Читаем без скачивания Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Цари, сударыня, не имеют отцов. Ergo,[72] и адъютанты не должны иметь тестей.

— О, все же это жестоко! — Супруга депутата неодобрительно покачивала головой и перебирала пальцами многочисленные пуговицы модного платья.

— Но почему же городская управа не послала барабанщика, чтобы горожане могли выйти навстречу? — с возмущением говорила худая дама с похожим на стручок сухого перца носом, словно бы созданным для того, чтобы подчеркнуть добродушно-глупое выражение лица.

Ее муж, известный в городе хлеботорговец Каракунев, кивнул Манолу и взглянул на окружающих с таким выражением, будто хотел сказать: «Слушайте, слушайте и наслаждайтесь ее умом».

— Тебе же говорили, мадам, что царь едет инкогнито. А ты — почему не послали барабанщика! — басом прогудел он и засмеялся.

Манол поздоровался с хозяевами и знакомыми, поискал глазами молодого Христакиева. Следователь беседовал с профессором Рогевым и не заметил его прихода. Кроме Каракунева на ужин был приглашен и адвокат Кантарджиев. Манол не очень любил этого человека, так же как и торговца мукой. Все пришли с женами, кроме старого Христакиева, жена которого уже много лет болела. Манол не был знаком с депутатом, но никто не догадался его представить, и это его задело. Прищурив надменные глаза и недовольно подергивая углами губ, Джупунов разглядывал гостей, словно барышник лошадей. Было неясно, зачем пригласили Абрашева. Депутат состоял в Демократической партии и в прошлом всегда враждовал со старым Христакиевым, отъявленным народняком. Манол повертелся среди гостей, обменялся несколькими словами со знакомыми, затем подошел к следователю, продолжавшему беседовать с профессором, и без обиняков спросил его, по какому случаю они здесь собрались.

— Подзакусить малость, — сказал Христакиев и подмигнул.

— Я тоже не знаю, по какому случаю меня пригласили, — заявил и профессор.

— Я думаю, чтобы вы могли получше познакомиться со здешним обществом. Впрочем, приглашение исходит от хозяйки, спросите ее, — улыбнулся молодой человек и повернулся к Даринке, которая как раз направлялась к ним.

— Господин Христакиев, вы обещали нам поиграть, но я не вижу гитары! — кокетливо сказала Даринка, сверкая шелковым платьем и крупными серьгами.

Следователь стукнул себя по лбу.

— Действительно, совсем забыл… Нельзя ли за ней послать ко мне служанку?

— Ах, как вы рассеянны! — Даринка погрозила ему пальцем. — А вы, господин Джупунов, почему без супруги?

— Ей что-то нездоровится, да и дети… — пробормотал Манол.

В зал вошла Антоанета, и Даринка, заговорщически взглянув на следователя и извинившись, подошла к девушке, чтобы представить ее гостям.

Манол мысленно сравнил Антоанету с дочкой бондаря. И как это старухе пришло в голову, что можно женить Костадина на внучке хаджи Драгана? Антоанета не подходила ни их семье, ни такому человеку, как его брат.

А когда жена отставного полковника поцеловала девушку в щеку и громко заявила своим сильным контральто: «Какая девушка, какая девушка! Что делать тебе тут, дитя мое, в этой дикой провинции? Посольства, душечка, ' дипломатический мир — вот где твое место», Манол нахмурился и почувствовал себя человеком второго сорта. Какого черта он пришел сюда? Людей этих он презирал, а к хозяевам дома питал неудержимую враждебность. Зависть жгла Манола, когда ему случалось проходить мимо больших витрин их просторного магазина, полного товаров. Николу он считал дураком и ничтожеством, а к хаджи Драгану испытывал смешанное чувство сожаления и насмешки, со злорадством наблюдая угасание его рода, гибнущего, словно старое дерево, давшее немощные побеги.

Он услышал, как жена полковника шепнула госпоже Абрашевой: «И зачем они только зовут гостей, когда им больше пристало посыпать голову пеплом? Оставить такое богатство в руках каких-то мошенников…», и почувствовал удовлетворение.

Две служанки внесли закуски — домашние маринованные грибки, сардины, зеленый салат, икру, и гости стали усаживаться за стол.

Профессора Рогева посадили напротив Абрашева, Манола — рядом с Каракуневым. Полковник притворился, что не понял, куда его просили сесть, и устроился против хозяина, как раз там, где Никола собирался посадить красивую жену депутата.

Разговор продолжал вертеться вокруг приезда царя. На эту тему уже достаточно говорили еще до прихода Манола, и полковник, взявший слово последним, как раз сейчас решил изложить свое мнение о царском посещении.

. — Оно предпринято для развлечения. И без того Стамболийский держит его величество в стороне от государственных дел. Конституционный блок не имеет с этим ничего общего, господа. Напрасные надежды питают некоторые…

У кончиков его закрученных вверх усов двигались два желвака. Круглые, словно пуговицы, глаза и шаровидная голова делали полковника похожим на тюленя.

