Читаем без скачивания Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады - Александр Андреев

– Слышу, батька. Слышу и жду. Не турбуйся, встретим гоноровых как следует. Пусть молятся, гады, хотя бог и не помогает негодяям.

Черным рассветом 16 мая 1648 года Потоцкий вывел пришедшие в себя хоругви из обреченного лагеря к предусмотрительно оставленному ему Богуславу. По традиции Речи Посполитой, не ценившей ничьих жизней, войско шло не только без разведки, но и без боевого охранения. Дорога впереди была пуста и безжизненна, потому что Максим Кривонос не пропускал к Роси никого, кто мог бы сообщить пышному панству о его засаде в Гороховой Дубраве.

Жолнеры шли четырехугольником в восемь рядов, с орудиями и пехотой в центре, справа вел кавалерию Потоцкий, слева – Калиновский. За хоругвями в полной видимости невооруженным глазом широкой линией двигались конные полки Хмельницкого и татары Тугай-бея. В восемь часов утра гетман и оглан начали карусельные атаки польского передвижного лагеря с тыла и флангов, не давая его начальникам сосредоточиться, увидеть и обойти смертельную ловушку-засаду, до которой оставалось всего несколько километров.

В половине одиннадцатого часа обоз спустился с широкого пологого холма и увидел впереди густой и, казалось, бесконечный лес, в который вела совсем узкая дорога-просека. Потоцкий обрадовано заявил, что теперь казаки и татары не смогут ударить с флангов и вынужденно изменил надежный походный порядок своего войска. Длинной змеящейся колонной хоругви, естественно, без передовых дозоров, стали медленно втягиваться в убийственный для них лес.

Тяжелые возы, тащившие мортиры и поставленные находившимися в твердом уме и трезвой памяти коронными гетманами почему-то впереди, с ходу разбили дорогу, еще не высохшую с дождливой весны. Обоз начал вязнуть, лошади с трудом тащили пушки в глубокой майской грязи, несколько возов опрокинулись в канаву по сторонам дороги. К двенадцати часам дня все польское войско вошло в лес и сзади уже перекапывали и заваливали единственный выход казаки. Кукушки, которые в мае так долго не кукуют, цепочкой сообщили засаде, что все двадцать тысяч поляков заперты в лесу и из смертельной ловушки теперь смогут выбраться только поодиночке. Не выберутся, мрачно улыбнулся Максим Кривонос, уже закрывший лесную дорогу тройными казацкими цепями с обеих сторон и даже, казалось, сверху.

Дорога еще сузилась и Потоцкий спросил у кажется знавших местность офицеров, когда кончится эта непроходимая чащоба, чтобы войско могло выйти на широкую опушку и развернуть хоругви на неуемное быдло, для которого, кто бы мог подумать, не хватило одних плетей-канчуков. Сейчас пройдем Крутую Балку и через два километра выйдем из Гороховецкого леса на простор, услужливо ответили нахмуренные командиры, опытной кожей уже почувствовавшие смертельную опасность, от которой не защищают ни латы, ни смелость.

Внезапно движение войска остановилось потому, что дороги впереди больше не было, а только какой-то кошмарный каменно-земляной завал с четырьмя непонятными отверстиями на расстоянии метра от земли. Что это, капризно-требовательно спросил непонятно у кого пожизненный и не участвовавший ни в одной битве великий коронный гетман Речи Посполитой Николай Потоцкий, по закону отвечавший за тысячи доверенных ему солдатских жизней. А это – ваша долгожданная засада, – ответил ему полковник возрожденного украинского Войска Запорожского Максим Кривонос, и залп четырех казацких орудий прямо в лоб остановившейся польской колонне-змее разорвал вдруг сгустившийся от ужаса воздух.

Тысячные выстрелы раздались по всему периметру лесной дороги и справа, и слева, с спереди, и сзади и, кажется снизу. Поляки бросились назад, но там им улыбнулась высокая и непроходимая стена из наваленных камней и глины, из которой залпами как всегда сменяемые били казацкие ружья. В Крутой Балке наступило польское пекло для восемнадцати тысяч гоноровых шановных панов, и ад следовал за ним.

Позднее оставшиеся в живых шляхтичи уже из пленного Крыма писали в Варшаву: «За полчаса до полудня мы отошли с лагерем за полторы мили в несчастную дубраву под Гороховом. При входе в болотистую рощу много возов завязло и перевернулось. К ним подбежали татары и казаки. Мы отстреливались из заряженных дробью пушек и мушкетов. С двух сторон враги обрушили на нас тяжелый удар. Лагерь вошел в эту дубраву как в мешок и дальше продвинуться не мог потому, что дороги были перекопаны и перегорожены. Сзади на лагерь всей тяжестью жали татары, спереди и с боков казаки наносили большой урон из устроенных шанцев. Мы мужественно сражались, но попав в западню, не могли побороть силы превосходящего врага».

