Читаем без скачивания Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады - Александр Андреев

15—16 мая 1648 года. Корсунь. Гоноровый шляхте нет места на земле!

Коронный и польный гетманы Речи Посполитой не спеша вели войско к Чигирину добивать остатки безоружных голодранцев. Потоцкий и Калиновский с удовольствием беседовали под настоянную на девяти травах старку, стоило бы вообще садиться на коней и вынимать сабли против этой казацкой сволочи, которую можно прогнать одними плитьми. Внезапно все изменилось – 9 мая несколько спасшихся от гибели жолнеров добежали до коронного войска и сообщили о полном уничтожении войсковой группы Стефана Потоцкого во главе с командующим. Испуганно-радостные от случившегося сохранения жизни, шляхтичи наперебой рассказывали о том, что отчаянный Хмельницкий «с силой силенной» отчайдушных рубайголов и несусветной татарской ордой идет в атаку на самого пожизненно-великого Потоцкого и вот-вот войдет в Чигирин, куда уже сбежались казаки со всей Украины. Узнав о бесславной гибели первенца, Николай Потоцкий страшно запил и в мерзком непрощаемом угаре приказал выжечь вокруг войска все украинские села, конечно, вместе с живущими там людьми, стариками, женщинами, детьми.

Узнавшие о гибели тысяч своих товарищей жолнеры так испугались, что находившийся в хоругвях современник позднее писал: «Все наше войско стало так бледно, как бледна прибитая морозом трава, когда после холодной ночи всходит солнце». Со страху и по любимой привычке государственные солдаты выполнили изуверский приказ коронного садиста и в радиусе семи километров от лагеря пьющего без умолку Николая Потоцкого стерли все живое и мертвое, имеющее отношение к Украине. Они не знали, что навстречу жолнерам-злодеям из Чигирина уже вышло казацкое войско, что созданные и полностью укомплелктованные Чигиринский, Черкасский, Корсунский, Белоцерковский, Переяславский и Каневский полки ведут Максим Кривонос, который при вести о потоцкой резне, сам выковал себе страшную саблю по своей ужасной силе, Иван Богун, «воин львиной смелости и лисьей хитрости, которого и пуля не берет и черт со страхом обходит», великолепные Данила Нечай, Михаил Чарнота, Лука Мозыря, Иван Вишняк и Михаил Кричевский.

По приказу Богдана Хмельницкого Иван Ганджа успел из захваченных пушек организовать три полновесные артиллерийские батареи, свободно передвигавшиеся на конских и воловьих упряжках, а запорожские полки вел Мартын Небаба, и эти слухи-новости, конечно, не обрадовали коронных преступников, остановивших свой чигиринский поход. Польская армия нервно читала универсал Хмельницкого Украине, отправленный им еще из Желтых Вод: «Родина! Над твоими детьми, женами, матерями нависла жесткая шляхетская сабля, сея везде плач и рыдания. Выбьем панскую саблю и отшвырнем ее до Вислы!»

Никто из казацких полковников на прошедшем быстром гетманском совете не призывал мчаться сломя голову вперед, чтобы лечь трупами перед намного сильнейшими поляками. Опытные витязи украинского народа прекрасно знали, что победа, конечно, поощряет отважных, но всегда карает безумных.

12 мая на регулярную армию Польской Короны шло отмобилизованное казацкое войско, слабое только своей вдвое меньшей от поляков численностью. Чтобы выбить количественный козырь из рук Потоцкого, почти не спавший Хмельницкий подготовил стратегический обман и осуществил его с помощью украинских героев.

Передовые сторожевые жолнерские отряды взяли нарвавшегося на них бунтовщика казака Максима Галагана, одновременно с которым в другом месте к Потоцкому перебежал от Желтых Вод значный реестровый казак Самойло Зарудный, прекрасно знавший местность. О планах Хмельницкого насмерть молчали все запытанные коронными казаки и поэтому поляки были напугано довольны, когда под пытками Галаган признался в муках и кусках собственного мяса:

– Нашим счета не знаю, потому что с каждым часом их становится все больше, а татар с Тугай-беем много тысяч и сам хан с ордой скоро будет здесь! На Галагана палачи одели страшные красные сапоги и герой признался, что у Хмельницкого сорок семь тысяч казаков, а татар с ханом будет еще пятьдесят тысяч воинов.

Понимавшие угрозу смерти как никто, коронные любители сладко-никчемной жизни собрали военный совет, начавшийся с рыданий пьяно-трезвого гетмана-убийцы Николая Потоцкого:

– О, сын мой! Зачем ты поменял булаву на могильную лопату? Я залью твою могилу хлопской кровью, оставлю им только выжженную землю, черную и обугленную! Табун быдла предательски погубил наше воинство. Я не успокоюсь, пока не накажу презренных хлопов, отомщу за их вероломство и покараю всех тех, кто напал на своих господ!

