Читаем без скачивания Сержанту никто не звонит (Сборник) - Шимун Врочек

Вот как надо было написать.

А я написал: морковка, нашу маму убили. И я этих уродов собираюсь похоронить.

Мирмиллон

– Идущие на смерть приветствуют тебя!

Я медленно шел по кругу, держа ловца в центре, и песок, налитый солнцем песок арены скрипел под ногами. В правой руке я держал короткий широкий, слегка загнутый меч, время от времени пытаясь попасть зайчиком в глаза противнику, но тот был старым бойцом, и на уловку не попадался… Небольшой прямоугольный щит прикрывал левую половину моего тела от внезапного удара – не то чтобы уж очень прикрывал, и уж точно не половину, но… Ударить меня в сердце еще никому не удавалось.

– Иди ко мне! – внезапно закричал ловец, бросая сеть. Та летела так лениво, что я без труда уклонился, выпрямился и насмешливо отсалютовал противнику мечом. Аплодисменты раздались со всех сторон – нас оценили…

Я подмигнул ретиарию, давай мол, работаем на публику, пускай свободные граждане повеселятся, глядишь, и пить сегодня будем не на свои… Тот на мгновение скорчил рожу, понятно, чего не понять? – побегать, побегаем, класс покажем, кровишку для жалости пустим, а убивать, нет, не будем, это пусть в столице убивают, да на больших Играх, там и выложимся, а сейчас давай – побежали…

– Эй ты, снулая рыба! – завопил ловец, – Спишь на месте! Иди ко мне, и, клянусь трезубцем Нептуна, я избавлю рыбий род от такого позора!

Крича так, он потрясал собственным трезубцем, и толпа мгновенно оценила шутку, и на бедного глупого мирмиллона, то есть на меня, посыпались насмешки.

Я молчал, всеми силами изображая угрюмого, но очень обидчивого мечника, которому только что наступили на любимую мозоль. Язык у меня подвешен, что надо, но таковы роли и выходить из них ни мне, не насмешнику ретиарию не позволено. Почти обнаженный ретиарий со своей сетью и трезубцем кажется всем этим матронам, весталкам, жирным гражданам, тощим гражданам, жрецам и чиновникам, всем им он кажется совершенно беззащитным. Особенно рядом с закованным в железо мирмиллоном – мной. Они уверены, что мой меч, мои доспехи, мой щит, наконец, дают мне неоспоримое преимущество над ловцом… Все так. Но с точностью наоборот…

– Рыба, рыбешка! – продолжал приплясывать ловец, глазами показывая – чего ты ждешь? Давай, побежали…

Не торопись, я чувствую, когда пауза становиться затянутой, но и недодержать ее нельзя – действие смажется, акцент сместится… Ага, вот-вот… Сейчас!

– Ублюдок! – взревел я голосом, который некоторые сравнивают с криком слона, другие – с воплем раненого льва, третьи… Хорошо сработано, похвалил я сам себя, когда испуганные крики долетели до меня с трибун – теперь женское внимание мне обеспечено…

Но спектакль продолжался.

Я огромными прыжками рванулся к ловцу. Он метнул трезубец мне навстречу, промазал, развернулся и побежал, мелькая босыми пятками. Как ему не жарко? – изумился я про себя, – Песок раскален, а он без сандалий…

Некоторые из наших выходили на арену босыми – чтобы лучше чувствовать опору под ногами, утверждали они, но я не мог себе представить, как это можно ходить голыми ногами по дымящемуся жаром песку и при этом еще и драться…

Ловец преодолел уже половину длины арены, и теперь описывал круг, пытаясь обежать меня и первым добраться до трезубца – трибуны кричали и улюкали, подбадривая его, но сквозь гул я расслышал несколько поощрительных криков и в свой адрес. Сила всегда привлекает. Я представляю на арене силу, ловец – хитрость и ум. Этакая битва Марса и Меркурия! Надо не забыть сравнение, подброшу Арториксу – он у нас остряк, вот пусть и пустит в народ, многие подхватят, глядишь, и Марсом называть начнут…

– У-у-уа-а-а!! – заревел я, рывком кидаясь к воткнувшемуся в землю трезубцу. Ретиарий отпрянул от моего рубящего удара, и, делая вид, что трезубец ему необходим, как младенцу кормящая грудь, закружил вокруг, время от времени осыпая меня нелестными эпитетами и потихоньку приближаясь к месту, где он потерял свою сеть.

Глупый, глупый мирмиллон, – думают сейчас трибуны, – неужели он не видит…

Вижу, граждане, вижу и получше многих из вас. Сейчас ловец схватит свою сеть, и я буду пытаться ему помешать, но не успею – я специально не успею, хотя и сделаю это очень естественно – вам не поймать меня на фальши, как вы не старайтесь, а вы и не будете стараться – вы пришли сюда отдыхать и развлекаться, вот мы вас и развлекаем… Как можем, и как умеем.

