Читаем без скачивания Вихри Валгаллы - Василий Звягинцев

Андрей вновь осознал себя лежащим лицом вниз на кровати. Воспоминание о состоявшейся встрече было куда более ярким, чем о самом реалистическом сне. Будто он действительно разговаривал только что с Антоном, просто закрыл на миг глаза и оказался здесь. Светящиеся стрелки часов показывали половину шестого утра. Непонятно, проспал ли он несколько часов до контакта или после? Знать это имело смысл, чтобы определить, как скоро можно ждать посылки от Антона. Впрочем, если она придет, появление ее наверняка будет обставлено так, что прозевать он не сможет.

Сильвию будить было еще рано — если алкоголь действует на нее так же, как на обычную женщину, очнется она часов в девять, не раньше, да и не в самом лучшем состоянии. Однако против похмелья способ есть. Андрей прошел к ней в комнату. Аггрианка спала на спине, похоже, беспокойно — одеяло было скомкано и сбито ногами к стене, но дышала она ровно. Он вновь укрыл ее, нашел на тумбочке снятый перед походом в баню браслет, вновь защелкнул у Сильвии на запястье. Узенький желтый сектор на циферблате, вздрагивающий, как индикаторный глазок старинного лампового приемника, показал, что состояние ее пока еще не совсем соответствует норме. Но это дело нескольких минут. Проснется она в полном порядке.

ГЛАВА 11

В ближайшие дни Шульгин развернул в Москве бурную деятельность. Ему доставляло искреннее удовольствие ощущать себя пауком, изготовившим огромную ловчую сеть и сидящим в ее центре, чутко прислушиваясь, не задрожит ли одна из радиальных нитей, сообщая, что очередная жертва готова к употреблению.

Меняя время от времени грим и костюмы, он бродил по улицам, ни с кем не делясь целями этих прогулок, а Басманову, единственному, кто позволял себе задавать вопросы, отвечал, что на ходу ему лучше думается.

Ходить по столице РСФСР и в самом деле было интересно. Нэп, объявленный всего месяц назад, уже начал приносить первые плоды. Заколоченные с семнадцатого года витрины лавок и магазинов вновь открылись, в глубине помещений наблюдалась энергичная деятельность, а некоторые уже и торговали чем придется. Неизвестно где спрятанными от реквизиций еще дореволюционными товарами, продукцией оживившихся ремесленников и кое-какой контрабандой из Прибалтики и Югороссии. В садике напротив Большого театра и под Иверскими воротами юркие молодые люди свистящим шепотом спрашивали валюту и врангелевские «колокольчики», на Сухаревке почти свободно продавали кокаин, а по Петровке и Кузнецкому Мосту защелкали каблучками первые прилично одетые проститутки.

Оттого и Сашке легко теперь было заниматься своими тайными делами. В отличие от сентябрьских дней, улицы сейчас были полны народу, и праздношатающегося, глазеющего на непривычно полные витрины и прилавки ежедневно открывающихся магазинов, и занятого собственными делами.

В Верхних торговых рядах, в Петровском и Лубянском пассажах появилось столько подозрительных людей, что у ВЧК просто не хватало агентов, чтобы отслеживать каждого. С точки зрения партийных и чекистских ортодоксов, подозрительными стали практически все.

Левашов смирился с тем, что Шульгин все активнее и беззастенчивее вовлекает его в свои не совсем понятные игры. Тем более что неожиданно для Олега верной сторонницей Сашкиных авантюр оказалась Лариса. Да и сама она проявляла удивительный политический энтузиазм. Заставила Левашова объявить ее представительницей Международного Красного Креста, Комитета Лиги наций по делам беженцев, Нансеновского комитета и еще нескольких благотворительных организаций, вытребовать под это дело соседний с особняком деревянный полутораэтажный домик, где устроила свой якобы офис и где несколько элегантных, заграничного вида молодых людей и барышень вели с десяти до трех часов прием лиц, желающих репатриироваться в Югороссию, выяснить судьбу исчезнувших в годы войны родственников или просто получить вспомоществование под торопливо выдуманные легенды. В приемной постоянно толпились десятки посетителей, а иногда очередь выстраивалась даже на улице. Причем субсидии выплачивались только тем, кто мог доказать, что пострадал от революции и большевизма либо сам лично, либо его родственники, взятые заложниками, репрессированные или расстрелянные. Это, конечно, не могло вызвать радости у московских властей, когда сотни людей подробно, часто документированно излагали международным наблюдателям тайны «диктатуры пролетариата».