Его жена, мужеподобная скуластая дама, тут же оборвала мужа:

— Его отец — вот был царь! А этот — баба. Отец вон каких министров скидывал, уж этого-то мужика бы не побоялся! Он бы ему уже сто раз хвост прищемил. Вы слышали, как с ним разговаривал околийский начальник? Царь называется! — заявила она, не обращая внимания на мужа, который делал ей знаки, чтобы она замолчала.

— А что произошло в общине? — спросил Абрашев.

— Ничего особенного. Наш околийский брякнул какую-то глупость его величеству. Я при этом не был, узнал после, — отозвался Кантарджиев, давая понять, что сожалеет, дав повод для непристойного по отношению к его величеству разговора.

— Ах, этот околийский, хоть целуй его, да и только! И где откопали такого дурака! — засмеялся Каракунев.

Хозяин поднял рюмку со сливовицей:

— За скорое падение дружбашей и за наше здоровье, господа!

— За спасение Болгарии! — добавил полковник.

— Аминь!

Профессор Рогев молчал, печально глядя на стоящую перед ним рюмку, и постукивал смуглыми пальцами по белой скатерти. Его черная борода терлась о высокий крахмальный воротничок, на отвороте пиджака блестел голубой эмалевый значок. Он внимательно прислушивался к разговору. Абрашев доказывал, что только международное положение дало возможность Стамболийскому прийти к власти; если бы дружбаши не захватили ее, в стране могли бы произойти всякие эксцессы.

— Войска Антанты не допустили бы анархии, — заметил доктор Янакиев.

— Пардон, пардон! Но ведь именно Антанта и навязала нам Стамболийского. Разве решился бы он без ее поддержки на какой-нибудь серьезный шаг? — живо возразил Абрашев.

Профессор Рогев искоса взглянул на него:

— Были моменты, которые глава государства или упустил, или не пожелал ими воспользоваться. Международное положение заставило! О да, чего еще можно ожидать от общества, похожего на стадо овец. Доблесть, боевая энергия, самоотверженность для нас пустые слова, режущие слух, как несмазанная телега. Сегодня этот новый болгарский Ивайло[73] довольствуется ролью диктатора, завтра он потребует царский венец!

Профессор покраснел. Похоже, он сам понял неуместность своего раздраженного и повышенного тона.

— Но мы не можем требовать от конституционного монарха, чтобы он свергал и назначал правительства, — заметил депутат.

— Оставьте эти разговоры, господин Абрашев. Не можем, не можем! Зачем тогда вообще нужен глава государства? Горе с этой конституцией! Наш герой собирается править нами во веки веков с помощью дубинки, плюет и на конституцию и на царя, а мы заладили — конституция, конституция! — прогудел Каракунев.

— Ничего не поделаешь, такова сила необходимости, — примирительно сказал Абрашев.

— Я не одобряю логики, которой пытаются оправдать подобную гамлетовщину, — заявил профессор, на этот раз обращаясь непосредственно к Абрашеву.

Никола взглянул на старшего Христакиева, намазывавшего на хлеб икру.

Служанки внесли жареных цыплят, белое вино, лимоны и этим положили конец разговору. Женщины заговорили о поручике Балчеве. Его перевели в соседний город, и мать поехала к нему. Начальник местного гарнизона не мог больше держать Балчева в городе, он боялся, что тот сотворит еще какое-нибудь безумство.

Висящая над столом лампа тихо шипела, разливая обильный свет. Часы пробили девять, завершив бой какой-то мелодией.

Манол не умел как следует пользоваться ножом и вилкой. Вилку он держал в правой руке, не решаясь ничего поднести ко рту левой. Уголком глаза он с завистью смотрел, как едят другие. Его шея, стянутая крахмальным воротничком, побагровела и покрылась мелкими капельками пота. Окончательно измучившись и убедившись, что левой рукой он действовать не может, Манол начал есть как умел. Торговец с аппетитом жевал сочное мясо цыпленка, рассказывал какой-то анекдот и наслаждался гудением собственного баса. Доктор Янакиев, утомленный политическими разговорами (он считал пустым делом заниматься судьбами отечества), с тоской глядел на сидящую рядом красавицу Абрашеву и упивался запахом ее волос. Женщины этого типа ему особенно нравились. Чтобы блеснуть перед красавицей, Янакиев начал рассказывать о своих студенческих годах, проведенных в Париже, затем перешел на любимую тему — о необходимости объявить сбор пожертвований на ремонт концертного зала в читалище, чтобы и к ним в город можно было пригласить на гастроли какую-нибудь знаменитую певицу. Он хоть сейчас готов пожертвовать большую сумму, но разве в городе кто-нибудь это оценит? Хозяйка и жена Кантарджиева слушали его с завистью, они знали, что доктор когда-то был влюблен в одну софийскую певицу и именно ради нее заботится теперь о ремонте зала. Отставной полковник неприлично громко обсасывал хрящики. Женщины принялись разговаривать с полным ртом, все почувствовали себя свободнее, и прежняя официальность понемногу уступила место провинциальной бесцеремонности. Лицо профессора Рогева, до этого строгое и озабоченное, прояснилось. Щеки его разрумянились от вина, глаза стали влажными, но его худенькая жена, одетая в скромное черное платье, все время пыталась отнять у него рюмку и грозилась испортить ему настроение. Один только депутат ел без аппетита и ни на кого не смотрел.