Ретиарий схватил свою сеть. Я прыгаю к нему, но не успеваю – совсем чуть-чуть не успеваю, но все же, и попадаю прямиком в сеть, запутываюсь, и с грохотом, слышимом даже в задних рядах цирка, падаю, роняя меч, и кричу на земле, как всем им кажется, от бессильной ярости…

Я продолжаю играть, я вхожу в роль, как нож в подогнанные ножны, и именно за это меня ценит ланиста – не за силу, есть намного сильнее, не за умение владеть оружием – здесь я тоже не самый-самый, и даже не за искренность – я всегда искренен, даже когда утверждаю, что небо если еще не упало, то вот-вот упадет —, нет, не за это… Я играю, и заставляю играть других, я демиург арены, и попавшие со мной в круг действуют так, как представлял я, еще только готовясь обнажить меч, и люди верят, что все это – правда.

Я роняю меч и кричу на земле, как всем им кажется, от бессильной ярости. Ловец бежит к трезубцу, оглядываясь на ходу, и ускоряет бег, увидев, как я страшным усилием пытаюсь разорвать сеть, веревки трещат – они не слишком крепкие, об этом договорено с ланистой, и начинают поддаваться нажиму…

Трибуны замирают – вот она, кульминация, момент величайшего торжества для меня, когда я чувствую, как сердца бьются в унисон с моим, и они – мои, все – мои, и их жизни теперь зависят от каждого моего жеста, слова, телодвижения, взгляда…

Особенно – взгляда.

Отчаянный, яростный взгляд не сломленного, дерущегося до конца, человека, воина, и трибуны прогибаются под его тяжестью, и симпатии теперь на моей стороне – теперь я для них не бывший раб, а ныне гладиатор, нет, теперь я нечто несравнимо большее…

Почти бог.

Да я и сам в этот миг чувствую себя богом…

…Ловец бегом возвращается, держа трезубец правой рукой на весу, подобно метателю копья. Я делаю последнее усилие, и – сеть разорвана, меч – в руке, но ноги все еще стянуты, и я поднимаюсь на одно колено, играя лицом боль, ярость, переходящую в отчаянную решимость и последнее спокойствие воина, для которого безразлично – жить или умереть.

Трезубец бьет меня в грудь, отлетает, отбитый щитом. Но удар настолько силен, что щит разлетается на куски, а мое плечо окрашивается кровью. Ничего страшного, понимаю я, всего несколько неглубоких царапин, но публике этого не понять – она видит кровь, видит гримасу боли на моем лице, и взрывается криками. Успех!

Лицо ретиария… Искаженное боевой яростью, с глубоко посаженными горящими глазами – прекрасно, это не фальшь, это – настоящее. Хорошо!

Новый удар! Я блокирую клинком, про себя браня его идиотскую форму, но что делать – наше оружие и доспехи порою выглядит самым странным образом – таковы условности боя на арене, и не мне их менять. Главное – привлечь публику, остальное приложится.

Еще удар. Я с трудом отбиваю его, пытаюсь встать с колен – сеть не дает. Все они видят раненого, измученного, но все еще могучего бойца – крики не стихают, но теперь кричат не только мне… Добей его! Не дай ему подняться! – это уже ретиарию.

Все, пора заканчивать. – понимаю я, – Публика уже натешилась, будет с нас, пора…

Коротким молниеносным ударом я вышибаю трезубец из рук ловца, и, на возврате клинка, рассекаю ему грудь. С коротким – Хх-а-а! – он отшатывается, запинаясь, падает на песок, и смотрит на меня безумными глазами с побелевшего лица – все, доиграли… Заканчивай!

Еще не все, ловец, еще не все… Осталось еще кое-что, чего никак нельзя упустить…

Я срываю проклятую сеть с ног, делаю два шага по направлению к лежащему ловцу, и ставлю на него ногу – прости, друг, они ждут, что я так сделаю – и, поднимая вверх правую руку с мечом. Взгляд на трибуны – это победа, и не только моя, но и ваша, я знаю, что вы дрались со мной, чувствуя всю мою боль, ярость, ненависть, отчаяние, так почувствуйте как я горд, почувствуйте мою радость, и облегчение оттого, что бой наконец-то кончился, и я могу пойти в казармы, отдохнуть, отмыть грязь, пот и кровь, а затем пойти в кабачок, и выпить полную чару неразбавленного вина, наслаждаясь покоем…

Я оглядел трибуны – и увидел, как все держат руки с поднятым вверх большим пальцем…

Тебе только что даровали жизнь, ловец – ретиарий, и не смотри на рану так – жить ты будешь, это я тебе обещаю; я ж не первый день на арене, могу убить одним незаметным движением, но могу и нанести страшную на вид рану во всю грудь, от которой не пострадает даже ребенок… Тебе я всего лишь срезал полоску кожи – крови на вид – озеро, а вреда никакого…

Верь мне, ловец – я не бросаю слов на ветер!