Но любые попытки советских властей препятствовать деятельности миссии или преследовать ее посетителей вызывали очень резкие демарши со стороны Левашова, который хоть и сочувствовал коммунистам, но к нарушениям прав человека относился еще нетерпимее, чем цинично настроенный Шульгин.

Под такой «крышей» Кирсанов мог работать совершенно спокойно — встречаться с агентурой, получать от ничего не подозревающих просителей нужную ему информацию, через Левашова обращаться с запросами о судьбах тех или иных лиц в любое советское учреждение, в том числе и в ЧК.

Кроме того, в глубоких подвалах дома, которые прежний хозяин использовал для хранения скобяного и москательного товара, бывший жандарм оборудовал небольшую частную тюрьму, где по ночам, как требовали обычаи, он вел долгие и, судя по всему, эффективные допросы неизвестно откуда привозимых и неизвестно куда потом исчезающих лиц.

Шульгин понимал, что ротмистр ведет глубокую разработку порученных его заботам пленников, но до поры о результатах его не спрашивал. Считал, что профессионализма Кирсанову хватит, а когда потребуется, они сумеют согласовать позиции.

И с Аграновым он до поры не встречался, считая, что «воскресать из мертвых» еще не время, лучше вселить в «друзей» уверенность, что все идет согласно их расчетам. Зато он вытребовал у Берестина еще один взвод рейнджеров, которых тоже разместил в Новодевичьем.

Вообще картина получалась забавная — в самом центре столицы пролетарского государства почти в открытую функционировала белогвардейская резидентура, и ВЧК, даже если и догадывалась об этом, ничего поделать не могла. Слишком все странно, но и закономерно в то же время переплелось.

Троцкий, получив всю полноту государственной и партийной власти в урезанной, но все равно гигантской стране, понимал, что в данный момент следует сохранять лояльность в отношении своих неожиданных союзников. Обладая тонким и изощренным умом, Лев Давыдович догадывался — Врангель здесь играет роль совершенно второстепенную, даже декоративную. И такое положение его устраивало. За ближайшие год-два он рассчитывал навести в РСФСР твердый государственный порядок, окончательно избавиться от политических противников, создать нормально (в его понимании) функционирующую экономику, реорганизовать и перевооружить армию, укрепить международное положение Советской республики. Ему требовалось время, чтобы выяснить наконец, чьи интересы представляют те люди, которые все это устроили. И какие собственные цели они преследуют.

Он разослал своих эмиссаров в Ревель, Ригу, Варшаву, Берлин, Париж, Лондон, Стокгольм и Женеву восстановить старые, утраченные за годы гражданской войны связи, наладить новые и разобраться, что за непонятная сила вышла на авансцену в спектакле, все роли в котором, казалось бы, давно расписаны, как если бы в третьем действии «Гамлета» появился новый персонаж, переворачивающий веками известную интригу.

И по два-три раза в неделю встречаясь с Левашовым, то для обсуждения конкретных проблем внутренней и внешней политики, то как бы просто для свободного обмена мнениями, Троцкий старался невинно звучащими вопросами и тщательно выстроенными, в стиле Платона, застольными беседами извлечь из партнера какие-то крупицы информации, пригодные для анализа и сочинения гипотез.

Олегу эти беседы тоже доставляли удовольствие. Личность собеседника его занимала и просто потому, что он видел в нем достойного противника (уже не единомышленника), а главное, тем, что живой Троцкий разительно отличался от нарисованной советскими историками карикатуры. Потом Левашов возвращался домой, извлекал из кармана диктофон, и они с Шульгиным и Ларисой внимательно изучали запись, обращая внимание на общую схему разговора, явный и скрытый смысл отдельных фраз, интонации собеседников. Выясняя для себя стратегические цели партнера, додумывали, какие выводы он может сделать из слов Левашова, намечали сценарий дальнейших своих действий.

Вот, например, однажды, встретившись, очередной раз в Кремле, в том самом кабинете, в котором скончался Владимир Ильич и который именно и избрал для себя Лев Давыдович, отнюдь не боясь привидений и даже наслаждаясь фактом, что злейший его враг (но и союзник в борьбе с прочими «товарищами») уже не существует, а сам он жив-здоров, весел и полон сил, они заговорили за чашкой чая о проблемах, которые Левашов считал важными. И для себя, и для России, и для судеб социализма.