Читаем без скачивания Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада

— Ну что ж. — Маак явно разочарован. — Каждый своим умом живет. Ладно, когда до дела дойдет, мы тебе отстегнем кое-что, попируешь за наш счет.

— Что ты говоришь?! — притворно всплескивает руками Пациг. — Вы так щедры! А сами названия фирмы не знаете! И пишущих машинок у вас нет! И заказ пока не за вами! Так что лучше пойду домой и поем, а то ваших пиров долго ждать…

И поворачивается, чтобы уйти.

Они его удерживать да уговаривать — как вдруг изменился тон разговора с этим мальчишкой-растратчиком, Теперь они его просят, чуть ли не молят:

— Только адресок скажи, ведь ты тоже парень что надо, только название и адрес. А мы тебе за это сотнягу отвалим.

— Оставьте ее себе, больно уж долго ждать. Название «Зайльман и Лобке», Бармбек, Гамбургерштрассе, 128.

Наконец-то! Уфф! Ну мерзавец паршивый, поизмывался-таки! Получит он свои сто марок, как же, держи карман шире! Ах ты шкет недоделанный, еще издеваться над нами!

Ясно одно: действовать надо быстро и держать все в тайне. При этом по-прежнему бодро-весело являться в бюро, — ведь заказ может уплыть, и тогда проклятая контора останется единственным источником их существования. Нужно еще разузнать, на каких условиях можно приобрести пишущие машинки — само собой, в рассрочку, и присмотреть помещение. И в это же время день-деньской сидеть в «Престо» за машинкой!

Куфальт и Маак развили бешеную деятельность, и к вечеру того же памятного дня им удалось вовлечь в дело пять надежных парней, работавших вместе с ними: Енша, Загера, Дойчмаиа, Фассе и Эзера.

После работы все они собрались в мансарде Маака — кто сидит на кровати, кто на подоконнике, кто на единственном стуле, кто взгромоздился на умывальник. Девушку Маака они выставили, заявив:

— Сходи-ка подыши воздухом, Лизхен! Сделай такое одолжение своему милому!

— Да мне еще лучше! — отозвалась она, тряхнув завитыми в кольца кудряшками и весело блеснув темными, как вишни, глазами.

— С каждого по десять пфеннигов. Вот моя доля. Можешь посидеть в кафе, Лизхен.

— Вот еще! В кои-то веки выдался свободный вечерок. Лучше скажите, когда вернуться.

— Ладно, катись! Можешь вообще не возвращаться. Ну, скажем, в двенадцать, — отвечает Маак.

Поначалу их всех ослепляет шанс получить самостоятельную работу и такую кучу денег! Перебивая друг друга, все доказывают себе и другим, что дело у них пойдет, что их семерка вполне справится, что они будут строчить, как пулемет, и не по девять часов, а по двенадцать, а то и по четырнадцать в день, без всяких выходных, и на Лизхен свою целый месяц не взглянешь, а ты, Куфальт, тоже подтянешься, и как будем делить деньги — всем поровну или сдельно, как в «Престо»?

— Но заказ-то пока не у нас!

— Верно, кто пойдет выбивать заказ?

— Куфальт, тебе придется бросить бюро, все равно ведь выгонят!

— Почему это меня выгонят? Уж как-нибудь справлюсь. Мне работа нужна не меньше, чем вам.

Выяснилось, что никто из их семерки не склонен выпустить синицу из рук ради журавля в небе.

— Значит, придется найти кого-то, кто пойдет на фирму вместо нас.

— Но такого, кто выглядит как порядочный.

— Ясно и понятно, чтобы не смахивал на урку.

— И чтобы разговаривал как образованный.

— И одет с иголочки.

— Ну, кто такого знает?

Никто.

— А фирма ведь может навести о нем справки!

— Верно. Что же делать?

Вот оно как сложно, оказывается.

С ума сойти: вот они тут сидят, все семеро, и не могут придумать, кого бы попросить раз-другой сходить за них на фирму, кого-нибудь из чистой публики, из другого мира, из порядочных.

Нет, не могут.

Безработных хватает, бывших заключенных — тоже. Да разве таким поручишь?

— А если попробовать провернуть все по телефону?

— Не выйдет! Они же должны вручить нам почтовые марки, конверты и рекламные проспекты, значит, должны хоть кого-то в глаза увидеть, так?

Предложения сыплются со всех сторон, одно нелепее другого.

— Бред! Знаю я твоего зятя! Он уже начинает заикаться, когда на него собака тявкнет!

— Отше? Да на нем сроду целых штанов не было! Такого прямиком в участок отправят.

Наконец все выдохлись и теперь молча сидят, поглядывая друг на друга. Потом Енш тяжело поднимается со своего места и говорит:

— Пошли по домам, ребята. Ничего у нас не выйдет. Так и будем строчить адреса для Яуха и жирного пастора по пять марок за тысячу. Пять марок этой парочке, пять — всем остальным. Поровну, ничего не скажешь.

