Читаем без скачивания Литерный эшелон - Андрей Марченко

Аркадий Петрович вдруг остался в одиночестве и заметил, какой изумительный май стоит на сотни верст вокруг. Он задумчиво прошелся по аллеям сада.

Вокруг росли абрикосы, они готовы были вот-вот зацвесть. Но Аркадий подумал, что у них нет никакого шанса. По ночам здесь зябко, вымерзнет весь цвет.

И тут ему навстречу попался Андрей. В руках его была лопата, ладони перемазаны землей. Отставив лопату, Андрей принялся мыть руки в ведре с водой.

– А что это вы в саду копались?.. – спросил вышедший из тени Грабе.

– Да червей думал накопать завтра на рыбалку. А нет их…

– А вы молодцом, Андрей. Врете и не краснеете. Узнаю свою школу. Вы же не рыболов.

– Зато вы рыболов. Хотел вам сделать приятное… Впрочем, червей нет. Попрятались! Зарылись!

– Врете ведь… Ну да ладно. Это будет нашим секретом. У нас их много накопилось.

Вышли к столам. В центре внимания был как раз генерал. Выпивший самую малость Виктор Иванович подобрел: ежели его зять водит дружбу с генералами, то, наверное, не столь безнадежен.

Генерал любил рассказывать историю, коя с ним случилась в Турецкую кампанию. История сия была небезынтересна, но, разумеется, только рассказанная впервые. Однако генерал год от года рассказывал только ее и надоел этим абсолютно всем знакомым.

И не то чтоб генерал этого не знал – напротив понимал преотлично. Но все равно продолжал ее рассказывать – повествование это ему нравилось. В нем он был молодым, красивым и смелым.

Свадьба для генерала была местом благодатным – тут его знали только двое.

– Прошу за стол! – позвала тетя Фрося, которая была на свадьбе еще и вроде шафера, распорядителя.

Должность чужую, скорее мужскую она взяла на себя поневоле. Толку от мужчин-Стригунов не было вовсе, и все хлопоты по устройству торжества тетка взяла на себя.

Недалеко от молодоженов расположилась и ее дружка – Аглая со своим кавалером – тот, вызванный письмом, прикатил из Калуги.

И сейчас, усаживаясь за стол, он, улыбаясь, сообщил:

– У меня тоже есть знакомый – полный кавалер ордена Святого Георгия.

Андрей задумался: за все годы существования ордена Святого Георгия, полными его кавалерами стало четыре человека: все, как на подбор – графы и генерал-фельдмаршалы. Их объединяло еще одно: все они были мертвы.

Данилин спросил: как таковое может быть?

На что был даден улыбчивый ответ:

– Георгиев у него два: четвертой и третьей степени. А вот сложением он действительно полный.

Столов было два: за одним, около беседки пировали те, кто имел к свадьбе непосредственное отношение. У ворот же дома стоял другой стол, на котором всем желающим наливали по чарке водки.

Проходящие мужики, как ни странно не злоупотребляли.

Пили, закусывали, крестились, спрашивали: как звать мужа и жену, дабы за них попросить Спасителя, Богородицу и, само собой, Николу-чудотворца.

– Это, – сообщала Фросина подруга, поставленная при водке, – Профессор Стригун свою дочь замуж выдает. За офицера! Видишь, сколько военных?

– Стригун? Это что, из брадобреев предок? Куафер?

– Да не! Ты что! Стригунок – это жеребенок по-казачьему. Вон, видишь казака? То дед ее!

– Ну дай им Бог здоровья и деток побольше!

Пили и около беседки, произносили тосты.

Играли на гитаре: неожиданно оказалось, что профессор Стригун музыкален: и играет хорошо, и голос у него красивый, баритонистый.

– Где это вы так научились?.. – спрашивали окружающие.

– Да еще в студенчество научился, но забросил. Баловство это, лишь от науки отвлекает. Думал, уже забыл, а руки помнят…

– Это от матери евойной, – пояснял Иван Федорович. – Тоже певунья была, царствие ей небесное…

Чтоб размять ноги, Андрей прошелся по двору, вышел на улицу. Там было гораздо темнее, чем во дворе, где горели фонари, и на небе одна за одной распускались звезды. Как ни странно, но Андрей не был первым, кто это заметил. У столба стоял кавалер Аглаи.

Он рассматривал звезды.

– Чего вы там увидели?.. – спросил Андрей.

– Звезды… Их там тысячи. Может, на какой-то сейчас кто-то смотрит и в нашу сторону. О чем он думает?.. Как вы считаете, на звездах есть…

«Жизнь?» – пронеслось в мозгу. – «Неужели?.. Ах, какое нехорошее совпадение, может быть он тоже шпион? Увидал, что Андрей идет со двора, устроил…»

Но нет, Лихолетова интересовало другое:

– …любовь?..

