Читаем без скачивания Удушье - Чак Паланик

Обхватив глотку руками, не могу втянуть ни капли воздуха. Глупый маленький мальчик, который кричал «Волк!»

Как та женщина с полной глоткой шоколада. Та женщина была ему не мамочка.

И в первый раз, насколько хватает моей памяти, я чувствую умиротворение. Ни радости. Ни печали. Ни тревоги. Ни возбуждения. Это просто все верхние части в моих мозгах закрывают лавочку. Кора головного мозга. Мозжечок. Вот где моя проблема.

Я упрощаюсь.

Зависнув где-то в золотой середине между счастьем и горем.

Потому что актинии всегда хорошо проводят время.

Глава 47

Однажды утром школьный автобус притормозил у бордюра, и пока его приёмная мать стояла, махала рукой, глупый маленький мальчик забрался внутрь. Он был единственным пассажиром, и автобус пролетел мимо школы на скорости шестьдесят миль в час. Водителем автобуса была мамуля.

То был последний раз, когда она вернулась забрать его.

Сидя у большой баранки и глядя вверх на него в зеркальном козырьке, она сказала:

— Ты поразишься, насколько легко можно взять напрокат один из таких.

Она свернула к выезду на шоссе и добавила:

— Так у нас появляется хорошая шестичасовая фора, прежде чем автобусная компания заявит об угоне этого драндулета.

Автобус катился по шоссе, а снаружи катился город, и когда перестали каждую секунду попадаться дома, мамуля сказала ему подойти и сесть рядом с ней. Она достала красный дневник из сумки со всякими вещами, и достала карту, сложенную во много раз.

Одной рукой мамуля потрясла картой, развернув ту поверх баранки, а другой опустила возле себя окно. Рулила она коленями. Двигая одними глазами, посмотрела туда-обратно в карту и на дорогу.

Потом скомкала карту и скормила её открытому окну.

Всё это время глупый маленький мальчик молча сидел рядом.

Она сказала взять её дневник.

Когда он попытался отдать его ей, возразила:

— Нет. Открой его на чистой странице, — сказала найти в отделении для перчаток ручку, потому что скоро будет река.

Дорога прорезала всё подряд, разные дома, фермы и деревья, и на секунду они оказались на мосту, ведущем через реку, которая уходила в бесконечность по обе стороны автобуса.

— Быстро, — скомандовала мамуля. — Нарисуй реку.

Как будто бы он только что открыл эту реку, как будто бы он только что открыл весь мир, она сказала ему рисовать новую карту — карту мира только для себя. Его собственного личного мира.

— Не хочу, чтобы ты брал и принимал мир таким, каким его подают, — пояснила она.

Сказала:

— Хочу, чтобы ты открывал его. Хочу, чтобы у тебя была такая способность. Создавать собственную реальность. Собственный свод законов. Хочу попытаться научить тебя этому.

Теперь у мальчика была ручка, и она сказала ему нарисовать в тетради реку. Нарисовать реку и нарисовать горы впереди. И дать им имена, сказала ему. Не теми словами, которые он уже знает, а выдумать новые слова, которые не будут значит на самом деле кучу всякого другого.

Создать свои собственные условности.

Маленький мальчик поразмышлял, держа ручку во рту и раскрытую тетрадь на коленях, и, спустя чуточку времени, всё нарисовал.

А глупо то, что он забыл обо всём этом. Только спустя годы, когда полицейские детективы нашли ту карту. Только тогда он вспомнил, что делал такое. Что мог сделать такое. Что у него была такая власть.

А мамуля рассмотрела его карту в зеркало заднего обзора и отметила:

— Отлично.

Глянула на часы, и её нога вдавилась в пол, и они поехали быстрее, а она сказала:

— Теперь запиши всё в тетрадку. Нарисуй реку на нашей новой карте. И готовься — впереди ещё будет целая куча вещей, которым нужно имя.

Сказала:

— Ведь единственный предел, который нам остался, это мир неосязаемого: мыслей, историй, музыки, картин.

Сказала:

— Ведь ничто не окажется настолько совершенным, насколько ты можешь его представить.

Сказала:

— Ведь я не всегда буду рядом, и донимать тебя будет некому.

Но, по правде говоря, малышу не хотелось отвечать за себя, за собственный мир. По правде, глупый малолетний говнюк уже задумал устроить в следующем ресторане сцену, чтобы мамулю арестовали и прогнали из его жизни навсегда. Потому что он устал от приключений, и думал, что его драгоценная, скучная, дурная жизнь прямо будет длиться и длиться вечно.

Он уже сделал выбор между безопасностью, надёжностью, довольством — и ей.