Все стоят, переминаясь с ноги на ногу, и не могут уйти, так трудно расстаться с мечтой. Все было бы у них свое — и работа на свой страх и риск, и деньги, и помещение, и машинки, а главное — какие-то шансы выбиться в люди, может быть, даже со временем основать свое большое машинописное бюро…

— Ну, значит, покедова, — говорит Енш.

— Знаете что, — не очень уверенно подает голос Куфальт. — Я сперва не хотел говорить, но я знаю тут одного, может, сгодится. Правда, пьет он по-страшному…

— Не подойдет.

— Но из образованных, учился в университете и вообще… Может, и справился бы.

— А как его звать?

— А откуда ты его знаешь?

— Можешь сейчас сходить за ним?

Да, трудности громоздятся одна на другую, адрес Бертольда знает один Беербоом, к тому же Куфальт поклялся никогда больше не встречаться с Беербоомом, сейчас уже около девяти, надо успеть сперва в приют к Беербоому, а застанешь ли его там, еще вопрос, потом дома ли Бертольд, да захочет ли тот пойти с ним и не будет ли пьян в стельку…

— Ну ладно, наверное, не стоит, — упавшим голосом роняет Куфальт, отступая перед таким множеством трудностей.

— Как это «не стоит»? А ну, дружище, одна нога здесь, другая там, и чтоб через час приволок сюда своего Бертольда!

— Дуй, а то с лестницы спустим!

— Сам пойдешь, или нам тебя вытолкать?

И Куфальт идет, затея безумная, но он идет, никаких шансов нет, но он идет…

О, «Мирная обитель», добрый старый приют на Апфельштрассе, где жилось без забот и тревог…

— Добрый вечер, Минна! Волосатик дома? Не, я вовсе не к нему. А Петерсен? В гостиной? Не, и он мне не нужен. А Беербоом тут? Да нет, не подведу я вас, разве я на это способен? Так где Беербоом? Наверху, в спальне? Плачет? Ну ладно, пустите меня к нему. Не положено? Ах, Минна, золотая моя, драгоценная моя уродина, пустите меня наверх, на минуточку, я как-никак ваш старый постоялец! Мне только спросить его кое о чем, Минна, и тут же уйду, а вам я дам…

— С кем это вы там беседуете в дверях, Минна? — раздается нудный голос госпожи Зайденцопф. — Не вздумайте в моем доме заводить знакомства с посторонними мужчинами!

— Да это Куфальт, госпожа Зайденцопф. Пришел к Беербоому. Да я его не впущу, госпожа Зайденцопф…

И Минна с силой захлопывает дверь.

Куфальт стоит на крыльце, лихорадочно соображая: «Что же мне теперь делать, господи? Если вернусь к ребятам без Бертольда, они взбесятся… А если еще раз позвоню в дверь, Зайденцопф расскажет Марцетусу, и я вылечу на улицу в тот же день…»

Помявшись в нерешительности перед дверью, он наконец решается и, проскользнув через палисадник, — тот самый, по которому когда-то полз на карачках, держа шляпу в зубах, столь срочно понадобившийся ему сегодня Бертольд, — Куфальт заглядывает сквозь зарешеченное окно в гостиную и сильно стучит по стеклу.

И правда — на его стук в окно выглядывает Петерсен, за ним угадываются еще две-три головы.

— Добрый вечер, господин Петерсен. Не откажите в любезности попросить господина Беербоома подойти к окну! Речь идет об очень важном деле…

Однако Куфальт с Петерсеном ведь так и не помирились по-настоящему после той злополучной прогулки и всего, что за ней последовало. Так что Петерсен лишь озабоченно морщит лоб:

— Вы же знаете, Куфальт, — простите, господин Куфальт, — у нас тут свои правила, я должен сперва спросить господина Зайденцопфа…

— Ну ладно, господин Петерсен, не стройте из себя. Знаете ведь прекрасно, что за фрукт папаша Зайденцопф, из-за всякого пустяка поднимает крик и шум. Обещаю вам, наш разговор займет не больше двух минут. И вы сможете при нем присутствовать. — Увидев, с каким выражением лица выслушал все это Петерсен, Куфальт добавляет упавшим голосом: — Это на самом деле очень важно для меня и моего будущего…

Но Петерсен, студент Петерсен, советчик и лучший друг бывших заключенных, отрицательно качает головой:

— Не могу, дорогой Куфальт, никак не могу: правила! Но к господину Зайденцопфу готов сходить, пожалуйста, раз вы настаиваете…

— А черт с тобой, ничего мне от тебя не надо, осел! — вдруг взрывается разъяренный Куфальт. Бесится он главным образом потому, что зря унижался. Поворачивается и уходит.

Но вслед ему Петерсен кричит сразу изменившимся голосом: