поступишь, потому что знаю тебя! — Она прижала палец к его губам и увлекла его за собой в комнаты. Держа его за руку, словно вернулись юные дни их любви, она провела его в бело-розовую детскую, где спала Бидди, свернувшись клубочком, с сосредоточенным, серьезным выражением, а в ногах низкой кроватки, тоже свернувшись, спал Принц. — Посмотри на нее, Нийл. Я знаю, ее ты никому не позволишь обидеть и опозорить, и даже если правда, что Пик был цветным, ты не предашь это гласности, не обречешь ее на муки, чтобы удовлетворить свое тщеславное стремление к правде. Но я-то уверена твердо, бесповоротно, так же уверена, как в твоей любви и в нашем бессмертии, что все это неправда! Бабушка Жюли что-нибудь перепутала — она старая, где же ей все помнить, — да она всегда была злющая, ну ее, старую колдунью! Мы выясним, что был другой Ксавье Пик или Пико, или Пике, или как его там звали, этого противного дядьку! Вот увидишь! Все обойдется, Нийл! Посмотри на нашу девочку, какая она розовая, атласная, золотая. И это в ней негритянская кровь?!

Но Нийлу вспомнилась Феба Вулкейп — розовая, атласная, золотая — и негритянка!

— Хорошо, увидим, — вот все, что он мог ответить.

На следующее утро отец сообщил ему по телефону резолюцию, принятую накануне семьей под председательством адвоката Бихауса: по единодушному мнению всех собравшихся Нийл должен молчать.

А несколько недель спустя Нийл получил от доктора Вервейса копию письма Ксавье Пика майору Джозефу Реншо Брауну, которое он разыскал в архивах Исторического общества:

«Бобров, о которых вы спрашиваете, в нынешнем году мало. Белые опустошают наши леса. Я много думал о вас, белых людях. Правда, для оджибвеев я тоже белый, поскольку они различают только белых и индейцев, но, пожалуй, я уж предпочел бы, чтобы меня считали индейцем.

Вы мне как-то сказали: «Почему вы не хотите презреть людское мнение и гордиться вашим черным лицом?» Но к чему мне объяснять это, или оправдывать, или вообще думать об этом? К чему человеку с рыжими волосами оправдываться перед черноволосыми, белокурыми, русыми?

Вы, белые люди, говорите, что созданы по образу и подобию божию, но кто из вас видел бога? Вы видели генерала Сибли и губернатора Рамсея, но бога вы не видели. Может быть, он темный с лица, как индейцы и я, а может быть, он — всех цветов, а может быть, — совсем без цвета, как скала, освещенная луной.

Последнее время я много читал священное писание и нашел подходящий текст для вас, белых: «Ненавидящий меня ненавидит отца моего». Не обессудьте за почерк, руки у меня немеют, я их отморозил на прошлой неделе, когда вытаскивал из воды одного миссионера, у которого лодка опрокинулась на порогах, а он меня спросил: «Умеете ли вы и здешние язычники-индейцы читать и писать?»

Нийл пришел в восторг — вот поистине царственный предок, которым Бидди может гордиться! Потом он рассмеялся. Он услышал язвительный голос Клема Брэзенстара: «Этим-то вы, мулаты, и плохи. Обязательно вам подавай что-нибудь необыкновенное, когда нас, простых негров, вполне устроила бы хорошая работа и хорошая сигара!»

Наступил декабрь, было холодно, приближалось рождество. Все это время родные избегали Нийла, встречаясь с ним только на экстренных семейных совещаниях, где один Чарльз Сэйворд держался вполне по-человечески — неизменно враждебно. Остальные либо дулись, либо были невыносимо почтительны.

То и дело забегала Пат Саксинар. К немалой досаде Вестл, Пат, видимо, считала себя и Нийла участниками тайного заговора и, захлебываясь, рассказывала Нийлу, как Харолд Уиттик и Элис все принюхиваются к братцу Роберту, чтобы проверить, действительно ли он совершил такое гнусное преступление — позволил себе родиться негром.

Вестл больше не заговаривала о «другом Ксавье Пике», и Нийл догадывался, что хотя она и отказывается верить в его пегое происхождение, но в глубине души поверила и уже ни на что не надеется. Она брала Бидди на колени и подолгу смотрела на нее.

Он вспоминал, как год назад она с легким сердцем несла священные предрождественские повинности, а теперь она только вздыхала: «После войны еще так мало делают красивых вещей; не нужно нам в этом году новых елочных украшений, сойдут и старые». С болью в сердце он видел, что она теряет вкус к жизни и что виною тому он сам со своей социальной справедливостью.

Все же они постарались обставить рождественские закупки по-праздничному. Они вместе позавтракали в «Фьезоле», поглядывая на ничего не подозревающего Дрекселя Гриншо, как на нежеланного родственника. С волною других покупателей их внесло в «Эмпориум» Тарра. Леви Тарр, четыре месяца тому назад бывший полковником, теперь опять учился потирать руки и быть благоговейно внимательным с дамами, желавшими купить электрический холодильник за сорок девять долларов девяносто пять центов. Он сам водил Нийла и Вестл по отделу игрушек, запросто называя их по имени, а когда они с наигранной таинственностью расстались, чтобы купить подарки друг другу, он шепнул Нийлу, что может предложить ему прелестную вещицу для Вестл — бриллиантовый гарнитур: браслет, колье и серьги.

Выйдя из «Эмпориума», они брели к стоянке, где оставили свой автомобиль, и бодрая святочная болтовня Вестл звучала примерно так:

— Ну и движение, просто не пройти! Я думала, за войну все машины износились, так нет, у этих болванов их больше прежнего. Посмотри, вон та спортивная хороша — бледно-лиловая. Ото, а погляди, кто за рулем — этот ужасный ниггер Борус Багдолл. Ой, прости! Честное слово, прости милый! Я забыла. Да, знаешь ли, не так-то быстро это укладывается в мозгу.

В семье по молчаливому соглашению считалось, что «пока» Нийл никому ничего не скажет. Когда кончится это «пока», установлено не было. Но он жил в постоянном страхе, как бы весть о его чудесном превращении не проникла наружу — через замешательство брата Роберта или ярость дяди Эмери, излишнюю смелость Пат Саксинар или злобное попустительство Харолда Уиттика. Сколько человек уже знает? Пятнадцать в семье да восемь-десять человек цветных — слишком, слишком много! А кто еще знает или подозревает, сторожит и высматривает, готовый поднести спичку, чтобы спалить его?

На ужине у Элиота Хансена, когда Вайолет Кренуэй щебетала Нийлу: «Ах, все вы, рыжие, какие-то особенные», — что она хотела сказать? Откуда ей могло быть известно про письмо Ксавье о рыжих и черноволосых?

На ежегодном зимнем празднике у Экли Уоргейта что имела в виду Помона Браулер, когда вдруг запела старую песню «Dans mon chemin»? На этом празднике Нийла не покидало тягостное чувство, словно он навсегда прощается с легкой жизнью белого человека: шумные гости, съезжающиеся в санях к большому охотничьему дому Экли на берегу замерзшего озера Райфлсток; старые друзья, смоляные факелы, бледные отблески заката в конце просеки, женщины, горячий пунш, буйное пение традиционных песен «Когда Нелли домой провожали» и «Я работал на дороге».

Да, все это было чудесно, но почему Экли так внимательно приглядывался к нему?

Нийл чувствовал себя в большей безопасности, когда перед самыми праздниками отправился в Файв Пойнтс со скромными подарками для Брустеров, Дэвисов, Вулкейпов, для всех, кроме Софи, — он боялся совершить промах.

Он посидел часок с Мэри Вулкейп, которую все это время навещал раза два-три в месяц. С ней он обретал покой и уверенность, которые даются общностью повседневных интересов, — то, что он когда-то ценил в отношениях с матерью и Вестл: не спеша жевать пышку, во всех подробностях обсуждать вопрос о том, показывал ли сегодня термометр восемь градусов мороза или только семь.

— Не огорчайся, сынок, — сказала Мэри-несокрушимая. — Ты и не знаешь, сколько у тебя друзей.

У Брустеров он застал только Уинтропа, недавно приехавшего домой на каникулы после первого семестра в университете. Сей типичный представитель нашей жизнерадостной студенческой молодежи, в свитере и мокасинах, встретил его радостными воплями:

— Нийл! А я только что узнал, что вы перешли в мою расу! До чего же я рад, просто сказать не могу.

— Откуда вы узнали?

— Слышал, как папа и мама сокрушались о вас.

С преувеличенной сердечностью пожимая руку своему юному поклоннику, Нийл ощущал беспокойство. Мало ли кто еще мог услышать! Все так легко могло обнаружиться.