Управляя автобусом коленями, мамуля потянулась, сжала его плечо и спросила:

— Что ты хочешь на завтрак?

И как будто ответ был совершенно невинный, маленький мальчик сказал:

— Корн-доги.

Глава 48

В следующий миг чьи-то руки выныривают сзади и замыкаются вокруг меня. Кто-то из полицейских детективов крепко заключает меня в объятия, замком из двух рук упёршись мне под грудную клетку, и выдыхает в моё ухо:

— Дыши! Дыши, чёрт возьми!

Выдыхает мне в ухо:

— Всё нормально.

Пара рук обхватывает меня, отрывает от пола, и незнакомец шепчет:

— С тобой всё будет хорошо.

Периабдоминальная нагрузка.

Кто-то хлопает меня по спине, как врач хлопает новорожденного, и я выпускаю в воздух крышку от бутылки. Нутро моё рвётся на свободу по штанине, выбрасывая два резиновых шарика и всё дерьмо, над ними скопившееся.

Вся моя личная жизнь сделана общественной.

Скрывать больше нечего.

Обезьяна с каштанами.

В следующую секунду я обрушиваюсь на пол. Хлюпаю носом, а кто-то рассказывает мне, что всё хорошо. Я жив. Меня спасли. Я почти умер. Прижимают мою голову к груди и укачивают меня со словами:

— Успокойся уже.

Прикладывают к моим губам стакан воды и говорят:

— Тише.

Говорят, что всё кончено.

Глава 49

Вокруг замка Дэнни толпятся сотни людей, которых я не помню, но которые никогда не забудут меня.

Уже почти полночь. Вонючий, осиротевший, безработный и нелюбимый, нащупываю дорогу сквозь толпу, пока не добираюсь к Дэнни, который стоит в середине, и говорю:

— Братан.

А Дэнни отзывается:

— Братан, — он разглядывает толпу людей, которые держат камни.

Говорит:

— Тебе совершенно точно лучше бы сейчас здесь не стоять.

После того, как мы были по ящику, весь день, рассказывает Дэнни, все эти улыбающиеся люди объявляются с камнями. С прекрасными камнями. С такими камнями, что не веришь глазам. Рубленый гранит и тёсаный базальт. Выровненные блоки песчаника и известняка. Они приходят поодиночке, притаскивая раствор, лопаты и мастерки.

Все они интересуются, каждый из них:

— А где Виктор?

Так много народу, что они заполонили весь квартал, и невозможно стало делать никакую работу. Каждый хочет вручить камень лично мне. Все эти мужчины и женщины как один расспрашивают Дэнни и Бэт, как я поживаю.

Говорят, что по телевизору я выглядел просто ужасно.

И — стоит только одному человеку похвалиться, как он был героем. Как он был спасителем и как спас Виктору жизнь в ресторане.

Спас мне жизнь.

Термин «пороховая бочка» очень даже точно всё отражает.

На самом краю всего — какой-то герой уже излагает. Даже во тьме можно разглядеть зыбь откровения, бегущую по толпе. Это невидимая граница между людьми, которые ещё улыбаются, и людьми, которые уже нет.

Между остальными, кто ещё герои, и людьми, которые знают правду.

И все, у кого отобрали миг наивысшей гордости, начинают оглядываться по сторонам. Все эти люди, разжалованные из спасителей в дурачки, чуток сердятся.

— Валить тебе надо, братан, — советует Дэнни.

Толпа так густа, что не видно работу Дэнни: колонны и стены, статуи и ступени. И кто-то кричит:

— Где Виктор?

И кто-то другой орёт:

— Дайте нам Виктора Манчини!

И ведь стопудово — я это заслуживаю. Строй солдат. Вся моя перерастянутая семья.

Кто-то зажигает на чьей-то машине фары, и я очерчен у стены пятном света.

Моя тень жутким силуэтом парит над всеми нами.

Вот он я, задуренный малолетний баран, который считал, что можно когда-нибудь зарабатывать достаточно, знать достаточно, иметь достаточно, бегать достаточно быстро, прятаться достаточно хорошо. Трахаться достаточно много.

Между мной и фарами — очертания тысячи людей без лица. Всех людей, которые думали, что любят меня. Которые думали, что вернули мне жизнь. Их испарившаяся жизненная легенда. Потом одна рука поднимается с камнем, и я закрываю глаза.

Из-за того, что не дышу, у меня на шее набухают вены. Моё лицо краснеет и наливается жаром.

Что-то глухо бьёт в землю у моих ног. Камень. Бьётся ещё камень. Ещё дюжина. Сотней больше ударов. Камни грохочут, и земля трясётся. Камни врезаются друг в друга вокруг меня, и все кричат.

Это мученичество Святого Меня.