Читаем без скачивания Литерный эшелон - Андрей Марченко

– Тише ты, чертяка, рыбу распугаешь!

Рядышком, с хозяином на солнышке грелся толстый кот…

Под жилье мельник выделил наймиту летнюю кухню: здание маленькое, саманное, с печуркой.

В сон Павел проваливался, словно в омут. Спал крепко, но со сновидениями. За ночь просыпался редко: может раз или два.

Слишком рано хозяин не будил: первые клиенты прибывали часам к девяти утра: пока соберутся, пока доедут из сел, хуторов и деревень…

Поздние же старались отбыть еще до сумерек.

Во-первых, спокойней ездить все же в дневном свете, ночью разбойнички шалят. Во вторых, всем в тех краях было известно, что зерно меленое ночью – оно колдовское, с нехорошей силой, от него добра не жди…

Но вот беда: сентябрьские дни были длинны, наполненные полуденным, жарким украинским зерном.

Зерно пахло молоком и детством.

И все эти долгие часы – мешки, мешки, мешки…

Но работа нравилась Павлу: мышцы гудели, болели, но это была такая понятная, приятная боль. Хозяин кормил своего наймита щедро: наваристым украинским борщом, галушками, не жалел хлеба.

Вокруг была тишина на много верст.

Идиллия продолжалась три дня.

В третью ночь Павел спал тяжело: до полуночи снилось, будто он снова в тайге и надо копать яму под ледник. От работы ломило спину, руки. Где-то в полночь проснулся, выпил воды из заранее припасенной чашки. Затем снова провалился в беспокойный сон – яму копать было еще долго.

Но из дупла древней яблони на утреннюю охоту вылетел сыч, пролетая над огородом, крикнул первый раз, дабы спугнуть какую-то жертву.

Только мыши в это время спали глубоко под землей, зато шум разбудил Павла.

Он попытался заснуть, но сон не шел.

Услышал тихую речь: слов не разобрать. Мягкие шаги… Два человека?.. Или три?.. Кто-то тихонечко кашлянул: кхе-кхе…

Было это странно: мельник бобылевал, других работников у него не имелось. Тогда кто там, к нему приехал?.. Не иначе привезли зерно на мельницу, чтоб смолоть колдовское зерно.

Осторожно Пашка выглянул: непонятно, чего ожидать от колдунов…

На дворе действительно было трое. Кроме мельника еще двое мужчин вида городского, на колдунов непохожие. Окончательно непохожесть создавали револьверы в руках: ясно было, что ни один уважающий свое ремесло колдун огнестрельным оружием пользоваться не станет.

Мельник показывал рукой на летнюю кухню.

Павел внезапно и все быстро понял: ищут его. Верно, эти господа уже здесь были, показывали мельнику фотокарточку. А тот, встретив Пашку, нарочно предложил ему работу, чтоб потом выдать сыщикам. А весточку он передал, видимо с кем-то из клиентов, едущим в город.

Павел оделся быстро, шагнул к двери, открыл ее. Та скрипнула пронзительно, словно была не смазана специально. Не оставалось времени на раздумья: слышат ли этот звук преследователи.

Анархист рванул со всех ног.

Грохнул выстрел, пуля, словно кошка, легонько царапнула плечо.

Павел перескочил через кусты и за мгновение оказался среди подсолнечников.

– Бежим! Догнать его!

Ошибкой было то, что Павел побежал налегке, не одев пиджак. Белая же рубашка ночью была видна издалека, поэтому сыщики не теряли из вида беглеца.

Вдалеке раздался гудок: механической лавиной мимо подсолнечного поля несся поезд.

Пашка рванул из последних сил, выбежал из поля, по насыпи кинулся на перерез поезду, схватился за поручень открытой теплушки, подтянулся.

У края поля присел на колено Лещинский, вскинул револьвер и трижды выстрелил. Беглец почувствовал, как что-то ударило его в спину, он рухнул на пол теплушки.

Подручный, было, рванул вдогонку за составом, но настигнуть не смог.

Шагом вернулся к Лещинскому. Тот сидел на рельсе, пытаясь перевести дыхание.

– Не сидите на холодном, геморрой будет, – предупредил помощник.

С поля вышел изрядно запыхавшийся и отставший мельник.

– А все ваше чистоплюйство! – зло заговорил с ним Лещинский. – Я ведь ясно вам говорил: живым или мертвым! Тихонечко бы ему насыпали бы ему толченого стекла или там мышьяка! Кхе-кхе! Только не говорите, что у вас тут нет мышьяка.

– Нету.

