Читаем без скачивания Берия. Преступления, которых не было - Елена Прудникова

Попробуем подтвердить эти характеристики конкретными фактами того, как Берия издевался над подчиненными, как они выходили из его кабинета разбитыми, что должно было особенно мерзко выглядеть на фоне остальных заместителей Сталина, которых Чадаев характеризует так:

«Вознесенский в моей памяти остался как энергичный, принципиальный и компетентный руководитель. Это был человек с широким кругозором, деятельный, вдумчивый, сочетающий аналитический ум и дальновидность крупного политического деятеля» — это о тогдашнем председателе Госплана, известной «жертве сталинизма».

О Молотове: «Он обладал хорошим качеством привлекать к себе людей, заражать их своим энтузиазмом. Иногда шуткой заставлял делать больше, чем приказанием».

Нам остается только эти характеристики проверить.

В аппарате Совмина была масса мелких чиновников, над которыми удобнее всего «глумиться», если ты, заместитель Сталина, скот. Как же вели себя трое заместителей по отношению к этим людям? Поскольку Чадаев сам является одним из них, то он автоматически, сам того не замечая, на данный вопрос тоже отвечает. Но мы проведем эксперимент над собой. Возьмем этих троих замов Сталина: В. М. Молотова, Л. П. Берия и Н. А. Вознесенского, и пока обозначим их буквами А, Б и В. Выпишем из воспоминаний Чадаева их отношение к безответным клеркам Совмина.

А. «…имел самый большой и квалифицированный секретариат, подобранный из опытных работников Госплана и наркоматов… стремился по всякому поводу представлять работников к правительственным наградам».

Б. «…был скуп на похвалу… как бы хорошо ни была выполнена работа, считал это само собой разумеющимся… в требованиях резок, не стеснялся в выражениях, даже оскорблениях». Пример разговора с работниками аппарата Совмина: «Ишь распоясались! Ноги на стол! Безобразие! Подняли головы и поглядываете, словно одичавшие псы!»

В. «Идя к нему на прием, никто из сотрудников не был уверен, что все пройдет гладко, что вдруг он внезапно не вскипит, не обрушит на собеседника едкого сарказма, злой издевательской реплики… была привычка начинать разговор с придирки к чему-нибудь… считал себя после Сталина самым умным человеком… Наркомы не любили его за резкий вспыльчивый характер, нанесенные им оскорбления, унижающие достоинство человека, и как-то обходили стороной кабинет заместителя главы правительства».

Итак, попробуйте по степени глумления над чиновниками Совмина догадаться, кто из этих А, Б, В, кто? Трудно?

Наверное, вы решите по характеристикам, данным Чадаевым и Байбаковым, что Л. П. Берия — это В. Недаром же даже наркомы боялись к нему ходить. Нет, вы ошиблись. В—это Вознесенский. «Жертва сталинизма».

Тогда, возможно, вы решите, что Берия — это Б. Нет, вы опять ошиблись. Б — это Молотов. Шутник.

Да, Берия — это А. Именно он, а не председатель Госплана Вознесенский имел в своем аппарате в Совмине самых квалифицированных работников Госплана.

И, надо думать, потому, что нещадно глумился над ними — представлял к правительственным наградам»…

В общем-то из приведенных историй уже виден стиль работы Берия. Лучше всех об этом сказал Серго Берия, который хорошо знал своего отца.

«Нередко пишут, что он всегда окружал себя людьми, лично преданными ему. Еще одна ложь. Главным критерием для моего отца всегда было дело. Знает и любит человек свое дело — значит, подходит. Болтун и бездарность — таких не надо. Эти принципы он исповедовал до последних дней жизни, и, как я не раз убеждался, чутье на талантливых и одержимых людей отца никогда не подводило. Так было и с военными, и с учеными, и с разведчиками…»54

ГЛАВА 5

ГЛАВНОЕ ДЕЛО ЛАВРЕНТИЯ БЕРИЯ.

Если до б августа 1945 года еще уместны были рассуждения о том, кто в советской верхушке самый толковый и надежный, лучший организатор и руководитель, то после этой даты подобные споры просто несерьезны. Ибо после того, как американцы взорвали атомную бомбу над Хиросимой, можно было совершенно точно определить: самым-самым является тот, кому поручено курировать разработку атомного оружия.

…В мае 1942 года лейтенант инженерных войск Георгий Флеров написал Сталину письмо. Служба на военном аэродроме располагала к размышлениям, и он, в мирной жизни ученый-физик, обратил внимание на то, что в западной прессе, начиная с 1940 года, исчезли публикации по урановой проблеме. Естественно, прекратить разрабатывать такое перспективное направление ученые не могли, стало быть, эта тема перешла в разряд засекреченных. Флеров сделал вывод, что прекращение публикаций означало начало работ по созданию атомного оружия.