Мартын Калиновский предложил поверить изувеченному пытками Галагану, отступить на хорошую позицию, дождаться подкрепления и выяснить все о Хмельницком. Потоцкого, отдававшего несуразные приказы, но не шедшего на Чигирин, офицеры уже не слушали. На совет вызвали реестровика Самойло Зарудного, который показал на плохонькой карте прекрасную позицию в десяти километрах от Корсуни в направлении к Богуславу. Никто из панов не обратил внимания на то, что еще в десяти километрах северо-западнее от отличной позиции у Корсуни, располагался подобно Княжим Байракам, узкая и лесистая Гороховая Дубрава с Крутой Балкой. Ясновельможное панство вальяжно заявило, что у Корсуни двадцать пять тысяч поляков легко отобьются от стотысячного быдла, и герой Самойло Зарудный повел армию Потоцкого в хмельницкую засаду, которая пока еще была только совсем условной.

У Польской Короны на Украине совсем не действовала разведывательная служба как, впрочем, не действовали ни государство, ни закон. Сами поляки писали о Речи Посполитой 1648 года: «Некуда правду деть, у нас тогда была страшная безалаберщина, несмотря на то, что неприятель стоял над самой шеей. Со всех сторон без помех собиралась к Хмельницкому казацкая саранча, а хлопы чуть ли не мимо коронного панского войска провозили к восставшим съестные припасы и гласно величали своего гетмана спасителем всего народа и защитником своей религии».

То ли отступали, то ли бежали к Корсуни регулярные коронные хоругви, и казалось им, что с ближнего совсем юга ползут на них огромные клубы пыли, которую поднимали специально посланные Хмельницким казаки, дымившие один за троих. Бежали жолнеры и шляхтичи и уже хорошо слышали, как сверху и снизу, справа и слева, спереди и сзади почти громом звенели струны сотен и сотен бандур и кобз: «Воскликнул казацкий батько Хмельницкий: Эй, друзья-молодцы, братья-казаки принимайтесь варить с ляхами пиво, ляшский солод – казацкая вода, ляшские дрова – казацкие труды!» Выжигали вокруг себя все и вся гоноровые шляхтичи, а вокруг коронного войска в ответ и отместку за коронные зверства уже горели панские маентки, уже никто не давал никому пощады потому, что убитых оживить нельзя. Трясся в карете впереди своих хоругвей пропитанный алкоголем великий коронный гетман Речи Посполитой и довольно смотрел на дело своих рук, прекрасно зная, что никто не скажет ему в опухшее от старки лицо-харю:

– У тебя, ясновельможный, невинные глаза, как у всех негодяев!

В не желавшем умирать за чужие доходы коронном войске послышались разговоры: «Что из того, если мы победим Хмельницкого? Гнездо мятежа в Украине плодовито. Даже если бы мы были сторукие гиганты, то и тогда бы не совладали с этой казацкой гидрой, у которой вместо одной срубленной головы вырастают десять. Если мы погубим наше войско, то для Речи Посполитой случится великая беда. На бога, панове отступаем». Отступали шляхтичи во главе с Потоцким и жгли Украину везде, куда могли дотянуться, инстинктивно понимая, что уже никогда не вернутся на ее молочные реки и кисельные берега, слыша слова Хмельницкого, что польское войско само зажгло себе погребальные факелы.

В ночь на 14 мая польское войско у Корсуни встало на прекрасной позиции, имея между собой и догонявшими их казаками реку Рось. Это была сильная боевая позиция на возвышенности, и выбить с нее десятки тысяч хорошо вооруженных и обученных жолнеров можно было только в кровопролитном бою грудь в грудь, при условии, что атакующих втрое больше защищающихся. Поляки быстро успокоились и приободрились, жолнеры быстро возводили в прямоугольном шляхетном лагере высокие валы, выкапывали глубокие рвы и окопы, а из коронных шатров на холме под звон серебряных чарок и келехов уже раздавались гоноровые разговоры, которые не мог слушать даже заткнувший уши Вседержитель:

– Ясновельможный так все село и сжег дотла? Со всеми хлопами? Вот начадил быдлятиной сильно!

– Досконале! Не манерничать надо со скотами, а лить им сала за шкуру.

– У меня, проше пана, если хлопы чуть слово скажут, сейчас их на кол и падла их не велю хоронить, а бросать по полям.

– Отлично удобрение, ясный пане.

– Панове, остановитесь! После вас ничего не останется ни богу свечка, ни черту кочерга! До правды, чуть что – я всех на свой суд, и тут же у меня все виноваты. Конфисковал имущество, проше пана, и wszistko w porzadku.