Читаем без скачивания Новый Мир ( № 4 2012) - Новый Мир Новый Мир

Александр Болонкин, эмигрировавший в США крупнейший специалист по космонавтике, обещает, что «вечножители» появятся к концу 2030-х годов, но для решения этой задачи медицина бессильна, биологические клетки тела должны быть заменены микрочипами, в результате появится «Е-существо».

Видный российский биохимик академик Владимир Скулачев считает, что старость и смерть предопределены заложенной в генах программой, но эту программу можно из генома изъять.

Сотрудник Петербургского НИИ онкологии Михаил Соловьев в интервью газете «Труд» утверждал: уже во второй половине следующего века у человека будет широкая возможность выбора: съесть «таблетку бессмертия» и омолодиться, или переместиться в виртуальную реальность, а потом вернуться обратно, или же какое-то время «пожить» в теле робота. В конце концов, если все надоест, можно будет погрузиться в анабиоз (или «выключиться») лет на сто-двести.

Философ Владимир Кишинец пропагандирует теорию так называемого поствитализма — современную биологическую жизнь («виту») сменит некая небиологическая, технологическая «поствита» — не знающая ни смерти, ни размножения.

«Пусть сегодня мы не умеем воскрешать плоть, то есть управлять белковой жизнью и делать ее все более совершенной, — пишет один из горячих сторонников иммортализма. — Мы сделаем это завтра. Это задача будущего, однако не такого уж и отдаленного, как это может показаться. <...> Совсем немного осталось до того, чтобы воспроизвести искусственно жизнь, клеточную жизнь, затем животную жизнь и, наконец, человека» [2] .

Впрочем, кроме крупных ученых, в рядах сторонников иммортализма есть люди с очень экзотическими взглядами. Так, ижевский философ Владимир Ярышкин считает, что бессмертие будет достигнуто благодаря «фазовому развитию человека», проявлением которого являются парапсихологические способности. Пермский писатель и биолог Владимир Шемшук утверждает, что сказки о Кощее Бессмертном — память о древнеславянском племени кошей, достигшем бессмертия, и повторить это можно, руководствуясь принципами «Живой этики» Рерихов. Но кто бы ни были сторонники иммортализма — крупные ученые или фрики и шарлатаны, они вместе формируют особую «струю» русской культуры последних десятилетий.

Разумеется, иммортализм — отнюдь не только российское явление. Аналогичные дискуссии ведутся и на Западе. Российский энтузиазм подстегивают пророчества западных футурологов, и, несомненно, на развитие российской дискуссии повлияла публикация на русском языке предсказаний бессмертия Артура Кларка или книги американских геронтологов Д. Курцмена и Ф. Гордона «Да сгинет смерть» (1982). Но все же в случае с иммортализмом мы имеем тот редкий случай, когда, несмотря на параллелизм культурных процессов в России и на Западе, Россия обладала полной самостоятельностью в разработке темы. Об этом свидетельствует длительная история русского иммортализма.

Двести лет философии бессмертия

Разумеется, самой старой и традиционной формой присутствия темы бессмертия в русской культуре является христианская концепция бессмертия души. Примерно на рубеже XVIII и XIX веков эта тема начинает интересовать светских философов. Александр Радищев, более известный своим «Путешествием из Петербурга в Москву», пишет обширный философский трактат «О человеке, его смертности и бессмертии», в котором добросовестно приводит аргументы тогдашних немецких философов против концепции бессмертия, но сам все-таки выступает «за». Поскольку публикация этой работы, ставшей, вероятно, первым примером интереса русской светской философии к теме бессмертия, произошла в 1809—1811 годах, то сегодня мы можем говорить о двух веках русского философского иммортализма.

Позже философ-гегельянец Павел Александрович Бакунин (брат знаменитого революционера) в своей книге «Об основах веры и знания» (СПб., 1886) также доказывает необходимость веры в бессмертие души, замечая при этом, что наука человека исчерпать не может.

Уже в начале ХХ века философ Сергей Трубецкой пишет статью «Вера в бессмертие», где говорит о вечности Я, открываемом в нравственном самосознании как нетленность, но при этом признает, что эмпирических доказательств бессмертия не существует.

Впрочем, все эти философские работы не имели особого влияния, поскольку доказывали бессмертие не человека как такового, а только его души. На фоне государственного православия эта концепция была, во-первых, привычной, во вторых — несколько официозной, а в-третьих — совершенно беспроблемной: бессмертие души и так гарантировалось, не было силы, способной ее уничтожить, а значит, от человека в этом отношении ничего не требовалось.

Правда, наряду с концепцией бессмертия души в христианстве была еще концепция воскресения во плоти в день Страшного суда. Со времен поздней античности была традиция предполагать, что в Судный день и человеческие тела будут таинственным образом воскрешены. В одной из русских церковных проповедей середины XIX столетия читаем, что воскресшие в последний день тела «вместо тленных будут нетленными, вместо немощных — сильными, вместо смертных — бессмертными, вместо видимых телесными очами — невидимыми, вместо земных и плотских — небесными и духовными». Эти проповеди, вероятно, могли «подсказывать» тот ход мысли, что бессмертными может быть не только душа, но и тело.

Однако, в отличие от концепции бессмертия души, концепция воскресения светскую метафизику долгое время не интересовала. Философия позитивистского и материалистического плана в то время была настроена резко полемически по отношению к религии, и поэтому все крупные «вольнодумцы» того времени — такие как Бюхнер или Фейербах — идею бессмертия критиковали.

В силу этого идея телесного бессмертия долгое время находилась вне светской культуры. Было, правда, небольшое исключение: Герцен в работе «Концы и начала» написал, что «смерть <…> не лежит в понятии живого организма».

Герцен был любимым философом сотрудника Публичной Румянцевской библиотеки Николая Федорова.

Появившееся в конце XIX века учение Николая Федорова произвело действие настоящей мировоззренческой «бомбы», взрывная волна от которой катится до наших дней. Прежде всего, концепция Федорова была действительно оригинальной — никто никогда не обвинял Федорова во вторичности. Теория Федорова была достаточно простой и поэтому повлияла не только и не столько на профессиональных философов, сколько на достаточно широкие круги художественной интеллигенции. Наконец, концепция Федорова удивительным образом представляла собой гармоничное соединение двух равно актуальных в то время, но, казалось бы, противоположных и активно враждующих друг с другом начал русской культуры — самой архаичной религиозности и самого радикального сциентизма.

Федоров считал, что необходимо принять христианскую концепцию воскресения мертвых, но при этом уточнял, что на одного только Бога в данном вопросе надеяться не следует, — человечество должно само, вооружившись всеми достижениями науки и техники, взять на себя задачу по воскрешению всех ранее умерших людей. Борьба со смертью объявлялась важнейшей задачей человечества и религиозно-нравственным ориентиром научно-технического прогресса.

Николай Федоров не стремился публиковать свои труды, однако он очень активно «миссионерствовал», стараясь познакомить со своими взглядами важнейших деятелей русской культуры. Федоров был собеседником Толстого, а его ученик Николай Петерсон находился в переписке с Достоевским. Большое влияние Федоров оказал на Владимира Соловьева, назвавшего Федорова своим учителем, — а Владимир Соловьев, несомненно, является самым авторитетным и влиятельным профессиональным философом во всей русской истории. Более всего федоровские влияния исследователи обнаруживают в одной из последних статей Соловьева — «Идея сверхчеловека». В ней Соловьев писал, что сверхчеловек должен быть прежде всего победителем смерти, предлагал «настоящий критерий для оценки всех дел и явлений в этом мире: насколько каждое из них соответствует условиям, необходимым для перерождения смертного и страдающего человека в бессмертного и блаженного сверхчеловека». Уже в конце ХХ века современный сторонник иммортализма Игорь Вишев скажет, что «сформулированный В. С. Соловьевым критерий прогресса, целью которого является индивидуальное бессмертие, можно по праву считать высшим в этой области достижением отечественной философской мысли XIX столетия» [3] .