Никакого превосходящего врага, конечно, не было, и силы противников были равны. Четыре ужасных часа казаки и татары стирали польское войско с земли в Крутой Балке и, казалось, по шарахавшимся жолнерам стреляли и камни, и деревья, и земля, и небо и не было карателям ниоткуда никакой защиты.

Пули насквозь прошивали спешившихся гусар вместе с конями, сзади татары топтали польских солдат лошадьми и выдергивали из рядов арканами богато одетых шляхтичей, и специально посланные Хмельницким особые отряды разрезали войсковую колонну в трех местах, утроив невозможный хаос боя. Спереди и с боков бесконечно били из ружей отчайдухи Кривоноса, уже не раз окровавившего свою страшную саблю, от которой жолнеры кидались в лес и болото, и везде казаки настигали поляков и рубили их как снопы.

В смятении, хаосе и панике только волынский князь Кароль Корецкий пробил на малый час пушечными ядрами дорогу вперед и вывел из смерти свой тысячный Полесский полк. Прорыв быстро залатали казаки и к четырем часам страшного майского дня, второго дня корсунскго сражения, Крутая Балка была устлана шляхетными телами, как пожелтевшими листьями осенью. К концу 16 мая 1648 года кровь текла по лесной дороге бесконечным ручьем, смертный страх накрыл небо и землю, а из двадцатипятитысячного совсем недавно оккупационного коронного войска в живых остались никогда не любившие умирать гетманы Николай Потоцкий, Мартин Калиновский, восемьдесят знатных шляхтичей, сто тридцать офицеров и полторы тысячи солдат, тут же длинной змеей отправленные Тугай-беем в Крым на пленный выкуп.

Хмельницкий и его войско получило еще сорок самых современных тяжелых орудий, огромное количество огнестрельного и холодного оружия и весь обоз с боеприпасами. Особенно обрадовался Богдан захвату походной гетманской канцелярии Николая Потоцкого с многочисленными секретными документами и письмами, дававшими нелестные характеристики многим сенаторам, магнатам и королятам, что позволяло Хмельницкому в контрпровокационной войне столкнуть гоноровых нобилей их бараньими лбами.

Богдан Хмельницкий проводил Николая Потоцкого в позорный плен словами:

– Те, кто шли брать нас в неволю, сами в нее попались. Ясновельможный гетман больше не хочет добывать Запорожскую Сечь и меня?

Погубивший своей военной тупостью лучшее войско Речи Посполитой, Николай Потоцкий своим ответом попытался спасти свое гоноровое лицо, забыв, что нельзя спасти то, чего нет:

– Меня победили татары, а не твоя разбойничья сволочь. Чем заплатишь, хлоп, татарам?

Ждавший этого гонорового ответа Богдан ответил садисту под хохот внимательно слушавшего разговор казацкого войска:

– Тобой и тебе подобными, называющими нас хлопами.

Шел великий коронный гетман дорогой заслуженного позора под аркан Тугай-бея и слышал острое украинское слово:

– Эх, Потоцкий, у тебя разум жиноцкий, не годишься гетманувати!

Видевший Корсунскую битву и ее конец шляхтич позднее писал: «Гетман Потоцкий, быв в преклонных летах, больше думал о келехах и бутылках, а также о смазливых паненках, чем о благе Речи Посполитой. Постоянно преданный пьянству и распутству, он погубил войско и нанес посрамление Польше, погубил опытных воинов и сынов отечества».

Шляхетство любило шулерски сваливать вину с больной головы на здоровую, но дело было не только в чванливой тупости законно избранного на высший военный пост в огромном государстве великом коронном гетмане – никчеме. Дело было и в самой Украине, после десятков лет антиаккупационных казацких восстаний обретшей своего гения Богдана Великого. Не гаючи часу и не теряя времени, Хмельницкий уже готовил универсал о том, что казаки со своим законно избранным гетманом восстали не против умершего 10 мая в Литве короля Речи Посполитой Владислава IV, а против наглых и зарвавшихся навсегда королят, и это была правда. В битвах информационно-психологического противодействия, как, впрочем, и в жизни, лгать нехорошо, но не договаривать необходимо. Казацкий гетман уже 18 мая продолжил задуривать голову самому уродзонному и гоноровому панству в мире, чтобы ему не пришло на ум быстро объединить колоссальные силы и убить еще не разгоревшееся восстание. Как там у древних: «Ах, задурить меня не трудно, я сам задуриваться рад!»