Читаем без скачивания Утро магов - Жак Бержье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в эту ночь голод отступил на второй план. Он хотел прежде всего помчаться в аббатство, чтобы сообщить братьям об удивительной встрече и чудесной находке. Но, само собою разумеется, об этом даже не могло быть и речи. Голос или не Голос — но нужно было оставаться здесь до окончания великого поста и продолжать вести себя так, как будто бы с ним не случилось ничего необыкновенного.
«На этом месте выстроят собор», — думал он, грезя возле костра. И воображение уже рисовало ему величественное здание, которое возникает на развалинах древней деревушки, здание с высокими колокольнями, видными за много километров.
В конце концов он задремал, и когда вдруг проснулся, лишь несколько головешек еще тлели в гаснущем костре. Ему показалось вдруг, что в этой пустыне он не один… Напрягая зрение, он пытался проникнуть взглядом сквозь окружающий его мрак и заметил за угасающими огнями своего жалкого очага зрачки волка, светящиеся в темноте. Издав крик ужаса, молодой монах поспешил забаррикадироваться камнями в своем гробу.
Дрожа, он лег на землю в своем убежище и спросил себя: не был ли изданный им крик нарушением обета молчания? И он погладил металлический ящик, прижимая его к сердцу и молясь, чтобы великий пост скорее кончился. Вокруг него когтистые лапы царапали камни ограждения…
* * *Волки бродили так каждую ночь вокруг жалкого пристанища, наполняя мрак замогильным воем, и каждый день монах боролся с настоящими кошмарами, вызванными голодом, жарой и безжалостными укусами солнца. Днем брат Фрэнсис собирал топливо для своего костра и молился, с нетерпением ожидая страстной субботы, означавшей конец великого поста — и, стало быть, его поста тоже.
Но когда наконец настал этот благословенный день, молодой монах был слишком слаб из-за лишений, чтобы найти в себе силы радоваться. Подавленный невероятной усталостью, он уложил свою котомку, накинул на голову капюшон, чтобы укрыться от солнца, и взял драгоценный ящик под мышку. Затем, став легче на пятнадцать кило по сравнению со средой на масляной неделе, он, шатаясь, попытался покрыть десять километров, отделявших его от аббатства… Обессиленный, он упал, дойдя до ворот. Братья, подобравшие его и оказавшие первую помощь его измученному телу, рассказывали, что и в долгом бреду он не переставал говорить об ангеле в джутовом переднике и упоминать блаженного Лейбовича, горячо благодаря его за ниспослание таких священных реликвий, как Тотализатор Ипподрома.
Слух об этих чудесах распространился по общине и очень скоро достиг ушей отца-аббата, ответственного за дисциплину; тот тотчас же стиснул зубы. «Привести его ко мне!» — приказал он тоном, способным придать крылья даже самым флегматичным из братьев.
В ожидании молодого монаха аббат принялся ходить взад и вперед, в то время как гнев его все возрастал. Не потому, конечно, что он был против чудес, от этого он был далек. Хотя они с трудом совмещались с потребностями внутреннего управления, добрый отец верил в чудеса с железной твердостью, так как они составляли самую основу его веры. Но он считал, что эти чудеса должны быть, по крайней мере, надлежащим образом проконтролированы, проверены, и подлинность их должна быть засвидетельствована в предписанных формах, в соответствии с установленными правилами. Со времени недавнего причисления к лику блаженных преподобного Лейбовича эти сумасшедшие молодые монахи обнаруживали чудеса буквально повсюду.
Как ни понятна эта склонность к чудесному, и все же она была недопустима. Правда, каждый монашеский орден, достойный этого имени, живо озабочен тем, чтобы содействовать канонизации своего основателя, с величайшим усердием собирая все, что могло тому способствовать, — но нужно же знать меру! Однако уже на протяжении некоторого времени аббат констатировал, что стадо монашков стремится вырваться из-под его власти, и страстное усердие молодых братьев, стремящихся обнаруживать и записывать чудеса, сделало орден Альбертийцев Лейбовича таким посмешищем, что над ним потешались всюду, вплоть до Нового Ватикана…
И отец-аббат твердо решил быть беспощадным: впредь каждый распространитель чудесных новостей будет подвергнут наказанию. В случае мнимого чуда виновник поплатится за недисциплинированность и легковерие; если же чудо окажется подлинным, подтвержденным последующей проверкой, то епитимья уж и вовсе будет обязательной для того, кому дарована милость.
Когда молодой послушник скромно постучался в дверь, добрый отец в результате этих размышлений был явно в свирепом расположении духа, лицемерно скрываемом под видимостью доброты.
— Войдите, сын мой, — сказал он нежным голосом.
— Вы меня звали, преподобный отец? — осведомился послушник и восхищенно улыбнулся, заметив металлический ящик на столе аббата.
— Да, — ответил аббат и, казалось, на мгновение заколебался. — Я понимаю, что вам, конечно, больше понравилось бы, если бы впредь я являлся по вашему вызову — ведь вы стали такой знаменитой персоной…
— О нет, отец мой! — воскликнул брат Фрэнсис, покраснев и тяжело дыша.
— Вам семнадцать лет, и вы, по-видимому, дурачок.
— Без всякого сомнения, ваше преподобие.
— А если так, то не скажете ли, по какой безрассудной причине вы считаете себя достойным вступления в Орден?
— Ни по какой, почтеннейший учитель. Я только жалкий грешник, гордыня коего непростительна.
— И ты еще больше увеличиваешь свою вину, — зарычал аббат, — утверждая, что твоя гордыня так велика, что она непростительна!
— Это правда, отец. Я всего лишь земляной червь.
На лице аббата появилась ледяная улыбка, и к нему вернулось его бдительное спокойствие.
— Значит, вы готовы отречься от всего сумасшедшего бреда, от всего, что вы наболтали под влиянием лихорадки по поводу ангела, который будто бы явился вам и передал это… — он презрительным жестом указал на металлический ящик, — эту пакость, достойную презрения?
