Читаем без скачивания Заблудившийся во сне - Владимир Михайлов

Я глянул на уличные часы, полагаясь на них, правда, не более, чем на клятвы уличной девицы в вечной любви. Судя по стрелкам, назначенное мне время уже почти наступило. Без труда найдя искомый дом, я подошел к нужной двери и восемь раз, как было указано, нажал кнопку.

За дверью послышались негромкие шаги. Стихли. Прошла секунда, другая. И дверь распахнулась. Я глубоко вдохнул воздух и вошел.

НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Мое ожидание чего-то чудесного начало гаснуть стремительно, словно огонек зажигалки, в которой кончился газ. И в самом деле: на то место, в котором я рассчитывал оказаться — заведение, в котором кормят, — увиденное ну никак не походило.

Не без недоумения оглядывал я убогую комнатку, в которой очутился. Не знаю, как остальная часть квартиры, но в этой комнате, похоже, не жили, да и вряд ли это было возможно. С серых стен свисали клочья некогда ярких обоев; на обнажившейся штукатурке местами виднелись неопровержимые признаки обитания клопов, в единоборстве с которыми человек обычно проигрывает. Два стекла в раме голого окна треснули, по наслоениям грязи на них, а также и на полу, можно было изучать историю; уверен, что там нашлись бы и следы сажи от костров первобытного человека. С потолка — высокого, лепного, несовременного — свисала одинокая лампочка без какого-либо абажура, удерживалась она на тонком телефонном проводе. Лампа, правда, судя по величине, тянула ватт на полтораста. Пол когда-то был паркетным, но сейчас паркетины сохранились только в редких местах — островки в море черного пола, крашенного в последний раз, похоже, при жизни прадедов. Из мебели в комнате стоял неожиданно кокетливый столик — восьмиугольный, инкрустированный красным и черным деревом, — к сожалению, страшно запущенный; на нем возвышалась консервная банка из-под тресковой печени, полная окурков. Были еще в комнате два стула — венский, а второй — тяжелый, полумягкий, с продранной и вытертой кожаной обивкой. Больше всего в комнате лежало книг — стопами и просто кучами они располагались во всех углах, пыль покрывала их мощным пластом, и разобрать хоть что-нибудь даже на обложках было совершенно невозможно. Рядом с одной из книжных куч находился картонный ящик, судя по размеру и надписям — от телевизора «Sony» с экраном 21"; был он с верхом заполнен письмами, пожелтевшими, надо думать, от времени. В одном из углов приютились две старых (без ствольной накладки) русских мосинских трехлинейки без штыков, подле них валялась ковровая сума — старая, местами вытертая до основы и, похоже, пустая.

Вот и все, что находилось в комнате, если не считать людей, из коих я составлял ровно половину, а также и единственного представителя животного мира, также присутствовавшего здесь.

Второй представитель рода людского воплощался в высоком, смуглом, черноволосом человеке с тяжелым, властным взглядом и хмурым выражением лица. Человек этот был одет в длинную тунику, доходившую ему до колен, поверх которой был накинут плащ из каких-то шкурок серого цвета с короткой шерстью; и окраской, и ворсом шкурки напоминали мышиные — хотя первые обладатели их были наверняка несколько крупнее, и если и принадлежали к мышам, то разве что к летучим. На ногах человека были сандалии, а на голове — бахромчатая налобная повязка, опоясывавшая чело раз пять, а может быть, и больше, в волосах торчали два пера неизвестной мне птицы. Впрочем, все это одеяние было как бы размыто, растушевано, не имело четких очертаний; зато тяжелые диски (желтого металла, как написали бы в милицейском протоколе; но у меня не возникло никаких сомнений в том, что они были просто золотыми) виделись совершенно четко. Длинное копье, на которое человек опирался, тоже было украшено перьями — как мне показалось, позаимствованными уже у другого вида пернатых. В общем и целом человек производил впечатление весьма и весьма внушительное.

Что же касается животного, находившегося, рядом с ним, то это была, несомненно, лама — белоснежная лама, надменно взирающая на мир — быть может, потому, что в ушах ее тоже блестели золотые кольца, круп же был покрыт накидкой из какой-то ткани пурпурного цвета. Хотя, как я уже упомянул, облачение человека не имело резких очертаний, не делилось на части и порою возникало впечатление, что оно соткано из осеннего тумана и цвет его порой тоже становился как бы туманным, — лицо виднелось четко, ясно, словно было даже чуточку подсвечено изнутри, и ярко-черные глаза глядели на меня с неприятной пристальностью, хотя губы его в то же время изображали доброжелательную улыбку. Взгляд и улыбка настолько не соответствовали друг другу, что можно было подумать: они заимствованы у совершенно разных лиц. Не исключено, впрочем, что так оно и было. Улыбка, правда, оказалась столь же мгновенной, как разряд фотовспышки.

В комнате, как мне показалось, пахло крысами; хотя это определение было скорее эмоциональное, чем точное. Стояла тишина, но уже через несколько секунд мне стало чудиться, что где-то за стенами нечто звенит тонко и непрерывно; звук, кстати, был скорее приятен, чем наоборот.

Хозяин комнаты позволил мне вдосталь налюбоваться ею, и только после того, как я вопросительно поднял брови, гостеприимно указал на экс-кожаный стул, сам же величественно опустился на неизвестно откуда взявшийся массивный стул, а может быть, и престол — судя по цвету, сработанный из красного дерева. Стул был для него явно низковат, и колени человека, когда он уселся, согнулись под острым углом. Устроившись на стуле, он вновь приятно улыбнулся, предъявив длинные, с желтизной, зубы, и, по-прежнему не сводя с меня глаз, чуть приподнял мохнатые, но блестевшие, как правительственная «Волга» из недавнего прошлого, брови.

— Как долетели? — спросил он, выговаривая слова со странным, издавна знакомым акцентом, — до того знакомым, что я решил, будто слух обманывает меня: до такой степени облик сидевшего передо мною не вязался ни с этой, навеки запечатленной в памяти истории фонетикой, ни с чертами лица, какие всегда связывались с этим акцентом. И я растерялся настолько, что на несколько секунд речь отказала мне.

Он в третий раз улыбнулся; но за этим движением лицевых мускулов не стояло никакого чувства. Белая лама презрительно фыркнула.

— Не похож, да? — то было скорее утверждение, чем вопрос, и я снова явственно услышал: «Нэ пахож?»

Я проглотил комок и лишь кивнул.

— И это тоже, — он округло повел рукой, как бы демонстрируя обстановку, — не напоминает привычного, как по-вашему?

Я почувствовал, что мой язык начинает хоть как-то действовать.

— Да, товарищ… господин… Ваше…

Я запнулся, потому что он предостерегающе поднял палец: