Читаем без скачивания Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сьюзен сидела с ним рядом на панихиде и, стиснув руки в перчатках, прижималась к Ричарду, пока звучали отрывки из речей сэра Уинстона Черчилля. По окончании поминальной службы Сьюзен предложила выпить в клубе поло. Как-то раз она уже водила его туда и сетовала, сидя у кромки большого зеленого поля: «Черных стали сюда пускать всего несколько лет назад, зато сейчас они валят толпами — и ничего не смыслят в игре, уж ты мне поверь».
Они устроились на том же месте, у беленого ограждения. Трибуны были почти пусты, хотя на поле кипела игра, восемь игроков на лошадях носились за мячом, слышались крики и ругань. Сьюзен говорила тихо, исполненная скорби по человеку, с которым никогда не встречалась. Любопытно, рассказывала она, будто для Ричарда это была новость, что последним членом палаты общин, удостоившимся государственной церемонии похорон, был герцог Веллингтон. Обидно, что многие до сих пор не понимают, как много сделал Черчилль для Британии. И ужасно, что на панихиде кто-то осмелился сказать, что у матери Черчилля примесь индейской крови. Ричард не виделся со Сьюзен со своего отъезда в Нсукку. Несколько бокалов джина развязали ей язык, и она стала рассказывать, какой чудесный фильм о королевской семье видела в Британском Совете.
— Да ты меня не слушаешь! — вскоре спохватилась Сьюзен. Уши у нее покраснели.
— Слушаю, слушаю.
— Знаю я про твою зазнобу, дочь господина Озобиа, — продолжала Сьюзен; слово «зазноба» она произнесла с простонародным говором.
— Ее зовут Кайнене.
— Надеюсь, о резинках не забываешь? С этими людьми надо быть начеку, даже с самыми образованными. — Она вертела в руках бокал, размазывала капельки на запотевшем стекле.
Ричард вглядывался в бескрайний зеленый простор. С этой женщиной он никогда не знал бы счастья — жизнь была бы как паутина, дни сплетались бы в бесконечную пустоту.
— А у меня был роман с Джоном Блейком, — хохотнула Сьюзен. — Удивлен?
— Вовсе нет, — ответил Ричард, хотя в глубине души и впрямь удивился — не тому, что у Сьюзен был роман, а тому, что роман она завязала с Джоном, мужем ее близкой подруги Кэролайн. Но такова жизнь эмигрантов. Все здесь только тем и заняты, что соблазняют чужих жен и мужей — не по велению страсти, а чтобы скоротать душные дни под тропическим солнцем.
— Это пустяк, сущий пустяк, — продолжала Сьюзен. — Просто знай, что я хоть и жду, пока ты покончишь со своей грязной связью, но времени даром не теряю.
5. Книга: Мир молчал, когда мы умирали
Он пишет о голоде. Голод для Нигерии служил оружием в войне. Голод сломил Биафру, принес Биафре славу, помог Биафре просуществовать три года. Голод не оставил равнодушным остальной мир, вызвал волну протеста и демонстраций в Лондоне, в Москве и в Чехословакии. Благодаря голоду Замбия, Танзания, Берег Слоновой Кости и Габон признали Биафру, голод сделал Африку козырем для Никсона в предвыборной кампании, из-за голода в Биафре родители во всем мире просили детей не оставлять еду на тарелках. Голод заставил организации помощи тайком провозить в Биафру на самолетах продукты по ночам. Голод прославил многих фотографов. И наконец, из-за голода Международный Красный Крест назвал Биафру своей тяжелейшей работой со времен Второй мировой войны.
22Угву мучил понос, живот болел нестерпимо. Не помогали ни горькие жевательные таблетки из аптечки Хозяина, ни кислые листья, что давал Джомо, и дело было не в еде — что бы Угву ни ел, он все равно без конца бегал в туалет. Он заболел от беспокойства. Страх Хозяина тревожил его.
С тех пор как Матушка принесла весть о беременности Амалы, Хозяин ходил, спотыкаясь, будто у него запотели очки, просил чаю полушепотом, а если приходили гости, просил Угву говорить, что его нет дома, хотя его машина стояла в гараже. Он часто смотрел вдаль, все время слушал хайлайф, постоянно говорил об Оланне. «Обсудим, когда вернется твоя хозяйка»; «Поставим это в коридоре — твоей хозяйке так больше понравится», — повторял он, а Угву отвечал: «Да, сэр», в глубине души зная, что Хозяин не стал бы так говорить, если б Оланна и впрямь собиралась вернуться.
Угву становилось хуже, когда приезжали Матушка и Амала. Он приглядывался к Амале. Она осталась, как прежде, стройной, живот не округлился — с виду не скажешь, что беременна; может быть, снадобье не помогло? Но Матушка приговаривала, снимая шкурки с горячего кокоямса: «Вот родится мальчик, и мне будет не так одиноко, и соседки перестанут звать меня матерью импотента».
Амала сидела в гостиной. Из Матушкиной служанки она стала будущей матерью ее внука, а значит, могла сидеть сложа руки и слушать радиолу. Угву смотрел на нее, стоя в дверях кухни. Хорошо, что она не села в кресло Хозяина или на любимый пуфик Оланны — пришлось бы ее согнать. Амала сидела, сдвинув колени, с пустым лицом глядя на стопку газет на столе. Как все — таки несправедливо, что самая простая девчонка в затрапезном платье и хлопчатобумажном платке оказалась в гуще событий. Не красавица и не уродина, она ничем не отличалась от девушек в его родном поселке, каждый день толпой ходивших к источнику. Ничего особенного. Угву смотрел на нее, и в нем вдруг закипела злоба, не на Амалу, а на Оланну. Нечего ей было сбегать из собственного дома из-за того лишь, что Матушкино зелье толкнуло Хозяина в объятия какой-то девчонки. Надо было остаться и показать Амале с Матушкой, кто здесь настоящая хозяйка.
Тянулись душные дни, похожие один на другой: Матушка варила пахучие супы и ела в одиночку — Хозяин где-то засиживался допоздна, Амалу тошнило, а Угву мучил понос. Но Матушке и горя мало — знай себе стряпала, убирала, напевала и хвалилась, что научилась включать плиту.
— Когда-нибудь и у меня будет плита — внук подарит, — смеялась она.
Прогостив больше недели, Матушка засобиралась назад в деревню, а Амалу решила оставить.
— Видишь, как ей плохо? — спрашивала она Хозяина. — Мои враги пытаются навредить беременности, они не хотят, чтобы наш род продолжался, но мы победим.
— Пусть едет с тобой, — настаивал Хозяин.
Уже перевалило за полночь. Матушка не легла спать, дожидаясь Хозяина, а Угву клевал носом на кухне и ждал, когда можно будет запереть дом.
— Разве не слышишь, ей плохо! — повторила Матушка. — Лучше ей остаться здесь.
— Покажем ее врачу, но пусть едет с тобой.
— Ты не Амалу отвергаешь, а родное дитя.
— Пусть едет с тобой, — стоял на своем Хозяин. — Скоро может вернуться Оланна. Нехорошо, если она застанет Амалу.
— Дитя родное отвергаешь, — скорбно покачала головой Матушка. — Завтра я уеду, мне надо на сходку женщин Аббы. А в конце недели вернусь за ней.
Сразу после Матушкиного отъезда Угву застал Амалу на грядке — она сидела на земле, сжавшись в комок, обхватив колени руками, и жевала перцы.
— Вам плохо? — спросил Угву. Может быть, Амала вовсе не женщина, а дух и пришла сюда исполнять какой-нибудь обряд вместе с другими огбандже?[73]
Амала ответила не сразу. Она вообще говорила так мало, что Угву всякий раз удивлял ее детский, писклявый голосок.
— Перец избавляет от беременности, — объяснила Амала. — Если съесть много жгучего перца, то будет выкидыш. — Скорчившись в грязи, как жалкий щенок, она медленно жевала, а по щекам катились слезы.
— От перца ничего не будет, — возразил Угву, но сам вдруг подумал: а вдруг Амала все-таки права и перец поможет? Все тогда пойдет по-старому, Оланна и Хозяин снова будут вместе.
— Если съешь очень много, то будет, — упрямо сказала Амала и протянула руку за новым стручком.
Угву жаль было перцев, он так заботливо растил их для рагу, но если они вправду избавляют от беременности — ладно уж, пусть ест. Лицо Амалы было залито слезами и слюною, она то и дело по-собачьи высовывала обожженный перцем язык и часто-часто дышала. Угву хотелось спросить, зачем она пошла на такое, раз ей не нужен ребенок. Как-никак она сама явилась к Хозяину в спальню и наверняка знала, что задумала Матушка. Но спрашивать он не стал — ему ни к чему была ее дружба.
Амала уехала, а несколько дней спустя зашла Оланна. Она сидела на диване прямо, скрестив ноги, как чужая, и не попробовала чин-чин, который Угву принес на блюдце.
— Отнеси назад, — велела она Угву, а Хозяин сказал: «Оставь на столе».
Угву мялся с блюдцем в руках.
— Раз так — уноси! — рявкнул Хозяин, будто виня Угву за неловкость, повисшую в комнате.
Угву оставил дверь кухни открытой, чтобы стоять у порога и слушать, но сердитый голос Оланны был бы слышен и через закрытую дверь.
— Дело не в твоей матери, а в тебе! Это случилось по твоей доброй воле. Надо отвечать за свои поступки.
Угву не думал, что голос Оланны, обычно мягкий и ласковый, может звучать так гневно.
— Ты же знаешь, я не ловелас. Ничего бы такого не случилось, если бы мама руку не приложила!