– Сие мне не ведомо, – совершенно честно признался Андрей. – Простите, запамятовал ваше имя.

– Лихолетов! Олег Лихолетов! К вашим услугам!

– А как вы думаете… – осторожно повел Андрей. – Полетит ли когда-то человек к звездам? Возможно ли это, или полеты – просто выдумки писателей?

– Непременно полетит! И, думаю, мы еще это увидим! Я, к слову сказать, проживаю в Калуге. У нас там существует физико-астрономический кружок, обсуждаем работы в области будущих летательных аппаратов.

– Всякие там Циолковские и Кибальчичи?

– Проект Кибальчича – чистое самоубийство. Попытка летать на пороховой бочке! Он не знал ни об аэродинамике, ни о теории управления! У Циолковского есть здравые мысли, но у меня вот к нему тоже есть замечания… Скажем вот… А вы, простите, тоже эти увлекаетесь?..

– Иногда в гарнизоне такая скука…

– Андрей. Соблаговолите проводить гостя…

Данилин обернулся: последнюю фразу произнес стоящий за их спинами Грабе.

– Будет ли удобно, если я вам напишу? – спросил Олег.

– Это будет весьма приятно. Передайте письмо Алене – я, вероятно, буду в командировке и отвечу с первой же оказией.

На том и остановились.

Уезжал генерал – он намеревался поставить рекорд долголетия, для чего вел здоровый образ жизни, делал гимнастику и спать ложился в десять вечера. В крайнем случае – в пол-одиннадцатого.

Его просили остаться, но генерал был неумолим:

– Пора ехать. Вон и тучки пошли. Как бы под дождь не попасть, не застудиться.

У двуколки попрощался с Андреем:

– И все же какая у вас красивая жена, юноша. Деда я ее знаю, а вот остальное… Каких она кровей? Как-то неудобно было спрашивать у родителей…

– Четверть крови – польской, четверть еврейской… Четверть или чуть поболе – русской. А четверть – казацкая. От деда-казака и фамилия… А там какой только крови не намешано.

– Самые красивые девушки – кватеронки. Ну, будьте счастливы. Берегите ее.

И генерал укатил в сторону Москвы

Во двор Андрей вернулся с Аркадием Петровичем.

Тот, улыбаясь, произнес:

– Я вам решительно запрещаю заниматься работой на вашей свадьбе.

– Вы слышали?..

– Частично.

– Полагаете – он?..

– Вряд ли. Молодежь всегда увлечена фантазиями…

Генерал оказался прав: по крыше дачи застучал дождь.

– На Святого Николая – великая милость, к урожаю… Даст Бог вам Виктор Иванович многочисленных внуков!

Дождь немного опечалил Ивана Федоровича: после осадков всегда холодает. Костры разжечь не получится: хворост отсырел. А, значит, в этом году абрикосы снова не зацветут.

Ну, шут с ними: будут другие года.

А сейчас его внучка замуж выходит: любимая и единственная Аленка.

Над столами натянули припасенный заранее брезент,

Грабе налил себе в стопку пунш, вышел под струи воды и пуншевал вместе с распрекрасным подмосковным дождем. Капли падали в стопку, мешались с ароматной жидкостью. И Грабе пил эту смесь, о чем-то разговаривал с дождем, смеялся.

О чем-то в беседке разговаривали Андрей и Алена.

Глядя на них, Аглая произнесла своему кавалеру:

– Вы мне снились не далее, чем вчера.

– Приятно это слышать…

– Может и приятно, – отчего-то залилась краской Аглая. – Только после того, что творилось во сне, вы как порядочный человек должны на мне жениться.

Тот поцеловал свою даму сердца в ручку: дескать, все будет, как ты скажешь.

Аглая подумала: до чего легковерны эти серьезные мужчины…

Иван Федорович прошел в сад, мимо деревьев, мимо приготовленного и отсыревшего хвороста. Впрочем, дождь был кратким, будто нехолодным и от земли шел пар…

Новобрачные удалились…

Сначала ушла Аленка. По просьбе Аглаи, Олег задержал Андрея под каким-то ничтожным предлогом.

Лихолетов что-то говорил. Андрей кивал, но не слышал ни единого словечка.

Было не до того.

Андрея трясло, словно от лихорадки: бросало то в жар, то в холод. Кажется, он никогда в жизни так не волновался: ни перед экзаменами, ни перед поступлением на службу в Запасное бюро. Он не нервничал так ни в одной драке: ни в том бою среди пурги, ни позже, у вросшей по окна в землю избушке. Не было таких переживаний возле тела только что убитой им Шлатгауэр-Тарабриной.