Эти сведения совпадали и с данными разведки. К тому времени в сейфах обеих разведок, военной и политической, накопилось немало материалов по урановой проблеме. Нам передавали информацию работавший в Англии немецкий физик-теоретик Клаус Фукс, секретарь одного из британских министров Джон Кэр-нкросс, Бруно Понтекорво, итальянский ученый-эмигрант, работающий в США у Энрико Ферми, который строил первый в мире ядерный реактор.

Ценнейшие сведения лежали в сейфах мертвым грузом, ибо руководители разведки могли самое большее оценить их, но не разобраться и, тем более, как-то использовать. В марте 1942 года Сталину был представлен письменный доклад от НКВД. Он не был подписан Берия, так как нарком не посчитал возможным подписать столь сложный технический доклад. Но уже тот факт, что Берия, получив эти материалы и не будучи физиком, умел их хотя бы оценить, говорит о незаурядном интеллекте.

В мае 1942 года Сталину устно доложил по той же теме Кафтанов, научный консультант ГКО. Вождь прошелся по кабинету и сказал: «Нужно делать».

Впрочем, судя по тому, что заниматься атомной бомбой поручили Молотову, дело это не попало в разряд первоочередных, да и не могло попасть — шла война, и было не до того, чтобы активно разрабатывать оружие далекого будущего. Вячеслав Михайлович вел дело не спеша, вразвалочку. Он проконсультировался с учеными, все подготовил — на одно это ушло три месяца. 28 сентября Сталин подписал распоряжение ГКО «Об организации работ по урану». Затем начались консультации с учеными, поиск руководителей проекта.

Молотов впоследствии вспоминал: «Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал Капицу к себе, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы и атомная бомба — оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе — он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорил, он произвел на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него еще много неясностей. Тогда я решил ему дать материалы нашей разведки… Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами».

Попросту говоря, именитые ученые отказались от этой работы, у них были другие интересы и другие темы, а молодой Курчатов, которого собратья по научному миру всячески «задвигали», согласился. Ему дали некоторые материалы разведки, пока что те, что были получены из Англии, и уже по ним молодой физик написал заключение: «Вся совокупность сведений и материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, незнакомые с ходом работ по этой проблеме за границей».

10 марта 1943 года в АН СССР был создан институт атомной энергии, под условным названием «Лаборатория № 2». Начальником «лаборатории» стал Курчатов. Теперь он получил доступ ко всем материалам, в том числе и полученным из США, куда к тому времени переместились все работы над бомбой. Естественно, это были не радиограммы агентов, а формулы, схемы, описания, и все это на английском языке — всего около 3 тысяч листов.

Объем информации был огромен, причем по самым разным аспектам проблемы, так что поневоле пришлось допустить к ним и других ведущих ученых проекта: сначала Иоффе, Алиханова и Кикоина, чуть позднее Хари-тона и Щелкина. Берия сопротивлялся расширению круга «посвященных», как мог, но поневоле приходилось уступить. Риск был громадным и увеличивался с каждым допущенным к секретам человеком: если бы кто-нибудь из них проболтался и информация пошла дальше — а в академических кругах она гуляла очень легко — то американская контрразведка без труда смогла бы вычислить источники информации.

Скажете, это не так просто? Тогда вот пример из воспоминаний Павла Судоплатова, который лично знакомил ученых с данными разведки. «Кикоин, прочитав доклад о первой ядерной цепной реакции, был необычайно возбужден и, хотя я не сказал ему, кто осуществил ее, немедленно отреагировал: „Это работа Ферми. Он единственный в мире ученый, способный сотворить такое чудо“. Я вынужден был показать им некоторые материалы в оригинале на английском языке. Чтобы не раскрывать конкретных источников информации, я закрыл ладонью ту часть документа, где стояли подписи и перечислялись источники. Ученые взволнованно сказали: „Послушайте, Павел Анатольевич, вы слишком наивны. Мы знаем, кто в мире физики на что способен. Вы дайте нам ваши материалы, а мы скажем, кто их авторы“. Иоффе тут же по другим материалам назвал автора — Фриша. Я немедленно доложил об этом Берия и получил разрешение раскрывать Иоффе, Курчатову, Кикоину и Алиханову источники информации». И представляете себе, что могло бы случиться, если бы кто-нибудь из них проболтался?