– А как же вы крыс выводите?

– Да у меня кот-крысобой…

– Значит стеклом надо было! Стеклом!

– Да я же не душегуб какой!

– Чистоплюй!

И Лещинский сплюнул под ноги.

– Что делать будем? – спросил подручный. – Догоним?..

– Каким образом? Пока до нашей двуколки вернемся, пока в город доедем… Поезд на сто верст уйдет, а то и более… Я попал по нему. Он почти труп, если никто не поможет… Но пока я не увижу тело – не успокоюсь.

– Ну, так что? – спросил мельник. – Я таки могу получить вознаграждение?.. Конечно, мы его не поймали, но вины в том моей нету.

Подручный посмотрел на Лещинского. Тот кивнул:

– Выдай ему…

– Сколько?..

– Ставка в таких случаях обычная и известная. Кхе-кхе… Тридцать рублей. Серебром.

Пашка чувствовал, как из него вытекает жизнь. Подкатила слабость, темнота сгущалась. Из угла вагона появилась фигура. Чуть позже беглец ее рассмотрел лучше, насколько позволяло слабнущее зрение.

Он уже видел это лицо. Не далее как полнедели назад, это та самая женщина, что была в домишке у Натальи, у анархистов. Тогда она молчала, была будто ни причем.

Причем…

Ничего удивительного, – пронеслось в голове – это смерть. Он был обречен на смерть не раз, но лишь теперь она приблизилась к нему вплотную. И там и тут по нему стреляли. И вот – попали, убили…

Павел подумал: как для смерти – она красива. Ему захотелось ей довериться, отдаться…

Ночью составы ходят реже: пригородные поезда за ненадобностью не ходят, отправлять в три часа с начальной станции пассажирские – неудобно для пассажиров.

Потому ночь принадлежит поездам грузовым.

Пока удалось остановить состав, в который запрыгнул Павел, тот прошел почти четверть тысячи верст. На станции, где его все же остановили, вагоны обследовали, действительно нашли следы от пуль, пятна крови, но не убитого человека.

Теплушка была пуста.

Тогда полицейские чины и лично Лещинский обыскали пути вдоль следования состава, проверили все больницы по пути следования: не поступал ли раненый – все ровно с тем же результатом.

Лещинский опечалился, приготовившись искать далее. Но через две недели из одной реки, над которой проходил железнодорожный мост, рыбаками был вытащен труп. Его решительно нельзя было опознать из-за действия воды и известных падальщиков – раков и сомов. По телосложению он походил на беглого анархиста и имел сквозную стреляную рану в области печени.

Совпадения были более чем значительными, и с дозволения Инокентьева на имени анархиста был поставлен жирный «хер».

Белые Пески

К новому переселению казачьи семейства отнеслись безропотно.

Это было, вероятно, уже в их крови: они стали вроде православных цыган.

В самом деле, их прапрадеды были казаками запорожскими, наверняка удравшими на Сечь не от хорошей жизни. Когда по милости царицы очаг вольностей был разрушен, они ушли от обидчицы за Дунай, на службу турецкому султану. Роднились там со староверами, набирались турецких словечек. Затем, уже, вероятно, их прадеды пересекли кордон в обратном направлении. Их отправили предельно на юг – к Кавказу. Там служили их деды, дрались с черкесами и чеченцами, воровали у них девушек, крестили, их женились. Дети росли крепкими, красивыми и здоровыми, как и годиться полукровкам.

Говорили на каком-то странном языке – балачке, смешанной из слов украинских, русских, турецких, черкесских…

Граница уходила все дальше на юг – и их отцов посылали в другие места. Широка страна, всегда есть что поохранять.

Теперь приходил и их черед двигаться на новое место.

Конечно, переселяемые спрашивали, куда поедут. Но солдаты молчали: им это было самим неизвестно. И чтоб скрыть свою непосвещенность, напускали на себя вид слишком серьезный.

Надобно было заметить, что это переселение происходило с максимальным удобством. В казачьих семьях еще живы были предания, как прапрадед бежал только с шашкой…

Здесь же для нужд переселяемых собрали чуть не все телеги с округи.

Солдаты разрешали брать собой все что угодно. Даже тяжелый камень, который много лет пользовали как гнет на кадке с капустой. Камень-то пустяк, грош ему цена, думали хозяйки, а вдруг такого удобного на новом месте не найти?..

Только живность предлагали не брать: ее тут же предлагали продать за двойную цену казне. И почти все расставались с буренками да пеструшками. Деньги, они ведь в дороге есть не просят, не издохнут от треволнений.